А то, что он, господин Майков, называет себя предпринимателем, так ото ничего не значит. Вот Валера Лукьянов, к примеру, везде и всюду называет себя ландшафтным архитектором, и, что смешнее всего, ему, как правило, верят, но суть-то от названия не меняется. Он, Валера, был и останется всего-навсего выпускником сельскохозяйственной академии, агрономом, которому повезло хорошо пристроиться, а его работодатель господин Майков – просто разбогатевший, слегка остепенившийся бандит, и телохранители его тоже бандиты, разве что помоложе да победнее, и приличному человеку в их обществе, ясное дело, неуютно…

За грязным, забрызганным мутной талой жижей окном рывками проплывал лес – запущенный, дремучий, с непролазно густым подлеском, все еще засыпанный почерневшим ноздреватым снегом, неприветливый и холодный. Выпускник сельхозакадемии Валерий Лукьянов снова зашуршал картой Брянской области, хотя уже около часа назад окончательно понял, что толку с этой карты мало, можно сказать, нет совсем. На карте все выглядело просто и ясно. Не было там ни этих дремучих, протянувшихся на сотни километров лесов, ни лесных дорог и просек, перепутанных, как намотанные на вилку спагетти или как дождевые черви в баночке для наживки. Половины деревень, через которые они проезжали, на карте не было тоже, зато там значилась тьма населенных пунктов, которых на деле, похоже, попросту не существовало. Валерий чувствовал, что еще немного, и спутники обвинят его в том, что они заблудились, хотя вел машину не он и поездку эту затеял тоже не он. Правда, насчет последнего… М-да… И дернул же его черт брякнуть Майкову про старика Макарыча! Макарыч – это же просто легенда, слух, который витает в воздухе с незапамятных времен. Никто ведь толком не знает, жив ли он до сих пор, Макарыч-то, а если жив, то продолжает ли заниматься своим ремеслом. Кого ни спроси, все про него слышали, и все хором твердят одно: о да, Макарыч – это ас! Да какой там ас – чародей! В старину про таких говаривали, что у него, дескать, зеленая рука. Мол, к чему ни прикоснется, все цветет, зеленеет, а плодоносит так, что урожай на самосвале не упрешь. Словом, таких садоводов, как Макарыч, нынче днем с огнем не сыщешь – и не только в России, но и, пожалуй, во всем мире.

Это если верить слухам. Сам-то Валера Лукьянов легендарного Макарыча, ясное дело, сроду в глаза не видел и никогда, по большому счету, в его существование до конца не верил. То есть, может, и был когда-то такой садовод, на всю страну знаменитый, да только с тех пор уж больно много воды утекло. И страны той больше нет, и известность тогдашняя в наше время ни хрена, извините, не стоит. Спился он, наверное, давно. Спился и помер, а Валера Лукьянов должен его, старого хрыча, по лесу искать, как та девчонка из сказки про двенадцать месяцев под Новый год подснежники искала. Милое дело, как сказал бы Простатит. Блин, ну и кличка! И как он с такой живет? Неужели не обидно?

Сидевший за рулем Рыба услышал шелест карты и слегка повернул голову в сторону заднего сиденья. Лукьянов увидел его круглую румяную щеку и большое, красное, похожее на раздавленный пельмень ухо.

– Ну, профессор, – спросил он с насмешкой, – чего там пишут-то в твоем талмуде? Приедем мы сегодня куда-нибудь или так и будем попусту бензин жечь? Бензин девяносто пятый, стоит недешево, и жрет его наша машинка за милую душу. Смотри, наука, как бы тебе не пришлось папе Маю за бензинчик башлять. Он бабки зря тратить не любит. Скоро там твоя деревня?

«Начинается», – понял Лукьянов и, чтобы не показать, что оробел, с вызовом ответил, остро блеснув стеклами очков:

– А я откуда знаю? Я, что ли, за рулем?

Рыба поперхнулся и ударил ногой по педали тормоза.

Не ожидавший этого Простатит с глухим деревянным стуком боднул головой ветровое стекло. Хобот коротко заржал, но, когда Простатит тяжело повернулся к нему и смерил его холодным, не сулящим ничего хорошего взглядом, сразу же заткнулся.

– Ты чего, четырехглазый? – с угрозой протянул Рыба, разворачиваясь назад всем телом и просовывая в промежуток между спинками сидений свирепую круглую физиономию, в которой не было ровным счетом ничего рыбьего. – Ты чего гонишь, урод? Мое дело – баранку крутить, а твое – дорогу показывать, понял, Сусанин? Ты куда нас завез, козья морда?

– Хорош быковать. Рыба, – к большому облегчению Лукьянова сказал сидевший рядом с ним Хобот и лениво отпихнул водителя ладонью. – Помнешь этого фраера – папа Май тебе бубну выбьет. Чего ты, в натуре, прыгаешь? Профессор не виноват, что ты указатели читать не умеешь. Крутишь баранку – крути помаленьку и не ной. Какого хрена стал? Поехали, в натуре, а то до завтра не доедем! Заколебало уже по кочкам прыгать!

– Типа, я от этого кайф ловлю, – неохотно убирая голову из просвета между спинками сидений, проворчал Рыба. – Ты, Хобот, базар-то фильтруй! Какие тут, на хрен, указатели? Тайга! Мне, между прочим, еще тачку от этого дерьма отмывать.

– Зато, когда мы на деле, ты за баранкой сидишь и кокс нюхаешь, – сказал Хобот. – Чем плохо? При таком раскладе не в падлу раз в год тачку сполоснуть. Давай заводи, кончай это профсоюзное собрание!

– Заводи, заводи, – проворчал Рыба, берясь за ключ зажигания. – А толку ее заводить? Куда ехать-то? Это, по-твоему, что – дорога в деревню?.

Он ткнул пальцем вперед.

Прямо по курсу опять была лужа – огромная, мутная, с торчащим прямо из середины здоровенным не то корнем, не то суком. На том берегу этого зловещего водоема дорога превращалась в две постепенно сходившие на нет, заросшие мертвой прошлогодней травой, засыпанные прелыми листьями, серой хвоей и растопыренными сосновыми шишками колеи. Метрах в двадцати от лужи поперек дороги лежал длинный язык осевшего ноздреватого сугроба.

– Кончайте орать, уроды, – сказал Простатит. – Чего вы воняете, как два ичкера над лотком с арбузами? Ясный хрен, заблудились. Это тот козел в телогрейке нас сюда заслал, зуб даю. Надо вернуться, отловить этого ухаря и объяснить ему, что обманывать серьезных пацанов нехорошо.

Он имел в виду аборигена, который встретился им около получаса назад. При нем была запряженная в подводу лошаденка. В подводе лежали дрова – несомненно, ворованные.