— На ощипанную индюшачью задницу, — он расхохотался. — Но с каждым днем ты все больше идешь на поправку. Доктор сказал, что заметных шрамов у тебя не останется, а я уже договорился с одним парнем насчет стеклянного протеза.

Он тебе его примерит, как только доктор даст добро.

— Господи боже!.. А ноги? Болят, как черт знает что. — Впрочем, я знал, что они по-прежнему при мне. Однажды я подсунул правую руку под подушку левая еще не слушалась — приподнял голову и посмотрел на ноги. Они были на месте, под простыней, похожие на толстые бревна, обмотанные гипсовыми повязками. Больше всего я боялся ампутации, потому что в армии наслушался жутких историй о людях, страдавших от болей в ногах, которых уже не было.

— Перелом обеих лодыжек, — коротко пояснил Билл. — Тебя зажало между машиной и опорой моста. Пришлось делать пересадку костей.

— Я поправлюсь?

— Спрашиваешь! — Он искоса посмотрел на меня и улыбнулся. — Еще будешь бацать ногами рок-н-ролл на пианино.

Я попросил у него сигарету, но он не дал. Тогда я выпросил одну у детектива, который пришел ко мне вечером. Его фамилия была Кирк, и он работал в отделе по расследованию убийств. Он заставил меня подробно рассказать, как все было, хотя особо рассказывать было нечего. Я не узнал никого из сидевших в «крайслере», не знал, что означает «Кэпп» и зачем двум незнакомцам понадобилось убивать моего отца.

Едва Кирк ушел, как мисс Бенсон, тощая как доска сиделка, отобрала у меня сигарету.

Примерно неделю Билл навещал меня каждый день, а потом вдруг не пришел.

Я спросил у мисс Бенсон, что случилось — Ему пришлось уехать в Бингхэмптон.

— Зачем?

Она попыталась отделаться отговорками, но я не отставал — Мне очень жаль, мистер Келли, — наконец сказала она, не глядя на меня, — но жену вашего брата сбила машина. Она погибла.

— Да? — тупо переспросил я. — А я так хотел с ней познакомиться.

Когда через три дня после Дня труда[2] я вышел из больницы, у меня было два глаза, но только один — зрячий. Этим самым глазом я увидел, как из «плимута», припаркованного на противоположной стороне улицы, вышел какой-то человек и быстро направился ко мне. Я замедлил шаг, чувствуя себя голым и беззащитным, не в силах забыть того типа, который высунул из окна машины руку с пистолетом.

Но это оказался вовсе не он, а другой — среднего роста и худощавый.

Судя по всему, похудел он совсем недавно, но не мог позволить себе новую одежду — пиджак висел на нем, как на вешалке. У него были светлые волосы, острый нос, выступающий вперед подбородок и колючие настороженные глаза, но за всей этой «крутой» внешностью проглядывали слабость характера и нерешительность.

Остановившись прямо передо мной, он уставился на галстук, купленный мне мисс Бенсон. Ей пришлось купить мне новую одежду на деньги, которые прислал Билл, потому что оба моих чемодана сгорели в машине.

И вообще, этот тип вел себя так, словно хотел со мной поговорить, но боялся, что кто-нибудь заметит.

— Ладно, — я кивнул и, обойдя его, зашагал к «плимуту». Я запросто мог его испугаться, но было видно, что он сам меня боится. Постояв немного, он припустил за мной, я слышал за спиной его дыхание.

Подойдя к машине, я сел на переднее сиденье справа, он — рядом со мной за руль. Достав из кармана пачку «филипп-моррис», он тремя пальцами вытянул оттуда сигарету. Похоже, он изрядно нервничал, потому что его руки дрожали.

Я взял у него пачку и вытащил сигарету для себя. Мы закурили в ледяном молчании. Некоторое время он настороженно озирался по сторонам, потом выпалил:

— У меня должок перед твоим стариком. Вот и пришла пора отдавать.

— Что за должок?

— Это было давно, какая теперь разница? Ты его сын. Вот что я хочу тебе сказать — мотай-ка ты отсюда подобру-поздорову. Смени фамилию и уезжай, чем дальше, тем лучше. Может, даже куда-нибудь на западное побережье. Только не смей соваться в Нью-Йорк.

— Почему?

Он облизнул сигарету, которая тут же размокла, и огляделся.

— Будут неприятности, — быстро сказал он. — Большие неприятности. Если они узнают, что я с тобой разговаривал, меня пристрелят. Я сделал уже достаточно, а может быть, даже слишком много.

— Кто узнает? Люди, которые убили моего отца?

— Выходи из машины. — С каждой секундой он все больше терял самообладание. — Интервью окончено, долг уплачен. Убирайся. Вылезай.

Левой рукой я сгреб его за лацканы пиджака и прижал к сиденью, а правой быстро ощупал его карманы. Ничего похожего на оружие. Он тяжело дышал, молча обшаривая глазами улицу, словно ждал, что с минуты на минуту там появятся танки.

Продолжая удерживать его левой рукой, я повернул защелку отделения для перчаток, оно открылось, и я увидел короткоствольный револьвер из вороненой стали с обыкновенной деревянной рукояткой. Я не очень-то разбираюсь в оружии, но похоже, этот был 32-го калибра. В шестизарядном барабане было всего четыре патрона. Интересно, по какой цели выпустили недостающие две пули?

Я снял револьвер с предохранителя, отпустил своего собеседника и, повернувшись к нему так, чтобы не выпускать его из виду, положил револьвер на колени. Он мельком посмотрел на меня и, еще раз быстро окинув взглядом улицу, сказал:

— Я пришел, чтобы заплатить старый долг, только и всего. Что я и сделал. Больше я не скажу ни слова, так что можешь вылезать из машины.

— Заводи мотор, — приказал я.

Он недоверчиво посмотрел на меня.

— И куда тебя отвезти?

— Домой. Отсюда до Бингхэмптона около ста тридцати миль по шоссе номер семнадцать. Поехали.

— Никуда я не поеду!

— Самооборона, — я пожал плечами. — Мне удалось вырвать у тебя револьвер. Ты был одним из тех, кто застрелил моего отца.

Он потрясенно уставился на меня, но, когда увидел мой стеклянный глаз, его передернуло, и он нехотя завел мотор.

Поездка была долгой. Мы почти не разговаривали. Шоссе казалось слишком хорошо знакомым. И прежняя ситуация повторялась вновь — я сидел на том же месте, что и тогда с отцом. Я то и дело оглядывался, и каждый раз, когда нас обгоняла машина, мне становилось не по себе. Но все обошлось без происшествий.

Мы доехали за три с лишним часа, но когда пересекли мост и оказались в центре, пришлось сбавить скорость — начался час пик, и улицы были забиты машинами. До Вестал — нашего района — мы добрались только около пяти.

За последние три года город сильно разросся. По первоначальному замыслу, Пенн-Кен-хайвей должна была принести цивилизацию в мой город, но теперь она была застроена двухэтажными коттеджами и одноэтажными домиками в сельском стиле.

В одном из таких домиков на 26-й улице и жил Билл. Когда мы приехали, в доме никого не было, машины в гараже тоже. Дверь гаража была открыта, и я сразу заставил своего пленника загнать туда «плимут».

Мы вышли во двор, и, пока он опускал дверь гаража, я переложил револьвер в левую руку; я делал это каждые полчаса, чтобы не немели пальцы.

Дверь между гаражом и кухней тоже была распахнута настежь, и в доме хозяйничали комары. В раковине громоздилась гора грязной посуды, пол гостиной был усыпан бутылками из-под пива и газетами. В гараже стояли два ящика пива, а в холодильнике, абсолютно пустом, за исключением пива, была еще дюжина бутылок.

В доме было две спальни. В одной из них, которая, судя по розовым обоям, служила детской, были только детская кроватка и комод с пустыми ящиками, но во второй по полу была разбросана одежда Билла, а кое-что висело и в шкафу. Стало быть, он не переехал, а только отвез куда-то ребенка.

Наверное, к тете Агате.

Мы сели на кухне и, открыв по бутылке пива, начали играть в «джин» картами Билла. Вороненый револьвер выглядел как-то странно на пластиковой поверхности стола, разрисованной маленькими розочками. Парень постоянно проигрывал, поскольку не мог сосредоточиться на игре. Время от времени он начинал уговаривать меня отпустить его, хотя вряд ли надеялся, что из этого что-нибудь выйдет.