— Слышать-то слышали...

— С посевом вот как, язви его... Погодить бы трошки...

— А для кого сеете-то? — напористо гнул Маркел. — Опять осенью колчаки придут — и плакал ваш хлебушко. Забыли уже, как в прошлом году было?

— Так-то оно так...

— Выступать надо, мужики.

— Надо бы...

В яркий круг костра из темноты вдруг вышагнул человек, высокий, статный, накрест ремнями опоясанный и с наганом на боку. Все притихли, узнав шипицинского милиционера Леху Маклашевского.

— Говорил же тебе, — испуганно шепнул Маркелу старик Нечаев.

Леха оглядел всех внимательно, помолчал. Достал кисет, свернул цигарку. Сказал спокойно и тихо:

— А я ить весь разговор ваш слышал... Тутока, за кустами стоял. Дак кто это выступать собрался, к Чубыкину бечь? У кого шкура выделки просит? У тебя, дед Нечай, спина по шомполам затосковала?

— А я чо? Я ничо... — попятился старик Нечаев.

Остальные молчали. Молод Маклашевский, но хитер — на мякине не проведешь. Ровесник Маркелу — в детстве коней в ночное вместе гоняли. Да вот разошлись стежки-дорожки: Леха по тятькиному кулацкому следу пошел, в начальники выбился. Сейчас он будто впервые заметил старого дружка, подошел к нему, по плечу хлопнул:

— Маркелка? Ты откуда здесь? А сказывали, што тебя давно уже повесили.

— Шутят, Леха, не слушай людей, — отступая и весь напрягшись, улыбнулся Маркел. — Я вот тоже слышал, что тебя мужики наши кокнули.

— А меня-то за што? Я худого пока не делал. Небось, позабыл, как тебя от смерти спас, когда в сене ты спрятался, а я саблей мимо шуровал?

— Как забыть? Помню, — Маркел глядел Маклашевскому прямо в глаза, продолжал улыбаться.

— Выходит, здря я старался... Думал, ума-разума наберешься.

— Выходит, зря.

— Ну, это!.. — вскипел вдруг Леха, кончая игру. — С мужичками мы завтра разберемся, выясним, по ком из них петля плачет. А ты — идем со мной! Теперь-то уж не жди от меня пощады!

— А ты — от меня, — улыбнулся Маркел.

— Што-о?! — Леха отскочил назад, рванул кобуру, выхватил наган. — Идем, а то пристрелю на месте!

Пытаясь выбить наган, кто-то сзади ударил его под локоть. Грохнул выстрел. Стоявший рядом с Маркелом старик Нечаев схватился за живот, упал, забился в судорогах. На Леху кинулись со всех сторон. Кто-то вгорячах ударил его поленом по голове. И сразу все затихли, расступились.

— Кажется, готов...

— Царство ему небесное!

Старик Нечаев тоже вскоре скончался...

Костер потух. В темноте мужики сидели и лежали на земле, молчали. Только красные огоньки самокруток вспыхивали и гасли. Ночь уходила к рассвету.

— Што вот теперь делать? — не выдержал один.

— Наломали дровишек...

— Может, простят?

— Может — надвое ворожит.

— Не простят, мужики, — вздохнул кто-то. — Ежели за долги порят нещадно, то за такое — точно повесят...

— Уходить надо, пока не поздно, — поднялся Маркел. — Сколько вам об этом толковать?

— Уходить?! — раздался злой голос. — Куда уходить от семьи, от детишек? Это ты заварил кашу, а нам теперяча всем расхлебывать!

— Он нарочно так сделал, мужики! Штобы домой нам возврата не было!

— Тебя первого и хлопнуть надо было, сволочь большевистская!

— Ну, вы потише! Расходились тут! — крикнул Степша Буренков. — Привыкли с больной головы на здоровую валить! Поленом-то кто ударил, Маркел, што ли?

— А может, сделать этак, — рассудил тот, кто надеялся на прощение. — Может, уйти Маркелу одному, мы скажем, што он убил Леху... Ему-то терять неча.

— И правда, сматывайся, Маркелка! Нас тада могут простить.

— Никуда я отсюда не уйду!

— Как не уйдешь? Тебя же первого на первом суку и повесят.

— Всех повесят! Всем надо уходить! — выкрикнул Маркел, потеряв терпение.

— Вот если тебя счас прибить, нам ничо не будет, — сказал кто-то тихо, но так, что слышали все. И все промолчали.

— Убей, если я в чем-то перед тобой виноват, — так же тихо отозвался Маркел. — Но только жизнь я задаром отдавать не намерен. Давай один на один?

— Дак а в чем твоя вина, парень? Понимаем — не за собственную шкуру печешься.

— Семь бед — один ответ, — вздохнул кто-то.

А между тем развиднялось. Серые тени наползали из леса, небо клубилось белой мутью. Тревожное было небо... И тут один хватился — кум исчез!

— Филька-то Казаков иде же? Кум-то мой?

— В деревню, поди, побег, доносить. Штоб себя выгородить... Известный подкулачник.

— Пойдемте, мужики! Поздно будет! — снова заволновался Маркел.

— Легко сказать — пойдемте... А лошадей, а быков куда? С собой забрать — полный разор хозяйству будет. На ребятишек кинуть?..

— А еслиф каратели нагрянут да отнимут?

— Оружие-то есть при вас какое? Приготовить бы надо на всякий случай, — сказал Маркел.

Мужики разбежались по своим заимкам, из заветных тайников доставали ружьишки, у кого и винтовки боевые нашлись. Время тревожное — всяк держал оружие при себе.

Только в лесочке успели собраться — вот они кулацкие дружинники, еще пять милиционеров с ними, а во главе — сам шипицинский урядник Платон Ильин.

— Иде вы тут, сукины дети? — загремел на всю округу урядник.

Дружинники двигались к лесу, держа оружие наизготовку. Степша Буренков вышел из кустов им навстречу, крикнул:

— Не подходи! Нас поболе, чем вас, и у нас тоже ружьишки имеются! Договориться сперва надо, чо к чему... Не подходи, стрелять будем!

Дружинники остановились, толстый урядник Ильин спрятался за их спинами. Тогда вышел вперед поп Григорий Духонин, медленно направился к лесу, выкрикивая на ходу:

— Остановитесь, православные! Не допущайте кровопролития! Себя не жалеете — пощадите детей своих! За смирение бог простит все грехи ваши, а власти даруют вам свободу!..

— Можа, и правду говорит отец Григорий? — сказал тщедушный мужичонка, стоявший рядом с Маркелом. — Не обманет, поди, коли клянется божьим именем? А, мужики?..

— Дак зря турусить не будет, договоренность, должно, у их есть...

Тогда Маркел вырвал у мужичонки ружье, выстрелил вверх. Поп с перепугу взбрыкнул козленком и ткнулся бородой в землю. Остальные тоже залегли, открыли беспорядочную пальбу.

— Отходи! — приказал Маркел.

Мужики, пригнувшись, побежали в глубь леса, отстреливаясь на ходу. Видя такой оборот дела, дружинники побоялись, наверное, преследовать, вскоре позади выстрелы затихли.

Когда вышли на берег Тартаса, все заметно оживились и повеселели.

— Вот так, растуды их в копалку! — возбужденно кричал Степша Буренков. — Спужались? А нас ведь — всего-то горстка! А ежели бы всем миром навалиться?!

— Свобода, братцы, ура!

— Нашего брата, мужика, раскочегарить трудно, а уж зачнем — самому черту рога обломаем, не тока Колчаку!

Маркел молчал, улыбался. И не улыбка это даже была, а жесткая складка на его мальчишески припухлых губах...

И всколыхнулся от края до края весь великий батюшка урман!

К середине 1919 года север Омской и юго-запад Томской губерний был охвачен партизанским движением. Разрозненные силы повстанцев объединялись в группы, отряды, целые армии.

Сначала колчаковские власти не придавали особого значения шабурникам, как презрительно называли они партизан. На усмирение их посылались мелкие карательные отряды, мобилизовались кулацкие дружины, которые нещадно пороли правых и виноватых (разбираться не было времени), иногда грабили и сжигали целые деревни.

Но уже в июле, когда восстание охватило 56 волостей Тарского, Каннского и Татарского уездов, которые объявили себя Партизанским краем и на территории которых была изгнана белая милиция, разогнаны земские управы, уничтожены кулацкие дружины, созданы военно-революционные штабы и ревкомы, сформированы пять повстанческих армий, насчитывающих около 20 тысяч бойцов, — верховный правитель адмирал Колчак вынужден был признаться, что он не понимает этот народ (то есть сибиряков-повстанцев), не знает, что ему нужно.