— Долго еще? — спросил я у старухи, когда мы присели, чтобы передохнуть.

— Самую малость… — соврала она.

— Понятно, — протянул я, осматривая свои раны, открывшиеся от влажности и страшного физического напряжения. — Дойду ли?..

— Дойдешь, никуда не денешься, — фыркнула старуха. — Не ной!

Я посмотрел на нее и улыбнулся:

— А я, знаешь, когда увидел тебя в первый раз, подумал, что ты моя смерть. А ты, оказывается…

— Смерть и есть, — оборвала меня старуха. Она сказала это безразличным тоном, без своего обычного ехидства или подтрунивания.

— Что?.. — комок застрял у меня в горле.

— Смерть и есть, — повторила она. — А у нас что, вечер откровений?

— Ты смеешься… — понял я, и на мгновение мне стало легче. — Смеешься ведь?

— Да, я смеюсь, — ответила старуха. — Я смеюсь. И я твоя смерть. Что-то еще?

— Нет…

— Не «нет», а «да». А ты что, не знал, что твоя смерть всегда рядом? — старуха была искренне удивлена. — Она всегда рядом. С каждым. Это же так просто… Неужели ты не знал этого?

— Ты моя смерть? — прошептал я, чувствуя, как мурашки бегут по моей спине.

— Что ты так испугался? — пожала плечами старуха. — Ты же с самого начала это знал. Разве не так? Просто врал себе, и все. Но знал же…

— Знал, — кивнул я.

— Вот я и говорю тебе, ты не своим умом думаешь, не своим! И что выходит?.. То и выходит…

— И когда ты меня заберешь?

— Тебе решать, — бросила старуха, встала и пошла. — Не отставай… Нет времени. Совсем нет.

Солнце подобралось к линии горизонта и окрасило небо в яркий, резкий, ранящий красно-оранжевый свет. Мы были в пути более суток. Я не чувствовал ни своего тела, ни себя самого. Я плелся на последнем издыхании, понимая, что встреча с колдуном Вуду — мой последний шанс. Сегодня все решится: или — он, или — я.

Я иду убить — или быть убитым. Впрочем, моя жизнь и так уже принадлежит этому человеку, этой Тени. У меня никогда и не было моей, своей жизни. Я всегда жил чьей-то, «не своим умом». И даже сейчас… То же самое. Мой отец нашел силу, я несу ему украденные мною Скрижали. У меня нет ничего своего. Да, я не живу. Я только повторяю…

Но что значит — выполнять миссию? Это значит — выполнять нечто, что не было твоим изначально, делать что-то, что было «спущено» тебе «сверху». Но что тогда такое — твоя жизнь, если даже твоя высшая миссия — и то лишь некое задание, которое не является подлинно твоим, внутренним, личным. Что такое — твоя жизнь?!

Можно ли умереть, если ты не жил вовсе? И может быть, страх смерти, страх, против которого мы столько боролись, и заключается в этом — страшно умирать, если ты и не жил, если тебя и не было?

Все потеряло смысл. Все стало каким-то ущербным, пустым и никчемным. Я просто заведенная машина. И даже если я верю в то, что я делаю, это ничего не меняет. Я лишь выполняю чью-то волю…

Так есть ли у меня цель? Да, есть. Я хочу покончить со всем этим. Я или умру, или изменю этот мир. Или то, или другое. Но разве это моя цель? Умертвить себя — разве это может быть моей целью? А желание изменить мир? Разве у моего отца была другая цель? А еще у сотен тысяч других людей?..

Так, может быть, мне стоит остановиться? Но если я остановлюсь, разве это будет моей остановкой? И когда я движусь, и когда я стою на месте, я или движим, или остановлен. А меня самого нет!

Так кто же — я?.. Кто?!

Слезы полились у меня из глаз. Я — никто. Я никогда не жил своим умом. Я никогда не жил. Я — пустое место. Кто-то когда-то кому-то отдал мою жизнь. Но страшно не это, страшно, что это в принципе возможно.

А если возможно, то разве у нас есть наша жизнь?

Это какой-то абсолютный тупик — нас произвели на свет, и нас уберут с этого света, когда посчитают нужным. Полное отсутствие какой-либо свободы! Полное!

Огромные двухметровые деревянные фигуры, вкопанные в землю. Целый лес из покосившихся идолов. Круглая площадка вокруг кострища, абсолютно вытоптанная во время ритуальных танцев земля. Страшное, запущенное, голое место далеко в горах — только темно-красная почва, и ни одного растения, деревца или цветка.

— Все, пришли, — сухо сказала старуха, показывая мне на хижину, находящуюся на почтительном от нас расстоянии. — Он там. Дальше ты иди один.

— Почему один? Ты меня оставишь?

Я еле держался на ногах. В глазах двоилось. Я смотрел на это кладбище идолов и понимал — это конец. Мой конец. Начала не было, но конец — вот он, здесь.

— Мне туда нельзя, — сказала старуха и села на землю. — Один иди.

— Что ж это за место такое, что даже Смерти туда путь заказан? — я смотрел на хижину, чувствуя, что ноги мне отказывают, что сердце мое уже не бьется, а лишь имитирует свой ход — бум-бум-бум.

Я вдруг почувствовал, что во мне столько отчаяния, что раздели я его сейчас со всеми людьми — и в этом мире уже никогда не будет улыбок, не прозвучит радостного смеха, никогда и никто не произнесет слово «счастье».

— Вот — на, возьми, — старуха развязала свой узелок и достала оттуда странный предмет.

Нож.

— Что это?..

— Это ритуальный нож Вуду, — ответила старуха.

— Ритуальный нож? — не понял я.

— А ты забыл, зачем шел? — прошипела она. — Или ты собрался голыми руками его убить?

— Убить… — прошептал я.

Только сейчас я наконец понял, что все происходящее со мной не сон и не забытье. Все по-настоящему. Я иду к шаману Вуду, чтобы убить его. Убить.

Дрожащими руками я взял нож из рук старухи, присмотрелся к нему — металлическое лезвие, деревянная рукоять со множеством странных, непонятных рисунков.

— Все. Иди, — деловито сказала старуха. — Папаше привет передавай.

Я шел к хижине шамана, едва переставляя ноги. Мне казалось, что они утопают в земле, вязнут. И только когда я смотрел на них, удавалось сделать следующий шаг. Но стоило мне отвести от них взгляд, посмотреть вперед, прямо перед собой, тут же возникало чувство, что я по колено в земле и падаю.

Замерев на пороге, я не хотел идти дальше. Я не мог вступить в эту темноту, в этот ад.

Я повернулся. Позади, в просвете между идолами, едва различимая на таком расстоянии, виднелась моя Смерть. Старуха стояла и смотрела мне в спину.

Убей или умри.

— Я умру, — прошептал я, зная, что, хотя старуха и не услышит мой голос, она узнает о моем решении.

Я отдернул тряпичное полотнище, скрывавшее вход в хижину, и ступил в темноту.

В центральной части, прямо на полу, были расставлены какие-то странные предметы — ритуальные жезлы, черепа, подсвечники, столики с баночками и мензурками, тут и там лежали тушки убитых животных.

У меня возникло странное чувство. Казалось, хозяин только что был здесь, но вот что-то случилось, и он, не успев привести свое жилище в порядок, бежал прочь. И вместе с тем я ощущал здесь присутствие другого человека.

Он был здесь. Мой враг.

— Зачем ты прячешься?.. — прошептал я. — Я не буду тебя убивать. Я пришел за своей смертью, а не за твоей.

— Ты уверен, что хочешь этого? — из глубины хижины раздался странный гортанный голос.

Я рассмеялся. Слезы катились у меня из глаз, но я смеялся. Глупо и странно. Нет, даже не странно, а просто глупо.

— Зачем ты меня спрашиваешь? — прохрипел я сквозь свой беззвучный смех. — Делай!

— А зачем ты меня торопишь? Боишься передумать?

Меня объял ужас.

«Боишься передумать?.. Боишься передумать?.. Боишься передумать?..»

— Не спрашивай меня ни о чем, — попросил я. — Не спрашивай. Я раздавлен. Меня нет. Так что не спрашивай. Я просто хочу сделать хоть что-то свое. Хоть что-то… Я прошу о смерти.

— И ты не выручишь своего отца? — удивился голос.

Я вздрогнул.

— Это бред! — выкрикнул я. — Прошлое! Он давно умер. Все кончено!

Я с силой дернул браслет. Металлические скобы жалобно взвизгнули, и драгоценные камни покатились по полу.