Пастух открыл коробочку. Осмотрев конверт со всех сторон, он оторвал краешек и извлёк выцветший листок бумаги. Вместе с листком из конверта высыпалась пыль и повисла в стоячем воздухе тускло освещённой комнаты.

— «Моя дорогая прекрасная Друзилла, — прочёл пастух. — Пусть ты пока не питаешь ко мне тех нежных чувств, какие я питаю к тебе…» Что это за вздор?

Маркиз ничего не ответил и даже не улыбнулся. Он, как и обещал, затаил дыхание, надеясь, что Перегрин понял его намёк; и чтобы не думать о том, как мучительно хочется вдохнуть, считал про себя: «Тридцать пять… тридцать шесть… тридцать семь…»

Интересно, как долго грибные споры продержатся в воздухе?

«Сорок три… сорок четыре… сорок пять… сорок шесть…»

Пастух умолк.

Маркиз отступил на шаг, боясь, как бы ему не всадили нож под рёбра или не вцепились в горло зубами стражи в лохматых шубах, но за спиной никого не было. Он стал пятиться к двери, подальше от овчарок и от Слона.

Перегрин рядом с ним тоже пятился к двери.

Лёгкие жгло, в ушах звенело, в висках ещё громче этого звона стучала кровь. Лишь когда Маркиз наткнулся спиной на книжный шкаф у стены, так что дальше от конверта отступать было некуда, он позволил себе глубоко вдохнуть и услышал, что Перегрин тоже втянул носом воздух.

Послышался треск. Перегрин открыл рот пошире, пластырь отклеился и упал на пол.

— Какого, — выдохнул Перегрин, — чёрта тут происходит?

— Если не ошибаюсь, мы с тобой пытаемся выбраться из этой комнаты и благополучно покинуть Шепердс-буш, — ответил Маркиз. — А ошибаюсь я крайне редко. Будь добр, развяжи мне руки.

Он почувствовал, как Перегрин возится с узлом и разматывает верёвку.

Раздалось низкое ворчание.

— Поймаю — убью, — пообещал Слон. — Кому-нибудь. Вот только разберусь, кому.

— Кого, а не кому, — поморщился Маркиз, растирая запястья. Пастух и овчарки тем временем неуверенно двигались к двери. — А вообще-то, никого, если хочешь вернуться домой в Замок целым и невредимым.

Слон недовольно помахал хоботом.

— Вот тебя-то я и убью.

Маркиз осклабился.

— Так и хочется сказать «пффф!» — сказал он. — Или даже «трень-брень-дребедень». В жизни не употреблял подобных выражений. Но сейчас вот прямо вертится на языке.

— Темпл и Арка, да что в тебя вселилось? — спросил Слон.

— Вопрос неверный. Позволь тебе подсказать. Спросить следует, что НЕ вселилось в нас троих. Мы с Перегрином задержали дыхание, а тебе не знаю даже почему так повезло. Может быть, из-за твоей слоновьей толстой кожи, а скорее всего, потому, что ты дышишь через хобот, а он висит у самой земли. Зато в наших тюремщиков КОЕ-ЧТО вселилось. И это КОЕ-ЧТО — живые споры. Теперь они будут жить в нашем солидном пастыре и его дружках-недопсах.

— Споры Гриба? — уточнил Перегрин. — Гриба Грибного народа?

— Вот именно, — подтвердил Маркиз Карабас.

— Ну и дела, — пробормотал Слон.

— Поэтому, — обратился к нему Маркиз, — если ты попробуешь убить меня или Перегрина, во-первых, у тебя ничего не выйдет, а во-вторых, ты всем нам подпишешь приговор. А если ты замолчишь, и все мы будем вести себя как приличные овцы, то у нас есть шанс. Споры уже пробираются к ним в мозг. Грибница вот-вот позовёт их домой.

Пастух твёрдой походкой шагал вперёд. В руке он держал крючковатый посох. За ним шли трое: один со слоновьей головой; второй — высокий и до странности привлекательный; третий носил великолепнейшее пальто. Оно сидело безупречно и было цвета мокрого асфальта в полночный час.

Следом выступали овчарки с таким видом, будто пройдут огонь и воду на пути к своей цели — или, во всяком случае, к тому, что считается целью.

Пастухи с собаками (которые на самом деле были — когда-то — людьми) часто перегоняли овец с место на место. Это было совершенно обычное дело в Шепердс-буш. Так что если кто и видел, как группа направляется куда-то за пределы поля, то не придал этому значения. Все продолжили делать то, что делали в стаде всегда. Если овцам казалось, что власть пастухов ослабла, они терпеливо ждали, когда придёт другой пастух и позаботится о них, защитит от хищников и от всего остального мира. Ведь страшно всё-таки быть одному.

Всемером они достигли берегов Килберна[13], где Маркиз, Перегрин и Слон остановились, а пастух с овчарками пошли вброд.

Они думали сейчас только о том, как поскорее добраться до Грибницы, вкусить её плоть, принять её в себя и служить ей — верой и правдой. А Грибница, в свою очередь, решит за них неудобные вопросы и весьма разнообразит их внутренний мир.

— Надо было всё-таки их убить, — сказал Слон, глядя вслед пастуху и овчаркам.

— Какой смысл? — ответил Маркиз. — Мстить уже некому. Тех, кто держал нас в плену, больше не существует.

Слон громко хлопнул ушами и энергично почесал одно, потом другое.

— Кстати, о мести. Для кого ты всё-таки украл тогда мой дневник?

— Для Виктории, — признался Карабас.

Слон помолчал.

— На неё я не подумал. В тихом омуте…

— Кто бы спорил, — сказал Маркиз. — Между прочим, она мне недоплатила. Так что я сам выбрал небольшой сувенир с целью покрыть дефицит.

Карабас сунул руку под пальто, нащупал карманы, сперва простые, потом менее заметные, и наконец, к собственному удивлению, самый-самый потайной. Он залез в карман и вытянул оттуда увеличительноё стекло на цепочке.

— Оно принадлежало Виктории, — сказал Маркиз. — Используется, я полагаю, для того, чтобы смотреть сквозь непрозрачные предметы. Может быть, это пойдёт в счёт моего долга?..

Слон вынул что-то из собственного кармана — Маркиз не заметил, что именно — и стал, прищурившись, разглядывать через лупу. Потом издал нечто среднее между довольной усмешкой и победным рёвом.

— Отлично, просто отлично, — сказал он, спрятал обе вещицы и добавил: — Надо полагать, спасение моей жизни стоит дороже украденного дневника. Хотя, если бы мне не пришлось лезть за тобой в сточную трубу, тебе не пришлось бы меня спасать. Однако дальнейшие препирательства бесполезны. Считай, мы квиты.

— С удовольствием загляну как-нибудь на огонёк в Замок, — сказал Маркиз.

— Не искушай судьбу, приятель, — посоветовал Слон, угрожающе помахивая хоботом.

— Не буду, — пообещал Маркиз, хотя, правду сказать, именно благодаря его привычке искушать судьбу она и была к нему до сих пор столь благосклонна. Он оглянулся и увидел, что Перегрин исчез, ускользнул во мрак самым таинственным и возмутительным образом, даже не попрощавшись.

Маркиз терпеть не мог, когда так делают.

Он отвесил Слону лёгкий учтивый поклон, и пальто, знаменитое чудесное пальто, подхватило его движение, подчеркнуло и подало в самом лучшем свете. Так поклониться мог только Маркиз Карабас. Кто бы он ни был.

Следующий Плавучий Рынок устроился в Садах-на-крыше в Кенсингтоне. Когда-то они назывались «садами Дерри и Тома», по имени универмага, которому принадлежала крыша, но магазин закрылся уже сорок лет назад. Однако в Под-Лондоне у времени с пространством особые отношения, и для под-лондонцев Сады-на-крыше остались моложе и невиннее, чем для наших глаз. Над-Лондонцы — юноши и девушки, все в туфлях со слоистыми каблуками, ярких майках и клёшах — не обращали на под-лондонцев никакого внимания.

Маркиз Карабас быстрым, уверенным, хозяйским шагом направлялся к рядам с провизией. Он прошёл мимо маленькой женщины с полной тачкой заветренных сырных сэндвичей, мимо палатки с карри, мимо низенького человечка с целым аквариумом слепых бледных рыб и длинной вилкой для жарки, пока, наконец, не добрался до прилавка, где продавали Гриб.

— Один прожаренный ломтик, пожалуйста, — заказал Маркиз Карабас.

Грибник за прилавком был ниже ростом, но полнее Маркиза, с жидкой шевелюрой песочного цвета и замученным выражением лица.

— Сейчас будет готово, — сказал он. — Ещё что-нибудь?