Мэтью с ужасом глядел на книгу. Сказать ему, что это не моя, было невозможно. На книге имелась моя фотография.

– English language? – спросил он даже растерянно. – German. А почему же фак оф Америка? – последние слова он произнес тихо и слабо, очевидно, самому себе не веря, что это он, старый таможенник Мэтью, их произносит.

– Фак оф! – интернациональная идиома, – сказал я грустно. – В Германии все, очевидно, ее понимают. Это издатель дал такое название. Они купили право сменить название. – Мои мучители молчали… – Это обычная практика, – добавил я.

Дезориентированный, как после нокаута, Мэтью сомнамбулически опустился в металлическое кресло с изодранной в клочья обшивкой из кожзаменителя, такое же гадкое, серое и грязное, как и все в этой комнате. Воротник куртки Мэтью, когда-то синий, был облит тонким слоем лакированной грязи – смесью жира с волос, перхоти и таможенной пыли, очевидно.

– You don’t like uncle Sam, do you?[80] Это антиамериканская книга.

– Ничего подобного, – сказал я. – Эту же книгу издает в будущем году издательство «Рэндом хауз». За название я ответственности не несу.

– Ебаные джерманс! – сказал Мэтью, обращаясь к Ральфу. – Я служил в армии в Германии. Они нас ненавидят, американцев!

Я подумал, а почему ебаные джерманс должны любить американцев, победивших их в войне и спустя сорок лет все еще оккупирующих их землю. Разве что если джерманс вдруг станут мазохистами… Мэтью опять взял книгу в руки. Поглядел на обложку. Покачал головой:

– «Фак оф Америка». Тебе придется заплатить анклу Сэму, писатель. Все, что я скажу, и до цента!

Я взглянул на Ральфа. Тот пожал плечами. Мэтью взял мои документы.

– У тебя американская грин-кард, но ты все время живешь в Европе? Почему? – спросил Ральф, заглядывая в мой reentry permit[81].

Белый пермит был зажат в черных руках Мэтью.

– Потому что ваш анкл Сэм не платит мне мани за мои книги и не хочет их издавать. А в Европе я за два года издал семь книг, – зло сказал я.

– Это не его фотография, – убежденно заявил Мэтью, вглядываясь в реэнтри пермит и в грин-кард попеременно. – Фотографии разные.

Ральф вздохнул и, наклонившись к плечу Мэтью, заглянул несколько раз в оба документа.

– Come on, man, – выпрямился он, – фотографии сделаны в разное время. И разные прически тоже…

Ральф даже сделал мне из-за спины Мэтью скользящий знак лицом, сжал его и тотчас разжал, пятнистое… Мол, приятель мой слишком строг, но что я, Ральф, могу поделать, это мой напарник, я обязан с ним считаться.

– Я пойду, найду босса. Нужно разобраться! – сказал Мэтью и встал.

Заглянул в сумку опять. Под книгами лежали папки с несколькими рукописями. Над одной я намеревался работать в Нью-Йорке. Гад вынул мои папки и раскрыл одну из них.

– Что это?

– Манускрипт.

– Чей?

– Разумеется, мой.

– Ральф, он должен платить пошлину за манускрипт? – спросил палач у напарника…

У меня, побывавшего во всех основных полициях мира, привыкшего к унижениям, все же перехватило дыхание от этой чудовищной мерзости, сказанной представителем угнетенного меньшинства.

– Пошлину за манускрипт! You are crazy, man![82]

– Заткнись! – прорычал Мэтью. – Писатель!

– Take it easy, Мэтью! Легче! – попросил Ральф.

– А что… Он живет по Европам, гоняет туда-сюда, делает свои деньги, почему он не должен платить? – ненависть плебея прозвучала в его словах.

– Послушай, мэн, – сказал я ему. – Я живу на деньги от литературы только два года и живу очень хуево. До этого я двадцать лет вкалывал разнорабочим! Понял? Денег я делаю во много раз меньше, чем делаешь ты, шаря в чужих чемоданах. Ты насмотрелся дешевого ТиВи, где писатели – все сплошь авторы бестселлеров. Ты богаче меня, опомнись!

– Хэ, у него нет мани, а? На руке золотые часы! – Мэтью схватил меня за кисть руки и вывернул ее.

«Еще немного, – подумал я, – и черная сука начнет меня пытать. Руки он мне уже выкручивает».

– Часы не американские. Он не любит американскую продукцию!

– Эй, опомнись, – как можно спокойнее сказал я. – Часы не золотые, но позолоченные, очень дряхлые и отстают на пять минут в сутки.

– Ну-ка, сними часы! – приказал он.

Я снял часы. Марка «Эно» – мне их отдал все тот же Димитрий, когда остановились мои электронные. Гад приблизил часы к глазам, перевернул их. Даже близорукий без очков мог рассмотреть обильно поцарапанное стекло и истертый корпус. «Кретин. И дети его будут кретинами! – подумал я. – Что ему от меня нужно? Классовая, а не расовая ненависть, очевидно. Не прет же он на своего напарника, тоже белого. Он прет на мой белый пиджак, это точно. Он не понимает, что можно носить один и тот же белый пиджак пять лет и выглядеть празднично, а не мешком дерьма, как он. Я занимаюсь гантельной гимнастикой и сам раз в неделю стригу себя. Вот я и выгляжу ухоженным, богаче, чем я есть…»

– Между прочим, – сказал я, – по данным журнала «Ньюсуик» средний заработок американского писателя 4700 долларов в год.

– Всего! – пятнистое лицо Ральфа озарилось приятной улыбкой. Очевидно, он мысленно сравнил 4700 со своими 20 или 25 тысячами и обрадовался, как ему хорошо живется.

– Я пойду, найду босса, узнаю насчет манускриптов! – Подлец Мэтью, держа мои часы в кулаке, прихватил со стола реэнтрипермит и грин-кард и вышел.

– Почему он такой злобный? – спросил я Ральфа. – Что я ему сделал?

– Не обращай внимания, – сказал Ральф и сел массивной задницей на край стола. – Он такой родился.

– И что теперь будет? Первый раз я влип в такую историю.

– Тебе придется заплатить пошлину.

– Сколько?

– Не знаю. Мы подсчитаем. Долларов триста или четыреста.

– У меня с собой только две тысячи франков.

Ральф пожал плечами.

– Не нужно было покупать все эти тряпки.

– Но это не мои тряпки, клянусь… У выхода из таможенного зала меня ждет человек, которому я привез чемодан.

– Так пусть он и заплатит пошлину, – разумно предложил Ральф. – Ты думаешь, он все еще ждет тебя?

– Ох! Надеюсь. Я его никогда в жизни не видел, но он должен меня узнать.

– ОК, – сказал добрый Ральф и снял задницу со стола. – Я выведу тебя, и ты ему скажешь, чтобы он заплатил. Если не оплатишь пошлину, придется тебе сидеть здесь. Пошли?

Мы прошли по коридору и вышли в зал.

– Этот со мной! – бросил Ральф черной даме с необъятными бедрами, затянутой, как сарделька, в шоколадного цвета униформу, на бедре у дамы болтался револьвер.

Двери раздвинулись, и я увидел предбанник Нью-Йорка, наполненный обычной нью-йоркской карнавальной толпой. Зловещие и смешные персонажи страны победившей демократии пялили свои очи на нас с Ральфом, и всякому из персонажей было ясно, что я арестованный, а Ральф – тюремщик. За металлическими заграждениями, как в зоопарке, нью-йоркские звери глядели на нас с любопытством.

– Эдвард! – Я увидел не Валерия («Мой друг Валерий будет ждать тебя в аэропорту», – сказал Димитрий), но меня окликнул человек, которого я знал в лицо.

– Мишка! Что ты тут делаешь?

– Мы ждем тебя! – сказал носатый и коротконогий Мишка в шортах.

«Мы» – относилось к коренастенькому, худому, нездорового вида человечку рядом с ним.

– Это вы Валерий? – спросил я нездорового.

За спиною дышал Ральф.

– Да, это я, – признался он. – Что случилось? Тебя замели?

– Ой, да! И по вине ваших друзей. На хуй было грузить в чемодан говно в упаковках. Теперь сами и расхлебывайте. Придется платить пошлину.

– Это он! – сказал я Ральфу. – Человек, которому я вез чемодан.

– Тебе придется заплатить за приятеля, парень! – сказал Ральф. Мне показалось, что в голосе его прозвучало удовлетворение. Может быть тем, что я не соврал и владелец блядского чемодана отыскался. – Хочешь зайти с нами и заплатить? – спросил он.