- А твоя Розамунда? - Она свидетельствовал против тебя?

- Что бы она могла сделать, голубка моя? Все что она могла сказать, - что она незнакома со мной, и не знает, зачем я лез в её спальню... Скажи она иное - что она меня ждала - разве это облегчило бы мою участь? Что говорить... Сам наш святейший папа - веселый человек. И я уверен, не коснись дело его родственницы, - он бы не придал делу такого значения. Однако, узнав, что я воинского роду, и при этом достаточно образован, - он и преподнес мне поручение, которое вылилось в эту нашу морскую прогулку. В тот момент, - я думал, что легко отделался.

- А сейчас?

- После встречи с пиратами, - меня начинают посещать сомнения.

- Та же фигня, - вздохнул Федор.

- Да. - Окассий посмотрел на Федора - Ну а ты?

- А что я?

- Каков твой залет?

- Да с чего ты взя?.. - Федор посмотрел в глаза Окассия, выдохнул воздух, и махнул рукой. - А, ладно. Откровенность за откровенность...

- Мда, - Развел руками Окассий, когда Федор вкратце пересказал ему свою историю. - Ну а какой вывод? - Бабы и вино - зло!

- Но без - них скукота. - Поднял палец Федор.

- Амен. - с благочестивым видом резюмировал святой отец.

***

То ли по той же причине, что нападение сблизило троицу, то ли решив, что уже достаточно они позадирали друг пред другом носы, - но святые отцы покамест больше не изводили Федора спорами о разнице в догматах восточной и западной церкви. Один раз только, под настроение они устроили скучнейший диспут о сути частей святой троицы, но Федор на его счастье, сразу под него и задремал. И еще один спор у святых отцов все же случился, но в этот раз Федор по крайней мере понимал, о чем соревнуют попы.

- А все-таки, - сидя в каюте, когда ветер под вечер стал не так благоприятен, - сказал Парфений Окассию, - большой грех, брат, что ты обучался воинскому искусству.

- Как же я мог ему не обучатся, - возразил Окассий, - если это было еще до того, как меня постригли в монахи?

- Так ведь и в доме божьем ты не забросил этого дела - ткнул перстом в коллегу Парфений - сам признаешься, что и в монастыре тренировал тело по воинским канонам. И посох твой, не посох доброго пастыря, а самое что ни на есть оружие. А ведь сказано - "ни убий". Разве может священник проливать кровь?

- Недалекий ты ум, - Возразил Окассий, - Так ведь я для того и ношу посох, чтоб не проливать кровь. Это не меч, не секира, - от посоха кровь не брызжет. Дам кому надо аккуратно в лоб, - крови нет, а черепушка треснула, - пошла душа на небо! У нас именно потому многие священники носят дубинки булавы и посохи вместо секир и мечей. Как раз, чтоб по христианскому обычаю, по священическому сану, - не проливать крови.

- Лицемерие! - Громыхнул Парфений.

- Да ну ладно заливать, - высунувшись со своей верхней койки к Окассию, вступил в беседу Федор - что я, булавой не работал что-ли? Редко бывает, чтоб удар по голове не оставил ни ссадины, ни порванной кожи. А где кожу схудил - там будет и кровь. Так что не работает ваша поповская хитрость.

- Если даже кровь у кого я стукну, где и прольется, - это уж по божественному волеизъявлению, - Вздохнув перекрестился Окассий. - Я сделал все что мог, чтоб она не пролилась. Острого лезвия не брал, бил тупым. Значит и грех мой мал, и мне простится.

- Ну вот же лицемерие! - Побагровел Парфений. - Как есть лицемерие!

- А что ты меня ругаешь? - Возмутился Окассий. - Сам ругаешь. А сам - мне Федор рассказал - пирата святым крестом по голове нахлобучил.

- Это... другое... - На мгновение смутившись, отмел Парфений, - Я с крестом как с оружием не тренировался, бить специально не учился. - А ударил едино неожиданным побуждением, только спасая христианскую душу.

- Ну вот и мы, бьем едино только по нужде. У нас это не грех.

- Так нельзя. - Помотал головой Парфений. - Воин - это воин. А клирик - есть клирик. Не зря Бог эти сословия разграничил. И что ты есть по сути воин, а по виду рукоположен в сан - грех и лицемерие.

- Ладно! - Поднял руки Окассий. - Пусть я, по-твоему, лицемер. Но у вас-то в вашем православии что? Сам ты значит, не убиваешь, рук не мараешь. Потому как, - сам сказал - заповедано "не убий". Но ведь и ваши священники постоянно благословляют и причащают ваши армии, которые готовятся идти на бой, на убийство. Других убивать и умирать благословляешь, а сам за их спинами чистенький сидишь. Это как?! Не это ли и есть большее лицемерие?

- Нет! - Взвился Парфений. - Когда благословляешь на защиту богоданной Римской Державы - это не лицемерие. Это воля Бога!

- Может, и мой боевой посох, и мечи в руках наших монахов-крестоносцев, что воюют с неверными в святой земле, за удержание гроба Господня - тоже есть воля Бога.

- Это нет! Вот это вот нет!

- Почему?

- Потому!!!

- Ну, знаешь... - Окассий развел руки, и поглядел наверх, на Феодора. - А то чего думаешь воин? За кем из нас правда?

Федор задумался. С одной стороны, получалось, что и правда - священник с оружием нарушает Божьи законы, которым сам же и учит. Выходит, - лицемерие. С другой же, когда священник благословляет на убийство - тоже лицемерие. Вспомнились Федору и бедственные дни, когда после тяжелого поражения и больших потерь, римской державе отчаянно не хватало солдат. Обескровленные армии отступали. Проходили и мимо монастырей, в которых сидели монахи - лоснящиеся здоровьем сытые мужики, которые только и делали что "молились за одоление супостата". Глядя на этих церковных наливных мужиков, усталый Федор думал - дать бы каждому из них щит да копье, - сколько новых полков можно было бы сформировать...43 И будут ли молится "за одоление супостата" эти попы, если сам супостат эти земли захватит?

Но что в таких делах, да в самих божьих замыслах мог понимать простой сотник?..

- Не знаю кто из вас прав, святые отцы, - покачал головой Федор. - Но если Бог и правда так всеведущ, как говорят на проповедях, - он ведь и сам знает, кто прав и кому дать победу. А я так уж предпочту побольше добрых воинов со мной в одном ряду.

***

- Расскажи нам, - а в чем ты провинился, брат Парфений?.. - Гудел Окассий.

Западный поп и гвардеец уже вполне по-свойски сидели в каюте, и играли в игру, которую Федор знал как "тавла", а Окассий называл её на старый латинский манер - "табула". Для того чтобы Федор мог играть внизу, Парфению на его кровати пришлось потесниться. Крохотный походный набор для игры, появился на свет божий из заплечника Федора. К маленькой раскладной доске, где каждая плашка была размером в ладонь, прилагались крохотные фишки. Фишки храбро шли вперед, гремели в стаканчике и рассыпались кости, по качавшемуся на веревках в такт волнам, столу. Поскольку Федор своих свободных денег не имел, (а Парфений ему на такое благородное дело не давал) - сражаться с Окассием приходилось на интерес. Но азарта это нисколько не умаляло, - игра шла отчаянно. Федор упорно подозревал, что Окассий пробует как-то жульничать, по-особому завертывая кости при выбросе из стаканчика. Окассий при каждом неудачном раскладе рычал аки медведь, и попеременно винил в своих неудачах то кости Федора, которые несомненно залиты свинцом, то подвижной стол и качку, который сбивали его самые удачные броски. Парфений бубня для порядка о "диявольских забавах", и "игрищах бесовских", тем не менее сидел рядом, и алчно наблюдал за застольной баталией. Несмотря на то, что Парфений, преодолевая сатанинский искус, не играл, иногда он не выдерживал, и подсказывал ходы - всегда удачные. Такая подсказка вызывала бурю негодования у второго оппонента, поэтому договорились, что Парфений подсказывает каждому по очереди. Между делом, и болтали о том о сем.

- ...Так расскажи нам. - Не отставал Окассий. - Федор выпил не с теми людьми. Я пощупал не ту девицу. Мы открыли свои темные секреты. А чем отличился ты?

- Не твоего это ума дело, - бубнил Парфений. - Не твоего, говорю.