СИНДРОМ

Синдром

Холодный ветер скользит над парковой аллеей прикосновением мертвых пальцев, распутывает кисею тумана на нити сизой дымки, занавешивая этой призрачной паутиной кроны окоченевших в преддверии осени деревьев. Платаны. Вокруг одни выбеленные до костяной гладкости, сливающиеся с окружающей дымкой, светлокожие стволы.

Он вышел на охоту. Он все просчитал и спланировал. Он с каждым новым вдохом втягивает трепещущими ноздрями стылый туман.

Ледяная, вымораживающая взвесь забивает легкие форми парами, хлорированной ватой, предсмертным хрипом обреченного тепла.

Первые холода в этом году пришли рано. Как черная гниль проступили на теле еще конвульсивно цепляющегося за жизнь лета.

Грядет осень! Она уже стоит за порогом с корзиной шелестящего огня, чтобы выжечь кострами на ветвях воспоминания о тепле.

Природа предчувствует смерть.

Он тоже ее предвосхищает как величайший праздник. Чувствует на корне языка благородной горечью.

Наконец-то освободиться от этого наваждения. Вырезать из себя бледноликого демона. Смыть воспоминания кровью. Вытравить хрустальный голос криками агонии.

Все произойдет сегодня.

В кармане темно-серого, дорогого пальто – бритва. Пальцы любовно оглаживают накладки на рукояти из черепаховых пластин. Его руки знают как работать с лезвиями. До того как обрести свое призвание он пытался стать хирургом. Не срослось. Не получилось. В те времена Эрхард еще страдал непереносимостью крови. Детские травмы такие цепкие, такие назойливые! Приговор для практикующего врачевателя тел людских. Зато отличный повод стать целителем исковерканных душ. Помоги себе, и сможешь указать верный путь другому. Разве не так?

Так думал Эрхард, переводясь на факультет психиатрии.

И в некотором роде это помогло в итоге. Помогло осознать себя, свою природу и пристрастия.

Окончательно же сделать выбор помогла Она!

Впереди, за траурной кисеей тумана, неспешно шагает его Святой Грааль. Луиза фон Саломэ. Гениальный психиатр. Хладнокровная сука. Бесчувственный кусок неправдоподобно - идеальной плоти. Его мишень! Его жертва!

Эрхард едва сдерживает желание ускорить шаг. Нельзя. Не сейчас. Точка их встречи рассчитана и утверждена. Фонарь сияет мутно-белым пятном, одноногий циклоп спутанный черными аортами проводов, изогнув журавлиную стальную шею, смотрит себе под ноги, на промозглую брусчатку, обнажая неживым светом медленно оседающие на спящую землю слои сырости висящей в воздухе.

Он почти может разглядеть лицо за вуалью водяного конденсата. Утонченные, беспристрастное, красивое, словно отражение чистого света в острых гранях бриллианта. У Луизы репутация непоколебимого стоика, энтузиаста своего дела и фригидной стервы. Она из тех уникумов, которые могут со всем состраданием, пониманием и участием выслушивать своих пациентов, а потом делать с ними все что угодно, если посчитают, что это поможет ввести психику подопечного в более стабильное состояние.

Эрхард мог бы ненавидеть ее. Луиза, едва появившись в клинике добилась влияния и авторитета. Сходу. Влет. Играючи. Методичная, уравновешенная и скрупулезная, аристократическая фарфоровая кукла, с часовым механизмом чистого разума под сводами черепа. Она отобрала у Эрхарда самого перспективного пациента, повышение и кабинет.

Эрхард мог бы ею восхищаться. Действительно потрясающий специалист, подход к больным которой ему даже не снился. За пару недель эта германская аристократическая тварь развенчала навязчивую идею телекинетических способностей его бывшего пациента на корню, не оставив от мании и следа. Выпотрошила психику бедного паренька, перебрала по крупице и сложила заново. Больше Альбрехт не пытался силой мысли швырять санитаров и мебель. Медикаментозное лечение лишь подкрепило успех психотерапевтического влияния. Лу знала свое дело.

Но не это стало причиной их встречи этой ночью.

И даже не то, что бедняга Альб, едва перестав принимать таблетки, укатив домой, осознав всю серость бытия без вымышленных сверхспособностей и сказки наяву, попросту убил себя. Располосовав руки от запястья до плеча обломком зеркала.

Просто едва увидев Луизу, лишь встретившись с ней взглядом, Эрхард почувствовал жажду. Непереносимое, неизбывное желание рассечь ей брюшную полость, просунуть руки внутрь, и сжимать пульсирующий комок бесчувственного сердца, пока он не затихнет под его натиском. Пока малиновый сироп не выступит на бесцветных, холодеющих губах. Все что угодно. Лишь бы это безукоризненное лицо отразило хоть какую-то эмоцию, чтобы ее глаза отражали только его лицо, и ничего более. До ломоты в висках хотелось просочиться сквозь фиалковые зрачки внутрь, выжечь себя на канве лабиринта извилин. Заклеймить собой. Стать последним, кого она увидит. Отобрать у мира эту холодную, граненную красоту. Сделать ее своей. Только своей! Навсегда!

- Доброй ночи герр Айхенвальд.

Голос, достаточно тихий, чтобы его заглушили порывы ветра, все же был услышан, и Эрхард ускорил шаг, остановившись напротив Луизы в самом центре светового пятна под фонарем.

- Рад тебя видеть Луиза.

Он переходит на ты. Смерть это личное. И он действительно рад. Цементированная серость темных радужек лихорадочно скачет жадным взглядом по лицу Луизы, с бледных, полуоткрытых губ на полупрозрачную кожу уха, открытого собранными на затылке, бесцветными волосами. Она бела как снег. Как лед. Как дыхание Арктики. Серебро волос, фиалковые глаза. Цвет на самой грани голубого и фиолетового, скорее даже сиреневого. Тонкая и острая как скальпель, макушкой едва Эрхарду по плечо.

- Ты следил за мной – констатирует жертва, спокойно и сухо, вызывая улыбку на лице Айхенвальда.

Первая холодная ночь в году бережно укрывает их туманом. Эрхард сжимает в кармане бритву. С восхищением понимает – Лу почти догадывается зачем он здесь.

- Уже давно.

- Почему?

- Потому что хотел тебя видеть.

- - Это ненормально. Ты это понимаешь?

- Вполне.

- И что собираешься делать?

- Вот это? – вопрос низким, осипшим от волнения голосом подкреплен вынутым из кармана орудием убийства.

Эрхард подошел к его выбору со всей педантичностью. Долго искал достойный инструмент для своего первого шедевра. В конечном итоге остановился на антикварной серебряной бритве. Дорогая, коллекционная вещь. Не очень рационально, но красиво. Его великолепная жертва заслуживает быть убитой утонченно.

Лезвие сверкнуло в свете фонаря, выходя из своего ложа. Эрхард поднес руку к лицу ведущего специалиста прогрессивной психиатрической клиники, прижав опасную бритву к фарфоровой, алебастрово-белой щеке, словно примеряя обновку.

Она даже не шелохнулась. Удивительно… Удивительная!

- Убьешь меня? Позволишь своему отцу победить? – светлые брови медленно приподнялись, в глазах немой вопрос, сострадание и неприкрытый интерес. Совсем не то что он ожидал увидеть

- Ты читала мое личное дело Лу? Как не этично… - глубоко дыша, нависая над своей добычей, прошептал Эрх. Больше не придавая словам особого веса. Он просто позволял им слететь со своих губ, наслаждаясь видом утонченного лица вблизи.

- То, что твой отец издевался над тобой и твоей матерью, не делает тебя потенциальным убийцей, или повинным в его смерти в тюрьме – упрямо твердит Луиза, всматривается в его глаза пристально и слишком спокойно, для человека, чью щеку гладят острым лезвием с нежностью и предвкушением кровавого пира – Ты сам выбираешь кем тебе быть. Только ты Эрхард. Ты действительно этого хочешь? Разрушить свою жизнь?

Без психоанализа они никак не могли обойтись. Это раздражает.

Эрхард делает пару шагов, вынуждая Луизу пятится, пока ее узкая спина, затянутая в молочно-белое пальто-сюртук, не натыкается на ствол платана. Бритва соскальзывает вниз, вжимается в высокую, гибкую шею, чуть ниже линии челюсти, перечеркивая серебряной гранью кружево сиреневых, тонких жилок. Стоит немного надавить, протянуть, и брызнет алым, прольется на пальцы, на ее нарочито светлое, почти праздничное одеяние, наполняя окружающую их сырость запахом меди и сахара, окисью железа, землистым духом всесильной смерти.

Но Эрхард медлит. Смакует мгновения своей власти, наслаждается возможностью говорить с ней без наносных условностей и прогнивших норм морали.

- Ты понятия не имеешь чего я хочу. Ты вообще ничего не знаешь о желаниях! – сделав еще один шаг к ней, Эрхард завершает сближение, вжимает свою жертву собственным телом в ствол дерева, дышит ей в лицо жаром, рвущимся из груди – Ты даже на человека не похожа, пластмассовая, беспристрастная госпожа фон Саломе. Способна выпотрошить чужое сознание, но собственную душу закопала на кладбище между двух могилок прелестных педерастов. Думаешь, я не потрудился разузнать о тебе все? О бессердечной суке, которая влезла мне под кожу, ничего для этого не сделав, кроме самого факта своего существования? Маленькая, добренькая Лу, стремящаяся помочь всем и каждому, лишь потому, что ее приемный папочка, добрый, благочестивый священник-лютеранин, подцепил от своего любовника ВИЧ и подох, когда болезнь превратилась в СПИД. Как тебе рослось под крылом гомиков? Уверен, они были очень добрыми и понимающими людьми. Так почему их дочурка превратилась во фригидную суку, а Лу? Это твой выбор? Дань уважения отцам? Протест?

Впервые за последние месяцы, впервые с момента их знакомства, Эрхард увидел в непереносимо ярких глазах Луизы что-то кроме отстраненности и бездушного понимания. Она недовольно хмурилась. Две морщины пролегли поперек ее лба. Перламутрово-розовые, нежные губы сжались в тонкую линию.