Вдох. Выдох. Холодный. Звонкий как хрусталь голос музыкой для его ушей.

- Да, это мой выбор, Эрхард. И я не фригидна, отнюдь. Просто не считаю нужным тратить жизнь на эмоции, которые в итоге не несут ничего кроме боли и разочарования. Я решила посвятить свою жизнь чему-то лучшему, нежели прозябание в болоте низменных страстей.

Высокопарная тирада, за которой скрывалась простая, банальная истина. Эрхард чувствовал ее, улавливал фальшь в голосе и взгляде. Он оскалился, обнажая ряды ровных, белых зубов. Торжествуя. Осознавая – вот оно! Ее слабое место, пята Ахилла в которую нужно вцепится клыками и рвать, пока эта тварь не заскулит в его хватке испуганной девочкой.

- Ложь! Наглая, бессовестная ложь! Ты просто боишься. Боишься открыться и почувствовать, впустить настоящую жизнь. Боишься подпустить к себе хоть кого-то, привязаться, чтобы потом опять не переносить утрату. Спряталась, моя маленькая снежная королева? Воздвигла бастион? И вместо «Вечности», собираешь из льдинок «Безразличие»? Вот только сейчас, тебе придется почувствовать. Я тебя заставлю. Уже заставил. Ведь так? Страшно? Отвратительно? Что ты ощущаешь Лу? Расскажи мне, каково это, впервые покинуть свою скорлупу?

Их словесный поединок захлестывает пьянящим ощущением взаимности. Он точно знает – ночь станет незабываемой!

- А каково это, потерпеть поражение в схватке с мертвым отцом? Он ведь заставлял тебя смотреть, как избивает твою мать? Раз за разом, пока не убил ее на твоих глазах. Что он говорил тогда? Что ты такой же как он? Что должен быть сильным? Что все женщины заслуживают смерти, потому что они грязные и порочные существа? Или такой в его глазах была только та, что дала тебе жизнь? И вот ты решил перестать быть маленьким, запуганным мальчиком. Решил примерять на себя роль убийцы?

Она смотрит на него, вжавшись спиной в ствол платана. Разлапистая крона горестно шумит над их головами, укутанная туманом, стряхивает с листьев капельки конденсата. Эрхард видит в фиалковых зрачках свое отражение и что-то еще, какие-то странные, алхимические процессы, проходящие за фасадом утонченной мраморной маски девичьего личика.

Вот руки Луизы, до этого безвольно опущенные по обе стороны от стройного тела, медленно поползут вверх, прикасаются раскрытыми ладошками к его груди, прожигая азотистым холодом даже сквозь пальто и рубашку.

- На самом деле ты сам в это не веришь, Эрхард. Ты не маньяк. Социопаты получают удовольствие от самого факта убийства. Для них не имеет значение ничего более, кроме возможности отнять жизнь. Это их Фабула Максима. Вершина Власти! А в том, что происходит сейчас слишком много личного. Ты не хочешь убивать. Ты просто запутался.

Она приглаживает откидной воротник на широкой груди Айхенвальда, неспешно цепляет кончиками пальцев черную пуговицу, выталкивая ее из петельки. Медленно, почти торжественно проделывает то же со второй, затем с третьей. Узкие ладони заползают под раздвинутые в стороны полы пальто, к теплу широкой, шумно вздымающейся и опадающей грудной клетки. Ощупывают рельефную грудь, ребра, напряженный пресс. Сиреневые, внимательные глаза, не отрываясь, смотрят в его лицо, впиваются лучами магнетического взгляда в гранитную крошку серых радужек, с расширяющейся от возбуждения зеницей.

- Возможно ты насильник. Вот только место для подобного акта выбрано заведомо самое неподходящее. Парк, фонарь, всегда есть риск встретить случайного свидетеля. Даже в такую позднюю пору. Кроме того жестокость не в твоей природе. Желание обладать, да. Но не открытый садизм. Ты, скорее мазохист, мой милый, замкнутый Эрхард, не способный открыто возразить, когда какая-то столичная выскочка выселяет тебя из занимаемого годами кабинета. Насильники выбирают жертв и место преступления так, чтобы остаться безнаказанными. Акт сексуальной близости для них вторичен. Куда важнее ощущение полной власти над чужим телом и над чужой жизнью. А еще безнаказанность. Как подтверждение собственного превосходства. Насильники всегда считают себя выше других, лучше, достойнее. Именно поэтому они наделяют себя правом брать то, что им не принадлежит. И после коитуса, к ним всегда приходит разочарование. Потому что сам секс тут не важен. Важна только власть и доминирование над жертвой.

Одна из ладоней плавно съезжает вниз, по напряженному, твердому животу, к паху, поверх темно-серых, классических брюк, накрывает пульсирующий от возбуждения член Эрхарда. По телу мужчины бьет молнией судорога удовольствия, болезненно-нетерпеливого, острого, требовательного. Айхенвальд судорожно втягивает воздух сквозь сжатые зубы, молча буравя тяжелым взглядом пойманную им девушку. Хотя сейчас уже не так легко решить, кто из них кого держит в плену.

Музыкальные, бледные пальцы танцуют по вздыбленному эрекцией мужскому естеству, вплетая в коктейль жажды обладания, удивления и чистой, экзальтированной похоти, нотку извращенного удовлетворения. Он понимает - Луиза это делает сама, добровольно, по собственной инициативе. Без принуждения. И от осознания данного факта голова идет кругом, сознание отчетливо съезжает в измененное состояние, почти наркотический кайф.

- И каков мой диагноз, док? – насмешливо, севшим, хриплым голосом спрашивает Эрхард, впутываясь в эту странную игру уже без тени сомнений, азартом любителя русской рулетки вспенивая кровь.

- Синдром Амели? Лимеренция? Синдром Монро? – вскидывая серебряные брови на гладком лбе, перебирает варианты его наваждение, поглаживая и массируя сквозь ткань брюк эрегированный член.

Ситуация патовая, бредовая, повергающая в шок. Эрхард чувствует каждое прикосновение так остро, что крышу сносит. Еще чувствует запах ее пряных духов, разбавленный ночным воздухом, нетерпение и жажду. Вот только теперь сдерживать себя кажется интересным. Посмотреть, что она сделает дальше, хочется почти так же, как впиться укусом в гибкий стебель шеи, на котором уверенно вскинута аккуратная, белокурая голова.

Бритва все еще держит под прицелом сонную артерию, прижатая плашмя, сверкая в свете фонаря зеркальной гладкостью и смертоносной остротой.

- Амели? – Айхенвальд насмешливо кривит жесткие, выразительные губы, подается чуть вперед, толкаясь пахом в руку Луизы, - Брось, Лу, если ты думаешь, что я тебя идеализирую, боготворю, то зря. Ты больная, хладнокровная сука, подмявшая под себя почти всех специалистов в клинике за каких-то полгода. Собственный авторитет для тебя важнее эмоций и нормальной человеческой жизни. Методы работы далеки от общепринятых. Ты угробила Альбрехта своим лечением. Ты сделала имя на череде весьма сомнительных исцелений. И да, ты, со своим почти полным игнорированием эмоций, высоким интеллектом и отсутствием раскаяния, вполне могла бы считаться социопаткой, если бы не общеизвестный факт, маньяками становятся только мужчины.

В ответ лишь молчание и металлический лязг расстегнутой пряжки на его брюках. Вжикает змейка, пропускает ладошку Луизы под ткань белых трусов.

Эрхард с шипением вдыхает, упираясь свободной рукой в ствол платана рядом с лицом Лу, пошатнувшись, и едва не оставив порез на ее шее. Бритва съехала к ключице альбиноски, мужчина съехал в беспамятство плотского удовольствия. Холодные, тоненькие пальцы Луизы творят черное волшебство.

Беломраморное изваяние, его ненавистная и обожаемая Галатея из камня, Геката из молока, формальдегида, знания и арктических льдов, сейчас заинтересованно смотрит на своего несостоявшегося убийцу снизу вверх, скользя чуткими прикосновениями по плавящемуся в ее руках члену.

- Значит не Амели… – промурлыкала эта Химера, сверкая в искусственном свете оперенными инеем глазами, неумело но чувственно мастурбируя вздрагивающее от перевозбуждение мужское естество, ловя каждое наименьшее движение губ Эрхарда, его мимику и учащенное дыхание. Изучая его как ребус.

Ей нравится! Этой треклятой суке, играющей с чужими душами, потрошащей их как протухшую рыбу, нравится видеть его удовольствие, и нравится его дарить.

Эрхард отрывает руку от гладкой коры платана, чтобы накрыть ею ладошку Луизы, парой уверенных движений доводя себя до апогея. Прекращая сладкую пытку. Нечего давать этому притягательному ледяному чудовищу над собой еще больше власти. С нее и так довольно.

Вязкое, перламутрово-белое семя выплескивается на их сплетенные пальцы, на живот фон Саломе, пятная белый кашемир военизированного пальто. Настоящий праздничный китель. Торжественный караул у фонаря. И салют в ее честь.

Остро пахнущая, быстро становящаяся прозрачной в холодном воздухе сперма, стекает по тонким, декоративным пальчикам, по широкой, желтовато-белой, квадратной ладони Айхенвальда, которой он все еще удерживает ладошку Луизы. Они окроплены дающим жизнь семенем, как жертвенной кровью.

Эрхард ухмыляется, обнажая зубы. Прояснившиеся темно-серые зрачки бегают взглядом по утонченному личику его то ли жертвы, то ли любовницы.

- И что ты чувствуешь? Разочарование? – с хитрым прищуром спрашивает Луиза, продолжая поглаживать пульсирующий в посткоитальных пароксизмах член.

- Я бы скорее сказал неудовлетворенность… - просипел Айхенвальд, наконец-то вспоминая про бритву.

Использовать дорогую игрушку по назначению самое время!

Лезвие скользит вниз, ищет свою цель! Сейчас! Да! Сейчас!

Эрхард ловит на режущую кромку блик, безжизненный отсвет фонаря. Лезвие рывком выплевывает в стылый воздух жемчужные пятнышки пуговиц. Сюртук потерпел поражение. Он парой переломанных крыльев, повис по обе стороны от стройной фигурки. Эрхард не намерен останавливаться на достигнутом. Только не сегодня!