Пока он говорил все это, я стоял около окна и наблюдал за ним. По довольно просторному гостиничному номеру ходил из угла в угол невысокого роста человек с полуседой, растрепанной прической, маленькими черными усиками, в стеганой пижамной куртке ярко-бордового цвета, темно-серых в яблоках штанах и очень уверенно, страстно и даже самозабвенно произносил слова, в которые он, несомненно, искренне верил и которые он сопровождал не менее уверенными и порой очень выразительными жестами. Человек с гордостью говорил о своей профессии, о своих успехах в этой профессии, и все это в общем-то было естественно и понятно, но мне почему-то именно в ту минуту было как-то не по себе, словно какое-то неприятное предчувствие томило меня, словно какое-то неприемлемое предвиденье беспокоило меня.

— Вы, Курганов, — продолжал между тем опытный сценарист, расхаживая по номеру, — понравились мне сразу. Я сразу вас понял. Я понял, что этот огромный парень, этот широкоплечий молодой мужчина знает, чего они хочет от жизни. Вы умеете самоутверждаться, Курганов. Вы любите ставить перед собой большие, крупные цели и умеете их достигать. И мне захотелось помочь вам на новом этапе вашей жизни. Вы пришли в кино из журналистики. Как журналист вы за четыре года работы в газете уже выжали из своей профессии все возможное. Вы сделали в своей профессии самое главное — шагнули из нее в литературу. Теперь вам нужно сделать следующий шаг — из литературы в кино. И здесь я вам помогу. Я сделаю из вас сценариста!.. Вы человек умный и, кажется, волевой. У вас есть хватка, есть физическая сила, что немаловажно для работы в кинематографе. Вы в меру жестковаты, в меру лиричны, в меру рациональны, в меру возвышенны. Вы умеете быть бесцеремонным, когда вам это необходимо. Вы довольно нетактично перебили меня, старшего по возрасту, когда я слишком затянул свои шутки в начале нашего разговора. Да, я шутил с вами поначалу, мне это было нужно, чтобы прощупать вас, чтобы присмотреться к вам. Теперь пора переходить к серьезной части нашего разговора… Вам хочется работать в кино, но у вас нет опыта. Я передам вам свой опыт! Я познакомлю вас с начальниками сценарных отделов всех киностудий страны. Я введу вас в круг профессиональных сценаристов… Но это все в будущем. А пока нам нужно сделать этот сценарий. Для этого нам нужно договориться о главном. И я уверен — мы сумеем договориться о всех главных сторонах нашей обшей работы…

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду следующее. Наш вклад в работу над этим сценарием, безусловно, будет неравноценным. Я вложу в эту работу гораздо больше, чем вы. В дальнейшем, при постановке фильма, режиссер будет прислушиваться в основном к моим рекомендациям. Съемки картины будут идти по моему тексту, актеры будут произносить на съемочной площадке мои слова — именно для этого я приглашен на эту картину… И вот эту огромную работу я обязан буду сделать всего лишь за один месяц. Поэтому, в связи с неравноценным вкладом усилий, который сделает каждый из нас в работу над этим сценарием, нам необходимо сейчас подписать с вами бумагу, которая перераспределит суммы вашего и моего гонорара и обеспечит получение этою гонорара в такой пропорции: вы получаете двадцать пять процентов от общей суммы гонорара за весь сценарий, а я — семьдесят пять.

И вот когда он сказал эти последние слова, я отошел от окна, совершенно спокойно сел в кресло и говорю:

— Вы ошиблись, Аркадий Леонидович. Мы не договоримся с вами о главном.

Глаза опытного сценариста, широко открытые с той минуты, когда он начал ходить по номеру, распахнулись до предельно возможной величины.

— Не договоримся? Почему?

— Потому что мне непонятна причина, по которой мы должны с вами перераспределить общую сумму гонорара за сценарии.

— Но ведь я же объяснил вам. Мое участие в написании сценария будет гораздо большим, чем ваше.

— А кто вам сказал, что если даже режиссер согласится снимать фильм по вашему тексту, если даже актеры будут согласны произносить ваши диалоги, — кто вам сказал, что вы безоговорочно получите на этот текст и на эти диалоги мое согласие?.. Согласие автора повести, которая должна быть положена в основу фильма?

— Разве вы не хотите, чтобы ваша повесть появилась на экранах?

— Таким способом — нет!

— Денег жалко?

— Себя жалко.

— Как вас нужно понимать?

— Очень просто… Эта повесть — часть моей жизни. У меня к ней особое отношение… И поэтому сценарий мы должны писать вместе и внести в это равную долю усилий.

— Но вы же не умеете писать сценарии. Вы же написали свой вариант — и он отвергнут.

— И тем не менее я все-таки буду работать над сценарием, потому что…

— Потом будете работать, потом, когда я научу вас! На следующих фильмах!

— …потому что повесть-то все-таки моя. Я ее о самом себе написал! «Байка», как вы говорите, все-таки мне принадлежит, я ее автор.

— Но она уже давно опубликована! Она уже принадлежит всем! И вы ее без меня никому не продадите! Без меня ее никто у вас в кино не купит.

И вот тут я встаю и отшвыриваю ногой кресло. (Опытный сценарист на всякий случай шаг назад сделал.)

— Ну вот что, — говорю я, — какой бы вы там текст ни написали, какие бы диалоги ни придумали, все равно моя доля участия и в сценарии, и в фильме всегда будет в тысячу раз больше вашей. Потому что эту «байку» я всю своими собственными ногами прошел — от первой до последней строки. А кое-где даже на коленях прополз… Уж я-то за эту «байку» действительно кровью своей заплатил! Зубами своими заплатил! Товарищем своим заплатил! А вы мне тут торговлю разводите, деньги предлагаете считать. Да у меня из-за этой «байки» три человеческие жизни на совести висят: одна уничтожена, вторая сломлена, а третья в сумасшедший дом отправлена!.. Двадцать пять процентов! Семьдесят пять процентов!.. Да не нужно мне от вас ни одного процента. Берите себе все сто и сами пишите свой сценарий!.. Но только на глаза мне больше не попадайтесь. Четырнадцать фильмов у него поставлено… Да пошел бы ты со своими фильмами!

С этими словами я и вышел из номера. И дверь, по всей вероятности, прикрыл за собой чуть-чуть громче, чем надо, — потолок над головой опытного сценариста наверняка обвалился.

Вот так и окончилось мое соавторство. В тот же день, в который и началось.

После этого содержательного вечера я на некоторое время от создания фильма по своей собственной повести отошел. Надоели мне все эти киношные интриги и нюансы хуже горькой редьки. Не умею я писать сценарии? Нет у меня задатков к кино драматургическому мышлению? Ну и не надо! Слава богу, свет клином на кино еще не сошелся.

Короче говоря, взял я командировку в «толстом» журнале (в газете у меня творческий отпуск еще не кончился, так что ехать в командировку от своей собственной газеты я пока не имел права) и махнул самолетом на целину, в Кустанайскую область. Попросил в обкоме партии машину, проехался по нескольким совхозам, познакомился с интересными ребятами. (Дали мне в обкоме в провожатые инструктора отдела сельского хозяйства — молодой парень, моего возраста, на целину приехал добровольцем из Москвы, с завода «Серп и молот», и за три года из тракториста стал инструктором обкома партии, — так он мне столько интересных случаев про первые годы на целине рассказал, столько потрясающих деталей подбросил — другу моему Аркадию Леонидовичу на двадцать восемь сценариев бы хватило, а я, салага зеленая, написал всего два очерка и отправил в Москву — прямо в Кустанае написал, в гостинице, очень уж материал был интересный, вот я и не утерпел.)

Одним словом, послал я в Москву свои очерки, а отпуск мой все еще не кончается — целая неделя еще остается. Что делать? Дай-ка, думаю, махну я на недельку в Сочи — покупаюсь, поплаваю, сполоснусь в черноморской волне, смою с себя трудовую целинную пыль.

Сказано — сделано. Человек я холостой, долго собираться мне не нужно — чемодан в зубы, в такси на аэродром, и через четыре часа я уже был в Сочи, лежал на городском пляже, разглядывал проходящих мимо молодых и хорошо загорелых курортниц.

К тому времени душевная моя рана после возвращения из Ливана, конечно, еще не затянулась, но я особенно ей разыгрываться не давал. Зажался, отрубил прошлое, и дело с концом. Чего там было сердце лишний раз бередить? Дело сделано — разошлись, и точка. (Хотя одному все время быть, вообще-то говоря, было скучновато. Да и по сыну я здорово скучал. Но, как говорится, обратного хода в таких делах не бывает. Не должно быть.)

Встречаю я на сочинском пляже школьного своего дружка Игоря Новикова. А рядом с ним — две симпатичнейшие девушки из Ленинграда. Одна, как говорится, адресует свои симпатии непосредственно к самому Игорю, а вторая твердо своих привязанностей пока еще не определила. Ну, а тут как раз я подворачиваюсь со своими онегинскими проблемами, со своей печоринской разочарованностью в жизни и в кинематографе.

Ну и прекрасная у нас составляется компания: Элла, Римма, Игорь и я (Олег Курганов, несостоявшийся сценарист, несговорчивый соавтор дедушки русской кинодраматургии Аркадия Леонидовича).

Деньги от аванса, который благодетель мой в течение одного часа мне устроил, у меня еще оставались. Игорек мой Новиков, как выяснилось, тоже при копейке был (премию на заводе получил), ну и пропадите вы все пропадом, думаю, со всей своей кинодраматургией и со всеми своими Ливанами и Бейрутами — и Аркадий Леонидович, пламенный сценарист, и ответственный работник «Интуриста», и жена моя бывшая.

Смыл я с себя в черноморской волне трудовую целинную пыль, стряхнул неприятные воспоминания и ударился во все тяжкие ухаживать за очень стройной представительницей легендарного города на Неве Риммой. Клин, думаю, надо вышибать клином. (Такой совет мне еще моя бывшая теща дала. Как только узнала она, что ее дочка привезла из заграничного путешествия нового жениха, так сразу мне и говорит: «Олег, говорит, да плюньте вы на нее! Вы же красивый парень, на вас бабы сейчас гроздьями начнут вешаться. Мне бы лет тридцать сбросить, так я бы и сама хо-хо-хо!» И подмигивает мне. Вот такая у меня была теща. Настоящий друг. Без доброго совета в беде не оставила.)