Он вернулся домой к вечеру, когда уже темнело. Доложили, что его спрашивает портной Фельдман.

— К чорту! — заорал Винер.

— Вольфганг, — строго сказала фрау Гертруда, — ты же понимаешь, как ему важен теперь каждый пфенниг.

— Отдай ему деньги, и пусть убирается!

Фрау Винер велела впустить портного. Фельдман вошёл в зал, где Винер снимал последние картины, работая наравне с прислугой. В одной жилетке, с растрёпанной бородой, он карабкался на стремянку.

Фельдман стоял молча. Винер делал вид, что не замечает его.

— А ну-ка, помогите! — скомандовал он вдруг, снимая со шнура очередную картину.

Фельдман послушно принял из рук Винера полотно и бережно приставил его к стене.

— Господин советник… — Фельдман прижал руки к впалой груди. Он изогнулся, стараясь заглянуть в лицо стоявшему на стремянке Винеру. — Мне нужно сказать вам несколько слов…

Винер нетерпеливо махнул рукой:

— Отложим, давайте отложим. Я знаю, все знаю!

Фельдман с трудом сдерживал дрожь губ.

— Уверены ли вы, господин советник, что это не может случайно коснуться и вашего дома, как дома любого берлинца?

— Моего дома? — произнёс Винер и даже притопнул тяжёлой ногой. — Вы сошли с ума! Они собираются громить евреев, а не «любых берлинцев».

— В таком случае я прошу вас, доктор… прошу за детей?

— Что за глупости вы там говорите?! — все больше раздражаясь, крикнул Винер.

— Господин советник, вас просит отец. — Голос портного звучал торжественно. — Мне некуда деваться. — Заметив, что Винер с досадой поморщился, Фельдман поднял руку. — Господин доктор!.. Я прошу убежища не для себя!

Винер спустился со стремянки и, расставив ноги, стоял перед портным. Он собрал в кулак бороду и нетерпеливо мотнул головой:

— Покороче — здесь не синагога.

Фельдман снова поднял руку.

— Я прошу за своих детей!

Винер с раздражением дёрнул себя за бороду.

— Какого чорта вам от меня нужно? — грубо крикнул он.

— Моим детям нужно совсем немножко места в подвале.

— Подвал уже занят, там картины!

— Детей можно спрятать в сыром уголке, куда вы не решитесь поставить картины.

— Не просите, Фельдман, это невозможно!

Фельдман умоляюще протянул к Винеру руки:

— Моих детей!

Винер подбежал к двери и, распахнув её, крикнул:

— Уходите, сейчас же уходите.

Вошла фрау Гертруда.

— Послушай, Вольфганг, мы должны это сделать.

Винер с изумлением смотрел на жену.

— Но ведь если они узнают, что здесь есть евреи, в доме не пощадят ничего! Ты это понимаешь?

— Я все понимаю, о, я очень хорошо понимаю! Прежде всего я понимаю, что все эти страхи, все эти слухи — ерунда. Немцы никогда не сделают того, в чём вы их подозреваете.

— Но Мюнхен, Мюнхен! — в отчаянии крикнул Фельдман.

Гертруда подняла голову:

— Так ведь это же баварцы!

— Вот, вот, послушайте, — заторопился Фельдман. — Отсюда они повезли штурмовиков в Мюнхен, чтобы они громили баварских евреев. Из Мюнхена они повезли штурмовиков в Дессау. Из Дессау везут сюда. Вот как они это делают.

— Какая бессмыслица! — гневно воскликнула фрау Гертруда. — Но не в этом сейчас дело. Ты должен спрятать его детей, Вольфганг!

— Ага, у Винера есть дом! Почему же им не воспользоваться? Там столько места — истерически закричал Винер. — Но ведь у Винера есть ещё и деньги. Может быть, вам нужны и его деньги? — Он выхватил бумажник и размахнулся, как бы намереваясь швырнуть его к ногам Фельдмана, но вместо того снова сунул его в карман. — Убирайтесь, пока я не позвонил в полицию!..

Эгон заехал домой проститься с матерью и неожиданно застал там отца. Генерал не хотел показать, что приехал раньше обычного ради сына. Сидя в будуаре жены, он молча слушал её жалобы на покинувших её детей. Даже Эрни, её маленький Эрни, совсем забыл свою старую мать!.. При воспоминании о любимце нос Эммы покраснел.

Это выглядело слишком глупо, чтобы сердиться.

Не обращая внимания на жену, генерал увёл Эгона в кабинет и стал расспрашивать о работе.

Он слушал Эгона с нескрываемым интересом. Сегодня он гордился сыном. Настоящее швереровское семя. Молодец, молодец Эгон!

Генерал не мог усидеть на месте. Он вскочил и пробежался по кабинету. Он и себя-то почувствовал бодрее, моложе!

— Молодец, малыш! Брось бредни о покое и прочей чепухе! — Маленький, подтянутый генерал остановился перед Эгоном и хлопнул его по плечу. — Твоя машина — не последний козырь в колоде, которой будет играть Германия! Кое-кто будет кричать, что колода краплёная. Нас будут обвинять в нечистой игре. Но пусть кричат! Мы доведём игру до конца. До конца! — Он рассмеялся. — Значит, и ты, наконец, понял, что Германия должна стать Европой? В неё должно собраться все. И тебе перепадёт оттуда кое-что!..

Раздражение Эгона поднялось сразу. Он хотел уехать из Германии, оставив её родной и любимой, а тут ему говорят бог знает что!

— Ты помнишь условие? — спросил Эгон. — В обмен на машину — свобода.

— Да, да! Ты будешь богат и сможешь жить в любом месте Германии.

— Басня о соловье в золотой клетке, — раздражённо сказал Эгон.

Сухие старческие пальцы Шверера впились в плечо Эгона. В голосе старика послышалась страстность, которой Эгон ещё никогда не слышал.

— Ты хочешь сказать, что намерен уйти за пределы родной страны? Ты — единственный Шверер!

Генерал порывисто привлёк его к себе и, поднявшись на цыпочки, поцеловал. Он не мог достать до лба Эгона — мокрый старческий поцелуй пришёлся в переносицу.

Эгон стоял молчаливый и угрюмый. Ему хотелось вытереть влажную переносицу. Он чувствовал, как рвётся нить, связывавшая его с отцом, со всем, что его окружало, с этим домом.

Первый раз в жизни они переменились ролями: Эгон указал отцу на стрелку часов, напоминая об отъезде.

Генерал опустил голову, сгорбился.

Он стоял маленький, старый. Совсем старый и жалкий.

Так прошло несколько мгновений. Наконец Шверер поднял голову, выпрямился и, посмотрев сыну в глаза, протянул ему руку.

Эгон с облегчением переступил порог отцовского кабинета. Как казалось ему — навсегда.

Он велел позвать Лемке.