Нет, это Инга, беззвучно убеждал он себя, это моя Инга. Мой солнечный луч, дарованный небом. Мой свет в бесконечной тьме. Превозмогая подступающее безумие, заставлял себя вспоминать: вот она поворачивает голову и улыбается. И он сбивается с мысли, и уже не может вспомнить, на что он злился. И бесконечная синева небес в ее нежном взгляде дарует покой. И солнце зажигается в груди от ее улыбки.

Она — Светозарная Дева, в ней нет крови, это мираж, твердит он себе, плотнее сжимая челюсти. И вспоминает, как она танцевала. И как переливались солнечными бликами золотые ленты в ее волосах. И как звенели колокольчики отзвуками ее беззаботного смеха. Она танцевала для него, он знал это, чувствовал. Для него одного среди бесконечной толпы…

Она — только кровь, что бежит под его чуткими пальцами, отделенная от них лишь тоненьким слоем кожи. Так куда он несет ее через этот бесконечный лес? Зачем бережет? Его силы сгорают в этом бессмысленном кроссе, его способности никогда не вернуться, если немедленно не вывести яд. Он еще может, еще может вновь стать полноценным эльвином и подняться в небо. Взлететь над этим миром с его условностями, над этим лесом с его завалами. Что ему этот мир? Один глоток — и это он будет диктовать свою волю этой земле, а не земля ему. Один глоток — сейчас, немедленно, ведь завтра уже будет поздно. Нечего будет восстанавливать, не к чему стремиться, его способности навсегда сгорят, уничтоженные ядом изнутри и солнцем снаружи. И только кровь спасет. Кровь всегда спасала от проблем, даруя силу, легкость, свободу. Свободу под этим солнцем. Только кровь дает жизнь. Так во имя чего отказываться?

Инга что-то ему говорила. Он не слушал. Не слышал. Кровь шумела в ушах. Кровь застилала взор. Он лишь прижимал ее к себе крепче, чтоб не заметила, что у него осталось уже только два зуба, острых, словно самые лучшие иглы, дарующих жизнь не хуже тех, через которые войдет в его вены лекарство…

Он шел. Нет, они останавливались, отдыхали, спали. Кажется, в какой-то день он даже сумел поймать для нее рыбу. И ягоды она однажды тоже нашла. Но это ему запомнилось плохо. Как и то, сколько именно дней… Осталось в памяти лишь, как он шел, продираясь сквозь лес, спотыкаясь на камнях и корягах. Прижимал ее к груди и нес — вперед, вперед, вперед. Забывая, что он вообще несет, зачем, куда. Просто шел — из упрямства, из гордости. Он не вампир, он эльвин. Он дойдет. Он дойдет и донесет, а потом… все остальное потом, он вспомнит и разберется. А сейчас — надо идти, только идти, больше ничего не делать. Идти. И нести свою ношу. Она важна. Зачем-то, он не помнил. Но пить нельзя. Нельзя, нельзя, нельзя, надо просто идти. Река знает дорогу, река выведет. Там, в конце, будет кровь. Много, много крови. А эту нельзя, никак нельзя. Почему-то…

Наверное, он все же упал и, обессиленный, отключился. Или просто лег вечером спать, просто этого не запомнил, как не помнил подробности мелькавших мимо дней и мест. Слишком сильно устал. Самая страшная битва — та, что с самим собой. И кто победил? Понятно, что точно он, но вот только он в этой битве был — за кого? За какую, собственно, часть себя? Ему было уже безразлично.

Рядом пахло кровью. Привычно, как и всегда в эти дни. Желанной, но недоступной кровью. Почему желанной? Почему недоступной? Вот она, бьется жилка под пальцами, бери да пей. Вот только зачем? Он уже не хотел. Ничего более не хотел.

Чуть отодвинулся и закрыл глаза. Тьма играла на сомкнутых веках красноватыми всполохами. Силилась напомнить об огне и крови. Он не хотел вспоминать. Он не желал быть эльвином и не жаждал — вампиром. Хотелось просто погрузиться во тьму — до конца, без остатка…

— Анхен! — Инга кричала и трясла его, — Анхен!

Он не слышал. Он уже давно разучился понимать ее речь. Все было лишь шелестом трав да колыханием листвы. Где-то там, в вышине, сияло чужое безжалостное солнце. Он не мог его видеть, и даже не удавалось его почувствовать. Он просто помнил, где-то там, наверху, оно есть. Оно так долго жгло его жизнь, но больше никогда не будет иметь над ним власти. Уже скоро. Совсем.

А Инга щупала пульс и снова не находила. Пыталась пробудить его сердце, но оно больше не отвечало. Яд победил. Яд все-таки его победил. Она не плакала. У нее не было сил и не было слез. Ей казалось, она давно это знала. Догадывалась, наблюдая, как из его глаз уходит узнавание. Осознание, понимание. Он просто шел, и меж бровей залегала упрямая складка, а взгляд стекленеющих глаз был направлен куда-то сквозь… Потом упал. И на этом — все.

Отчаявшись дозваться его, она положила голову ему на грудь и прикрыла глаза. Значит, так. Что ж. Зато с ним. До конца, навсегда уже с ним. Где-то вдали лаяли собаки. Должно быть, деревня. Немного всего не дошли. Жаль. Возможно, она еще смогла бы туда добраться. Но к чему ей внуки, которых он никогда не увидит? Как ей жить, зная, что он умер из-за нее? Нет, она его девочка, она с ним. Теперь он уже не может ей запретить.

Ей вспоминалось, как они танцевали. Где-то в небесах, и он говорил, что она похожа на лист, носимый ветром. И она парила среди ветров, легкая, невесомая. И его сильные руки держали ее. Порой отпускали, но всегда ловили. И вновь возносили в небеса… Но любой лист рано или поздно падает на землю. Она это знала. Не думала только, что он упадет чуть раньше…

Он был уже далеко, когда ветер принес ему запах огня. И крови. Иной, чужой крови. Не той, что была под запретом. Это было чем-то важным… значимым. Это было то, к чему он шел… Он пришел?

Он заставил себя очнуться. Продираясь сквозь тьму вечной ночи обратно к свету, он мучительно пытался вспомнить: зачем? Зачем он шел так долго и трудно? Куда? Нет, все же — зачем? Это было так важно, и он все же дошел… Так что он должен сделать теперь?

Он лежал и слушал, как сердце толкает кровь. Маленькое, слабое. Не его. Но кровь послушно бежит, совершая привычный круговорот, а его шею щекочет чье-то дыхание. Прошла, наверное, целая вечность, пока он вспомнил, что кровь имеет имя. Инга. Его маленькая Инга.

— Анхен? — почувствовала? Услышала? Не важно. Приподняв голову, она всматривалась в его лицо, замирая, следила как, вздрогнув, приподнимаются его веки. Смотрит. И даже, кажется, видит. — А у тебя сердце не билось, — пожаловалась ему. На него же.

— Испугалась?.. Я же говорил — отлежусь…

— Ты сможешь идти? — робкая надежда во взоре. Она слишком рано отчаялась, он же вампир. Ну, подумаешь, сердце.

— Нет. Дальше ты одна.

— Я тебя не оставлю!

— Не оставишь. Спасешь. Там кровь… люди. Ты дойдешь. Найдешь телефон. Позвонишь Сериэнте. Объяснишь. Мне нужно лекарство. Я дождусь. Я просто идти не могу. Но дождусь.

Она поверила. Закивала, коря себя за глупость. Давно надо было бежать в деревню. Вызвать вампиров, попросить людей помочь его донести…

— Людям не говори. В таком виде вампира… видеть не стоит. Нельзя. Сэнту дождешься там. И будешь слушаться, как меня. Обещаешь?

Кивнула. Поцеловала в холодную восковую щеку и поспешила прочь. Он смотрел, как она уходит. Как мелькают меж деревьев алые сполохи широких рукавов. Как солнце, прорываясь сквозь листву, заливает ее своим светом… Светозарная Дева уходила от него в сияющий свет. Вот и все, дальше не интересно…

А ее путь оказался не так уж близок. И совсем не легок. Слабая от голода, босая, с израненными ногами, она с трудом добрела до ближайшей калитки и обессиленно осела на землю.

Ее подобрали. Занесли в дом, дали воды. Решили, что она заблудилась в лесу. Она не стала спорить, да, заблудилась. Уже несколько дней, как. И теперь о ней волнуются, а ей очень надо позвонить. Сильнее, чем отдохнуть или поесть. Еще немного без еды она потерпит. А позвонить — это срочно, очень.

Телефон в деревне был. Всего один, в доме старосты. Но ее проводили. И разрешили сделать звонок. А она поняла, что телефона Сериэнты не помнит. Да и не знала никогда. Он был в ее телефонной книжке, там много разных телефонов было, но на память… А чей телефон она может вспомнить? Вампира или того, кто связан с вампирами… Вспомнился лишь телефон Гоэрэдитэса. Не личный, секретаря. Правда, сейчас лето. Но Гоэрэ — не Анхен. Во время приемных экзаменов он обычно в университете бывал.

Секретарша у светлейшего куратора была новая, незнакомая. Но Инга умела правильно представляться. С Гоэрэдитэсом ее соединили. Он выслушал. Холодно поинтересовался, сколько времени прошло после отравления. Уточнил, когда Анхен последний раз пил кровь. И взбеленился:

— Да ты что, сдурела?! Смерти его ждешь?! Он с тобою носился всегда, как с писаной торбой, а ты?! Крови для него пожалела? Жизни для любимого жалко? Так сильно любишь, да?!

— Но он не просил, он сказал — нужно только лекарство, — Инга растерялась.

— Не просил?! А ты царица какая, тебя еще и просить нужно? Может, на коленях поумолять? Не просил! Ты сама не знаешь, что вампиру для жизни кровь необходима? Всегда была маленькой эгоистичной дрянью, но сейчас — это просто верх непотребства! — возмущение выливалось из вампира тяжелыми грязевыми потоками и грозило заполнить собой всю землю. — Я сейчас вылетаю. А ты — немедленно беги к нему и пои его кровью! Потому что если с ним по твоей вине хоть что-то случится — ты даже представить себе не можешь, как долго и страшно я заставлю тебя умирать!

В ухо забили короткие злые гудки. Она съежилась на стареньком стуле, не замечая, что по лицу потоками текут слезы. Гоэрэ всегда ее ненавидел, она это знала. С того самого первого дня, когда она не смогла… соответствовать занимаемой должности. И, будь у нее выбор, она позвонила бы кому угодно другому. Но выбора не было, а Анхену необходима была помощь… Анхен. Неужели ему нужна была ее кровь? Но почему он не взял? Не обмолвился и словом? Она бы дала, она и сейчас даст, если это позволит ему почувствовать себя лучше. Она…