Дело было не только в этом, но он, видимо, решил не тратить слов попусту. По обыкновению пассажиры выслушали инструктаж беспечно и равнодушно и явно собирались поступать как им заблагорассудится. Под наблюдением Хольмана они прошли через шлюз, сопровождавшие их члены экипажа следовали в некотором отдалении. Он, должно быть, заметил выражение моего лица, потому что подошел ко мне и серьезно посмотрел на меня.

- Может, не пойдешь на этот раз?

- Не могу.

- Смог бы, если бы захотел! - рявкнул он, затем уже мягче добавил: Зачем тебе это, Джон? Что тебе это даст?

- Извини, - я не хотел спорить с ним. - Мне нужно идти работать.

Работа не заняла у меня много времени, об этом я позаботился заранее. Как всегда на Ахероне, я торопливо покончил с делами, мысли мои были далеко. Когда я закончил, Хольман был занят: трое, в том числе и Кляйнман, вернулись на корабль с изрезанными в кровь руками. Мне было слышно, что говорил доктор, перевязывая раны.

- Я ведь предупреждал вас, - говорил он. - Кремний - это стекло, а стекло - вещь твердая, нехрупкая. Что случилось?

- Я хотел сорвать несколько стручков, - сказал Кляйнман, - попытался сломать ветку. - Он выругался, возможно, от боли. - С тем же успехом я мог бы схватить пригоршню ножей.

Я направился к воздушному шлюзу и не услышал, что ответил Хольман.

Член экипажа, стоявший у шлюза, узнал меня и вновь повернулся лицом к зарослям, окружавшим корабль. Слабый ветерок едва ощущался, но даже через поляну был слышен звон колокольчиков.

Я побежал в сторону долины, и звук усилился.

Это было в стороне от тропы, но я знал дорогу. Я осторожно пробирался между высокими кустами и остановился, только когда добрался до знакомого мне места. Передо мной был крутой обрыв, а далеко внизу долина, сплошь покрытая кустарником, склонившимся под тяжестью блестящих стручков. Я ждал затаив дыхание, наконец ветер усилился, и началось.

Звон колокольчиков невозможно описать словами. Другие пытались сделать это, но не смогли, а я не поэт. Нужно услышать эту музыку и понять, а один раз услышав, невозможно забыть. В долине были тысячи кустов, усыпанных стручками, она звучала, как огромный резонатор. Звук поднимался наверх волной, множество нот, все, какие только возможны, вместе и по одной, сливались, переплетались в бесконечном разнообразии мелодий. В этой музыке были все звуки, все, какие только могли быть.

Чья-то рука опустилась на мое плечо, и я открыл глаза. На меня смотрел Хольман.

- Джон!

- Оставь меня в покое. - Я сбросил его руку. - Зачем ты вмешиваешься?

- Уже поздно, - сказал он. - Я начал беспокоиться. - Он взглянул вниз, на долину, и я понял, что он имел в виду. - Пойдем на корабль.

- Нет, - я шагнул в сторону. - Оставь меня в покое.

- Не дури, - сказал он хриплым от злости голосом. - Сколько раз я должен повторять тебе, что это - иллюзия?

- Какое это имеет значение? - Я посмотрел на долину. - Я верю в это. Он живет где-то там, внизу. Я слышу его голос.

- Иллюзия, - повторил Хольман. - Мечта.

- Так считаешь ты, но это все, что у меня есть. - Я взглянул на него: Не беспокойся, я верю тебе.

- И надолго хватит твоей веры? - Он выругался грубо и зло. - Черт возьми, Джон, прекрати травить себя. Твой сын уже пять лет как мертв, твоя бывшая жена снова вышла замуж. Давно пора вернуться к работе и перестать растрачивать себя понапрасну.

- Да, - я шагнул в сторону корабля. - Работа. Меня будут искать.

- Да не об этой работе речь, о твоей настоящей работе. Нужно делать то, чему ты учился, а не нянчиться с кучей туристов. - Он обнял меня за плечи и заглянул в глаза: - Когда-нибудь ты попытаешься забыть, что это иллюзия. Когда-нибудь ты решишь, что это реальность. Может, мне нужно рассказать тебе, что тогда произойдет?

- Нет, - я посмотрел вниз. - Не нужно.

- Пора образумиться, Джон, - сказал он устало. - Ты должен вернуться к своей научной работе. Какую пользу ты приносишь здесь?

Этот довод был не нов, я слышал его много раз, но как я мог это сделать? Ведь я потерял бы возможность бывать на Ахероне, в долине поющих колокольчиков, я не услышал бы больше голос, который так терпеливо ждал моего возвращения.

По расписанию на Ахероне была двухдневная стоянка. И на это были свои причины. Лучше всего колокольчики звучали на рассвете и на закате, когда утренний и вечерний ветер наполнял их трепетной жизнью. Проходили часы, и пассажиры изменялись. Они стали спокойнее, задумчивее, не вступали в споры. После первой посадки никто не пытался собирать сувениры. И не потому, что боялись порезаться о стеклянные ветки, с этим можно было как-нибудь справиться, - скорее, они боялись, что планета лишится даже малой части того, что рождало такую чудесную музыку.

Наступила вторая ночь и прошла очень быстро. Рассвет залил горизонт сверкающими потоками золота и огня, и, как всегда, утренний ветер тронул колокольчики, и воздух наполнился неправдоподобно прекрасной музыкой. Все слушали. Экипаж и пассажиры застыли в лучах восходящего солнца, и красота Ахерона переполняла их души и сердца.

Потом, когда корабль готовился к отлету, пропала Лора Амхерст. Это известие принес мне Хольман, в его голосе был ужас.

- Вдова, - сказал он. - Колокольчики. Черт возьми, Джон, ты должен был быть внимательнее.

- Я не отвечаю за пассажиров после того, как они покинули корабль. Но мне кажется, я знаю, где она.

- В долине? - опередил он меня. - Ты уверен в этом?

- Нет, но один раз я видел, как она шла в том направлении. - Я бросился к двери. - Я приведу ее.

Я побежал прочь от корабля, продираясь через кусты, не обращая внимания на ветви, в клочья раздиравшие мою одежду, не вслушиваясь в музыку, звучавшую вокруг меня, музыку, возникавшую от моих движений. Я свернул с протоптанной тропинки и побежал в сторону долины. Надо было спешить, я мчался наперегонки с ветром, и, когда я добежал, все мое тело было изранено, а одежда превратилась в лохмотья. Я оказался прав. Лора Амхерст с закрытыми глазами, вытянув вперед руки, шла к краю обрыва.

- Лора! - Я бросился за ней, схватил ее, ударил по лицу.

Она открыла глаза, рот искривился от боли. Я заговорил быстро и громко, стараясь заглушить доносящийся звон, перебарывая желание сосредоточиться и слушать.

- Этого нет на самом деле. Ведь это иллюзия. - Я крепко прижимал ее к себе, предупреждая внезапное движение. - Ваш муж?

- Вы знаете? - Она ловила мой взгляд. - Вы знаете. Правду говорили. Мертвые на самом деле живут здесь, я знаю, что они здесь живут.

- Нет, - я искал слова, которые могли бы разбудить ее. Сколько раз я слышал их, сотни раз повторял их Хольман и другие, но все же я с трудом находил их. - Это обман чувств. Приходишь сюда и слушаешь все звуки, которые когда-либо звучали, и из них выбираешь те, которые больше всего хочешь услышать. Лепет умершего ребенка, голос мужа, смех и слезы тех, кого уже нет. Человеческое сознание - странная вещь, Лора. Оно воспринимает звуки и наполняет их смыслом, и они уже не то, что есть на самом деле.

- Я говорила с ним, - сказал она. - И он отвечал мне. Я знаю, он здесь.

- Его здесь нет. - Она попыталась вырваться, и я еще крепче прижал ее к себе. Я знаю, что один неверный шаг, и мы оба угодим с обрыва. Закрываешь глаза и начинаешь слушать и слышишь голос, который хочешь услышать. Говоришь - и он отвечает, но все это время говоришь с самим собой. Говоришь и отвечаешь самому себе, а слова и интонации подбираешь из звона колокольчиков. Это самообман, это еще менее реально, чем фотография или магнитофонная запись. Память подсказывает слова.

- Там мой муж, - настаивала она. - Он звал меня. Я должна идти к нему.

- Нельзя. - Меня прошиб пот при мысли о том, что случится, если она вырвется. - Послушайте, слышали ли вы его голос или думали, что вы его слышите, но вы пошли с закрытыми глазами на звук. Но звук-то шел от кустов. - Я встряхнул ее. - Вы понимаете? От кустов!