— Кажется, я никогда не отосплюсь после пансиона этого проклятого Детки, — сказал Зинн и, забившись в угол купе, снова закрыл глаза.

Ехали в молчании. Был слышен стук колёс на стыках. Он делался все размереннее — поезд шёл в гору. Железные крепления старого вагона жалобно дребезжали.

Силуэты гор за окном становились отчётливей. Небо между вершинами отсвечивало едва заметным розоватым сиянием. Это ещё не был рассвет — солнце было внизу, за горизонтом. Первыми узнали о его приближении облака над погруженными в сонную мглу вершинами гор.

Приблизив лицо к стеклу, Цихауэр следил за тем, как река терпеливо прокладывает себе путь в горах. Поезд послушно следовал её прихотливым извивам.

Внизу показались огни, бледные в полусвете начинающегося утра.

— Вероятно, Цшопау, — сказал Цихауэр и тронул Зинна за плечо. — Скоро остановка, — повторил он, — могут войти…

В долине Земы показались большие группы построек. Это был Аннаберг.

Зинн встряхнулся и снял с крючка рюкзак.

— Мы не подождём товарища? — спросил Цихауэр.

— А если он сразу даст знак выходить?

Художник послушно потянулся за своим мешком. В дверях показалась голова кондуктора.

— Э, да это целый город! — с наигранным разочарованием громко проговорил Цихауэр.

— Прекрасный городок, — ответил кондуктор.

— Нам хотелось более тихого местечка.

— Тогда можно проехать до Нижнего Визенталя, — сказал кондуктор. — Дальше пока нельзя: Верхний Визенталь пока ещё чешский.

— Пока? — спросил из своего угла Зинн. — А потом?

— Можно будет, — с готовностью пояснил кондуктор, — как только заберём Богемию. Однако вы не пожалеете, если поживёте и в Визентале: горный воздух, тишина… Я дам вам адресок: светлые комнаты, горячая вода, а таких обедов не получите во всей Германии.

— Успеем ли мы взять в Аннаберге билеты? — в сомнении спросил Цихауэр.

— Если господам угодно, я это сделаю.

Зинн дал кондуктору кредитку.

— Два билета до Визенталя. Посмотрим, чем эта дыра отличается от других.

Когда дверь за кондуктором затворилась, Цихауэр спросил Зинна:

— А что, если наш провожатый поедет вовсе не до Визенталя? Если нам придётся сойти тут же, в Аннаберге? Что подумает кондуктор?

— Что на его пути встретились ещё два бездельника, не знающие сами, чего хотят.

Поезд подошёл к Аннабергу. Фонари на платформе уже были погашены. Ярким пятном выделялся в ясном утреннем воздухе сигнальный кружок в руке начальника станции. Он поднял его, и с паровоза уже послышался свисток, когда, расталкивая служащих, на платформу выбежала девушка. У неё за спиной покачивался высокий короб, пристёгнутый наподобие ранца. Девушка устремилась к хвосту уже двигавшегося поезда. Несколько мгновений она бежала рядом с вагоном, в котором сидели Зинн и Цихауэр. Художник поспешно распахнул дверь и протянул ей руку. Она сделала отчаянное усилие и вспрыгнула на ступеньку.

Тяжело дыша, она стояла посреди купе. Короб мешал ей сесть. Она позволила Зинну отцепить его.

— Ещё немного, и я бы опоздала.

— Глотните-ка, — Цихауэр протянул ей бутылку. Девушка сделала глоток и закашлялась. Вытерев выступившие слезы, она всмотрелась в лицо художника. — Как удачно, что я попала прямо в ваше купе.

Цихауэр удивлённо поднял брови.

— Для меня или для вас?

Девушка молча показала на яркую булавку в виде трилистника, горчащую в его галстуке.

— Вы правы! А я и забыл, — сказал Цихауэр.

В дверях купе показалась голова кондуктора. Увидев девушку, он вошёл.

— Вы сели на ходу! Придётся уплатить штраф.

Он повернулся к Цихауэру и, коснувшись козырька, вручил ему купленные билеты и сдачу.

— Вот вам пять марок за хлопоты и пять марок штрафа. — С этими словами Цихауэр взял кондуктора за плечи и, повернув, подтолкнул к двери купе.

Приглядевшись к девушке, Цихауэр увидел, что она хороша собой. Но на ней было пальто, переделанное из мужского и слишком ей широкое; на ногах — грубые ботинки с низкими подкованными каблуками. Разглядывая новую спутницу, Цихауэр не сразу отдал себе отчёт, что в её наружности показалось ему таким привлекательным. Бледная кожа, впалые щеки и необычайна усталые глаза. Впрочем, может быть, в этих-то глазах и было все дело…

Между тем поезд сбавлял ход. Рельсы все круче поднимались в гору. Горы теснее сдвигались к железной дороге. Как огромные раны, зияли провалы каменоломен. На их светлых выработках темнели фигуры рабочих. Подвешенные на верёвках, они долбили отвесную стену скалы. Светложелтая пыль поднималась под ударами кирки и, расплываясь в воздухе, как дым, оседала в лощине.

— Визенталь, — сказала девушка и встала, потянувшись за своим коробом.

Когда они сошли с поезда, к ним подошёл кондуктор.

— Прекрасные места, — сказал он и порылся в своей сумке. — Нигде в Германии не получите такого обеда! — И, уже вскакивая на подножку тронувшегося вагона, протянул Цихауэру карточку: — Нигде в Германии!..

Художник взялся было за огромный короб спутницы.

— Чтобы на нас показывали пальцами? — сказала она и ловко вскинула ношу на плечи.

На платформе было несколько крестьян. Они сидели на скамьях, кутаясь в пальто и плащи. Около каждого стоял такой же огромный короб.

— Что в них? — с любопытством спросил художник.

— Игрушки. Мы возим их в Аннаберг.

— И вы тоже?!

Она прервала его:

— Вы приехали на похороны вашего дяди… Сегодня мы хороним отца. Меня зовут Рената Шенек.

— Рената. Рени?.. Я не забуду.

На площади перед вокзалом тоже сидели люди с коробами. Их было много. У всех был одинаково измученный вид, хотя день ещё не начинался.

— Смотрите-ка, молодая Шенек уже вернулась, — с завистью сказала старуха, сидевшая с краю, прямо на земле.

— Мы сегодня хороним отца, матушка Зельте, — на ходу ответила Рени. — Вы придёте?

— Иди, иди, — проворчала старуха. — Кому надо, тот и придёт.

Сначала они шли дорогой, потом свернули на тропинку, круто поднимающуюся в гору. Когда им встречались крестьяне, Цихауэр первый снимал шляпу.

— Грюсс гот! — говорил он.

— Грюсс гот!.. — хмуро отвечали они, отводя глаза.