Между столом со старушкой-секретаршей, матерью Бориса, и светлой банкой с холодной водой на пьедестале холодильника сидел мой приятель и отныне непосредственный начальник – Леонид Косогор. Рядом с ним на линолеуме пола стояли два старых черных портфеля. Портфели Косогор привез из города Симферополя.

– Ну што, Едуард, оформился? – Южный простонародный акцент Косогор также вывез из Симферополя. – Готов к исполнению служебных обязанностей?

Леонид взял шляпу, лежащую рядом с ним на синем стуле, и встал. В стоячем виде он был высок, горбат и худ. Очки на шнурке от ботинка сына Валерки висели у Косогора на шее. На нем был видавший виды советский серый костюм, рубашка, галстук и поверх – серое полупальто с черным воротником из искусственного меха. Косогор имел вид плохо ухоженного пролетария, только что вышедшего на пенсию. По возрасту ему и полагалось на пенсию.

– Так точно, готов, товарищ почетный узник Архипелага ГУЛАГ!

– Тогда возьми один портфель, лодырь! – Косогор взялся за ручку ближайшего портфеля.

Я поднял с полу оставшийся.

– Ебаный в рот! Что у вас в нем, Леня?

– Електроника… – важно сказал Леонид. – Будь осторожен, не бросай портфель, когда будешь класть его в машину.

Если б он не сказал, что электроника, я бы подумал, что в портфеле наковальня.

– Гуд лак, бойс![51] – кивнула нам вслед старушка-секретарша.

В дверях офиса, ласково улыбаясь, застряли Барни и Борис.

– Вы не забыли адреса клиентов?! – крикнул Барни.

– Скажи ему, пусть он идет на хуй с его советами! – засмеялся Косогор. – Он уже три раза спрашивал меня, не забыл ли я адреса.

– Вы отлично все понимаете сами, Леонид, – сказал я. – Зачем вам переводчик?

– Чтобы ты, дурак, с голоду не помер. Жрать-то надо. Стихами сыт не будешь.

Мы вышли из барака «Б энд Б» и, с некоторым трудом вытаскивая ноги из весенней свежей грязи, добрались до старого «олдсмобиля» Косогора. «Олдсмобиль» был в точно таком же состоянии, что и Косогор. Только одна дверь, водительская, открывалась.

– Залазь ты первый! – скомандовал он.

Цепляясь ногами за лишние, по-моему, рычаги и провода, я влез. Косогор, расправив полупальто, не спеша уселся на водительское место и начал не спеша рыться в карманах.

– Запомни первое правило трудящегося человека, – сказал Косогор тоном школьного учителя. – Никогда, ни при каких обстоятельствах – не торопиться. Платят нам почасово, так что спешить нам некуда. На, держи карту, будешь штурманом. А я буду водителем и стрелком-радистом. Хуево, что ты не умеешь водить car[52]… Здоровый лоб, давно бы научился…

– Где? Я всегда был бедным. Это вы у нас были привилегированным членом общества – председателем рабочего контроля. Я был поэтом, у меня денег не было…

– Работать не хотел, вот и был поэтом. Ну, поехали?

– Да уже давно следовало бы поехать, – съязвил я. – Вы сами-то автомобиль водить умеете, Леонид?

– У меня всю жизнь была машина, – гордо сказал Косогор.

– И в ГУЛАГе?

– Ну в ГУЛАГе нет, конечно. – Он вдруг расхохотался. – Там на казенных машинах возили… У меня и до войны была в Симферополе машина, и потом, когда из лагеря реабилитировали, я целых два «Москвича» разбил у нас на крымских дорогах.

«Олдсмобиль», как тяжелый танк, не спеша выполз из грязи на асфальт и, минуя запаркованные авто соседних с «Барни энд Борис» столь же важных лонг-айлендовских мелких бизнесов, вылез на дорогу с двойным движением. Вокруг, по крайней мере, куда достигал глаз, нас окружали новенькие индустриальные объекты. Склады, бараки, башни, трубы, несколько легких полевых небоскребов среднего размера еще в лесах, краны и море грязи. Скучно и противно было глядеть на этот пейзаж. И особенно противен он был именно в весеннюю, конца марта, распутицу, в момент, когда развороченная земля еще не успела улежаться и обрасти вновь, хотя бы только там, где ей позволили, защитной коркой травы и камней. «Барни энд Борис» была молодой фирмой, посему ей досталось место на самом краю искусственной пустыни.

– На хуя все это человеку нужно, Леня? Все это железо и другая мерзость? – спросил я, вздохнув.

По крыше «олдсмобиля» затоптался дождь.

– Ты не философствуй, философ, а лучше выполняй функции. Смотри на карту, – сказал Косогор.

Он, следуя своему собственному правилу, не торопился. Мы ехали со скоростью чрезвычайно медленной, держась середины шоссе. Трафик не был оживленным в этой части Лонг-Айленда, однако некоторые водители клаксонили нам, проскакивая, очевидно, желая над нами посмеяться. Мне стало стыдно, что мы так медленно едем, как старики или инвалиды.

– Может, прибавим газу, Леня? – предложил я. – Лучше в Квинсе в «Мак-Дональд» зайдем, посидим?

– Ни хуя, пусть себе гудят. – Косогор даже нажал на тормоз «олдсмобиля». – Им, может быть, от выработки платят, вот они и спешат. А нам – почасово…

Вспомнив психологию кадрового рабочего, я заткнулся. Я всегда был некадровым рабочим, случайным пришельцем, текучей рабочей силой, пришедшей пережить трудное время, как сейчас, сделать немного денег и свалить. Кадровые же рабочие ни в СССР, ни в Соединенных Штатах и, наверное, нигде в мире, не торопятся. В отличие от авантюристов в беде (мой случай), им работать всю жизнь.

В похожем на скучный украинский захолустный городок Квинсе мы заблудились.

– Бля, куда ты смотрел! Штурман, называется!

Леонид, сняв шляпу, вылез из машины и пнул ногою колесо. Может быть, чтобы не пинать меня. Длинные несколько волосин над лбом, назначение которых заключалось в символическом прикрытии косогоровской лысины, упали ему на очки.

– А вы куда смотрели? Я же вам сказал, что я в блядском Квинсе никогда в жизни не бывал. Как аристократ духа, я не покидаю пределов Манхэттана. Я даже их нумерации не понимаю. Что, например, это ебаное тире между цифрами значит? Вы должны знать, вы живете рядом, в Астории?

– А вот я не знаю! – сердито сказал Косогор. – У тебя есть еще дайм? Аристократ хуев! Придется опять позвонить Барни.

– Зачем звонить, что мы, дети? Найдем! Сейчас сориентируемся и найдем.

– Мы уже сориентировались. Я уже галлон бензину сжег! Вон спроси у черного, видишь, идет. Похоже, местный. Спроси!

– Леня, что у такого спрашивать. Он или кроме своей улицы нигде не бывал, или же умышленно пошлет нас не в том направлении.

– Ты што, расист, Едуард?

– Причем здесь расизм? У него рожа, видите, недовольная. Одет он бедно. Ясно, что дела у него хуевые, хуже, чем у нас с вами. Он не откажет себе в удовольствии запудрить белому человеку мозги, послать его хуй его знает куда. Опыт, мистер Косогор, а не расизм. Спрашивал я у таких дорогу, и не раз…

Сконцентрировавшись, мы все же отыскали нужный адрес. Сразу от чугунной калитки, окрашенной в зеленый цвет, вдоль бедра дома ступени вели в полуподвал. На ядовито-зеленой двери в полуподвал висела табличка: «Доктор Шульман. Общие болезни. Рентгеноскопия». Я крутанул бронзовую лопасть звонка.

Только ветер был слышен, распыляющий над Квинсом последние капли шестого за день дождя. Я крутанул еще раз. Сквозь дверь просочились звуки осторожных шагов.

– Who is it? – спросил вялый женский голос.

– Доктор Шульман?

– Доктор Шульман не может вас принять.

– Как это не может? – Леонид сжал мое плечо. – В газете написано, что можно приехать посмотреть аппаратуру с 9-ти до 5-ти. Барни дал мне объявление. Оно у меня в машине… Откройте пожалуйста!

– Кто вы такие?

– Мы от фирмы «Барни энд Борис». Мы хотели бы осмотреть ваш рентгеновский аппарат. Доктор Шульман дал объявление о продаже рентген-аппарата.

– Доктор Шульман мертв.

– Ни хуя себе! – воскликнул Косогор. Снял шляпу и почесал затылок. – Спроси ее, когда он умер?

– Какое это имеет значение? – прошептал я. – Валим отсюда на хуй!

– Имеет. Мне нужно будет отчитываться перед Барни. Он с меня спросит. Что я ему скажу? Что доктор умер? Так он мне и поверил!