Они замирают так, на один удар сердца, застыв под сенью черной кроны платана, укутанные дымкой первого осеннего тумана и неживым, хлорированным светом фонаря.

Опомнившись от первого потрясения, Эрхард медленно двигает бедрами. Ему вторит сдавленный всхлип. Руки Лу сплетаются в замок на его шее. Она запрокидывает голову. Выгибает высокую тонкую шею, уткнулась затылком в древесную кору. Пытается поймать его взгляд своим. Из-под светлых ресниц, фиалковая радужка выглядит мутно-сиреневой, дымчатой, почти слепой. Жидкий хрусталь дрожит на ресницах, струится тонкими ручейками по щекам.

Айхенвальд сжимает челюсти, до выступивших на скулах желваков, скрипит зубами.

Вдох. Выдох. Толчок! Толчок! Еще и еще. Все учащая и наращивая темп.

Руки сминают атласную кожу бедер его добычи, приподнимая и опуская слишком хрупкое по сравнению с рослым и широкоплечим мужчиной тело. Страсть пульсирует внутри маниакальной потребностью большего, желанием заполнить ее собой до краев, запятнать, клеймить, сделать своей без остатка.

Она смотрит на него неотрывно, почти не мигая, вздрагивая от каждого рывка внутрь себя, напряженная и хрупкая, так что кажется надави чуть сильнее – сломается.

Алебастровое, гибкое тело с трудом принимает его в себя, растягивается и обволакивает оглушительным жаром, тесно и вязко.

Эрхард едва ли способен сказать, сколько времени длится их пляска в объятиях тумана. На лице Луизы глянцевой пленкой сверкает пот, затекает в ложбинку между грудей, оплетает струйками ледяного кружева стебель шеи. Она то и дел срывается на приглушенные вскрики, пытаясь заглушить их, впиваясь зубами в мягкие лепестки губ.

Эрхард делает еще пару размашистых, безжалостных рывков, вонзаясь в истерзанное лоно на всю длину, и замирает, сотрясаясь в конвульсиях экстаза. Выплескивает внутрь Луизы жидкое белое пламя, вслушиваясь в ее приглушенные всхлипы и учащенное сердцебиение, которое ощущается изнутри особенно остро.

На то чтобы прийти в себя Айхенвальду понадобилось пару минут. Все это время он стоит, расставив ноги пошире, удерживая Луизу на весу, между собой и стволом дерева. Коротко остриженная, с опавшими на лоб иглами русых волос голова опущена, обычно расправленные, широкие плечи ссутулились над распластанной по платану фигуркой, желая то ли защитить от окружающей сырости, то ли раздавить окончательно.

Они все еще едины. Ставший еще более чувствительным член, заполняет пульсирующее лоно. Теперь в этом куда больше эмоционального, чем похоти.

Эрхарду просто нравится чувствовать как она дышит, тепло ее тела и прикосновения рук.

Он ослабляет хватку на бедрах своей драгоценной добычи. Прижавшись виском к виску Луизы, опускает голову и смотрит на прикрытую молочно-белым кружевом грудь, на подрагивающий в частом, надрывном дыхании живот, на то, как выглядит его член, погруженный по самое основание в объект одержимости.

Единение. Болезненное и откровенное как рождение или смерть.

Он делает шаг назад, выскальзывая из нее. Позволяет Луизе вновь встать на землю.

Девушка балансирует на одной ноге, обессилено привалившись пылающим лбом к груди Эрхарда. Ее шатает. Луиза держится за него, комкает в руках серую шерсть пальто.

- Ты как? – глупый вопрос, как всегда первым срывается с языка.

Широкая, холеная мужская ладонь приглаживает растрепанные мучнисто-белые волосы. Вторая обнимает Лу за мелко подрагивающие плечи. Запоздало появляется мысль - что он перестарался, был слишком напорист и груб. Но переигрывать теперь поздно. А сожаления все равно и в помине нет. Только рокочущее в груди медленно успокаивающимся пульсом удовлетворение.

- Думаю синдром Монро тоже можно сбросить со счетов… – игнорирует вопрос Луиза, и отстраняется. Она стоит, прикасаясь пальчиками босой ноги к влажной от осевшего тумана брусчатке, растрепанная, с лихорадочным румянцем на щеках, в ошметках платья и обрывках дорогого белья. По внутренней стороне бедер медленно стекает кровь, семя и прозрачные, вязкие соки.

Невероятное зрелище.

Возможно, она цепляется за привычные термины и опостылевший психоанализ в попытке защититься, сохранить рассудок и иллюзию контроля.

Возможно, он все-таки насильник, просто не заметил за их увлекательной игрой в диагнозы чего-то важного.

Эрхард вынужден признать, даже если все так, она ему нравится еще больше со следами его спермы на коже, раскрасневшаяся и растрепанная, в ошметках брендовых шмоток. Особенно если вспомнить что все это сделал с ней он сам.

- - Что, недостаточно возвышен для этого отклонения? - Эрхард не глядя натягивает трусы, штаны, застегивает молнию и пояс, заправляет в штаны рубашку. Ловкие механические движения, хотя руки все еще немного нервически подрагивают.

В полуметре от них валяется кремово-желтая туфелька.

Айхенвальд подбирает потерю, приседает у ног Луизы на корточки, чтобы помочь обуться.

- Нет, Эрх, слишком деятелен. Больные с синдромом Монро предпочитают воображение действительности. Они могут годами фантазировать об объекте своей страсти, даже не потрудившись с ним хоть раз заговорить.

Маленькая холодная ступня в бежевом чулке проскальзывает в туфельку. В этом есть свой утонченный эротизм. Эрхард не спешит подниматься, ему нравится такой ракурс и незабываемый вид открывающийся с его позиции.

- То же можно сказать и про эротоманию. Значит и ее сбрасываем со счетов.

Странно, он думал после спонтанного секса положено признаваться в любви и обсуждать будущие отношения. Вместо этого Луиза спокойно стоит, привалившись лопатками к дереву, продолжая их прерванный диалог и позволяя ему любоваться собой.

- Остается лимеренция и мания.

Искусанные губы, в темных струпиках подсыхающей на ветру крови, растресканные и сухие выносят ему приговор.

Это начинает злить. Еще больше злит неспособность адекватно оценить произошедшее. Они занимались любовью? Или он просто взял насильно то, чего хотел с молчаливого попустительства загнанной в угол девчонки?

Эрхард встает, нависая над своей жертвой. Или своим кумиром? Проклятием?

- Оставим постановку диагноза на завтра. Ты озябнешь.

Ему нравится наблюдать как шевелятся бесцветные пряди волос, выбившиеся из ее прически, вплетаясь молоком в окружающую их туманную хмарь. Как Луиза стоит на нетвердых ногах, пытаясь запахнуть свое пальто, лишенное с его подачи всех пуговиц. Получается так себе. Но Лу не оставляет попыток.

Упрямая.

Стянув с плеч пальто, Эрхард набрасывает его на фон Саломе, затем наклоняется, чтобы подобрать бритву.

Взвешивает в ладони винтажную вещицу, хищно скалится в ответ на блеск изогнутой режущей кромки. Затем переводит взгляд на Луизу, удерживающую полы его пальто одной рукой на уровне своего живота.

- Держи, Лу. Это тебе.

Выловив свободную ладошку Луизы, Эрхард вкладывает в нее раскрытую опасную бритву, насильно сжимает острый, холодный кулачок вокруг черепаховой рукояти. Подносит эту почти что детскую ручонку с орудием несостоявшегося убийства к собственному горлу.

- Теперь нам осталось выяснить последний вопрос, милая. Ты позволила себя трахнуть потому что хотела этого, или потому что иначе я бы тебе вскрыл глотку? – последний акт разыгранного ими спектакля вполне еще мог оказаться кровавым.

Эрхард придерживает одной рукой Луиза за плечи, второй сжимает кулачок со своей бритвой, не давая тому отнять хищное серебро от массивной шеи.

- Я ведь знаю, что ты умная девочка. Просчитать вариант событий, выбрать линию поведения, при которой я не смогу тебя убить, это наименьшее на что ты способна. Дать мне то, чего я хочу. Подыграть. Бросить взбесившейся псине кость, да Луиза? Никогда не спорьте с пациентами, ничего не доказывайте им, лишь легонько подталкивайте к правильным выводам и правильным действиям, которые они должны сделать сами. Твои ведь слова, да?

Эрхард нажимает чуть сильнее, следуя кодексу всех самоубийц. Пробный надрез. Дает бритве попробовать кровь, а Луизе почувствовать всю серьезность своих намерений. Вспоротая кожа у основания рельефной шеи расцветает пурпуром, пускает алые побеги, оплетая лезвие бритвы и их с Луизой пальцы.

- Ты ведь понимаешь, что я тебя не отпущу. Не смогу отступиться. Никогда. Независимо от того какой диагноз ты мне придумаешь. У тебя есть один единственный шанс закончить все здесь и сейчас. С той кучей доказательств, которой я тебя наградил, никто не усомнится в оправданности твоих действий. Самооборона. Подвиг! Маленькая, прекрасная Луиза фон Саломе убила насильника, спасая свою жизнь. И не смотри на меня так, Лу. Это очень щедрый подарок – он подается вперед, медленно, чтобы не вскрыть себе сонную артерию раньше времени, жадно вглядываясь в напряженное лицо своего обожаемого наваждения – Только пообещай что прекратишь гулять по ночным улицам в одиночестве. Видишь как это опасно? Какой-то одержимый тобой псих может выследить и напасть на беззащитную жертву.

Наконец-то убрав свою руку, Эрхард замирает изваянием, неподвижно и торжественно. Отсчитывает удары сердца до финального аккорда их странной интермедии. Стальные, серые глаза лихорадочно блестят, взахлеб смотрят на альбиноску. Под его рукой плечи Луизы напряжены. Она делает один глубокий вдох. Затем сокрушенно кивает.

- Кем-кем а беззащитной жертвой меня считать точно не стоит, герр Эрхард Айхенвальд. Это даже немного оскорбительно…

В сиреневых глазах Луизы читается насмешка пополам с пониманием. Она убирает бритву, прячет лезвие в паз, чтобы сунуть подарок в карман.

Взамен него в ладошке Саломе оказывается миниатюрный дамский пистолет, совсем игрушечный. Короткое дуло утыкается в грудь Эрхарда. Улыбка на губах Луизы не сильно-то сочетается с этим жестом.