Доминик пробудил ее к жизни. Он увидел ее – и она расцвела под взглядом этих умных, сексуальных, проницательных зеленых глаз.

– Почему это? – язвительно осведомился он. – Почему тебе не следовало встречаться со мной?

– Я не имела на это права. Я была настоящей эгоисткой.

– Прекрати говорить загадками. Если у тебя есть что сказать, почему бы не сказать это прямо?

– Мы не подходим друг другу, – беспомощно проронила она.

– Чушь.

– Мы совсем непохожи.

– Мне ни к чему зеркальное отражение собственного «я». Нарциссизмом я не страдаю.

– Я вовсе не это имела в виду!

Она начинала терять нить собственной логики. Нужно было просто оборвать все это, заставить его уйти, но какая-то частичка внутри ее не хотела, чтобы он уходил с дурными мыслями о ней. Неужели это тоже эгоизм?

– Я совсем не эффектная женщина, – попыталась она объяснить, что имела в виду. Она и вправду не была эффектной, только пыталась казаться такой. Воспользовалась гардеробом Эммы и носила ее одежду, распустив волосы, – и ей это нравилось, но это была не она. Ее яркая внешность родилась из страха и отчаяния, из острого желания увидеть как можно больше, пока такая возможность не ускользнула. Ее можно было сравнить с парашютистом, который изо всех сил зажмурился и шагнул вниз. Наверное, люди внизу посчитали бы ее смелой, но она-то знала, какой ужас гнездился в ее душе.

Женщина, в которую он влюбился, была химерой, иллюзией, эфемерным созданием, сотворенным ею самой по только ей известным причинам. И причины эти она не могла открыть никому на свете.

– Ты в высшей степени эффектная женщина, Кэтрин Льюис, – оборачиваясь к ней, произнес он, и Кэтрин с трудом удержалась, чтобы тоже не обратить к нему лицо.

– Тебе нужна другая женщина. Того, что, как тебе кажется, ты нашел во мне, на самом деле нет.

Ну вот, думала она, я продолжаю создавать путаницу, пытаясь сказать так много – и все же не слишком много.

– Хватит объяснять мне, какая мне нужна женщина, – как бичом хлестнул он ответом. – У меня нет желания сидеть тут и выслушивать дурацкие объяснения. Ты сказала мне, что не можешь выйти за меня замуж, и я хочу услышать – почему. К чертям доклады на тему о совместимости.

– Жизнь не только черно-белая, – огрызнулась Кэтрин, выходя из себя.

Она наконец-то отвернулась от двух ребятишек, чья мать, уступив беспокойству, оттащила детей от пруда с туманными обещаниями прийти в другой раз.

– Когда? – визгливо спрашивал старший. – В другой раз – когда?

– В другой раз, когда-нибудь, скоро! Ну, все, хватит капризничать, а то не куплю вам мороженого!

Оба мгновенно умолкли. Как здорово, думала Кэтрин, быть ребенком, чтобы все твои проблемы решались покупкой мороженого.

– В таких вопросах – да, только черная или белая, – отрезал Доминик. – Я предложил тебе выйти за меня замуж, ты ответила – нет, и я хочу знать – почему.

– Тебе что, раньше никогда ни в чем не отказывали? – бросила ему Кэтрин.

– Очень редко, и никогда – женщина.

– Смотри-ка, да ты счастливчик! – Она чувствовала, как стена между ними становится все выше и выше, и с тоской подумала, что нужно все-таки было выбрать самый трусливый путь – послать ему письмо. Собственно, она бы так и сделала, но подумала, что он изорвет записку в клочки и примется разыскивать ее, и, конечно, найдет. Хотя бы только для того, чтобы вытащить из нее ответы на все свои вопросы.

– Да ответь же мне! – взревел он, и Кэтрин испытала минутное облегчение оттого, что дети уже ушли. Они неминуемо свалились бы в воду от страха.

– И что я должна сказать? – со злостью рявкнула она.

Злость помогала. Она отвлекала от боли; она отвлекала от фантазий, будто правда, может быть, вызвала бы в нем иные чувства, а не только ненависть или жалость.

– Я хочу знать, бросаешь ли ты меня потому, что у тебя есть другой!

– Если ты именно это хочешь от меня услышать, тогда я скажу! – взвилась она в ответ, и его лицо потемнело от ярости. Он стиснул руками ее плечи, и она почувствовала, как пальцы вдавились в ее кожу.

– Да! – прорычал он. – Я хочу это услышать!

– Что ж, отлично! Я не могу выйти за тебя потому, что у меня есть другой. Доволен?

Едва договорив, она уже пожалела о сказанном. Открыла рот, чтобы все опровергнуть, но он не дал ей этой возможности.

– Вполне доволен, – вскипел он. – Ты связалась со мной, чтобы заставить его ревновать? Ну, и как, сработало, Кэтрин?

– Это ты заставил меня такое сказать, – возразила она, ощущая, как в нее потихоньку вползают давно пережитые чувства безнадежности и отчаянья. Злость ее растаяла, как роса на жарком солнце. Кэтрин очень редко теряла самообладание. За долгие годы жизни с матерью она научилась держать себя в руках. С раннего детства она узнала на опыте, что слова, сказанные в запальчивости, ранят сильнее всего и их труднее всего взять обратно.

– Я в каком-то смысле даже рад, что встретил тебя, – произнес Доминик, вставая, и в его движениях теперь чувствовалось спокойствие, не менее устрашающее, нежели ярость, недавно искажавшая его лицо. – Я получил от тебя ценный урок. Ложь не всегда очевидна.

Кэтрин с трудом поднялась на ноги и, встретившись с ним глазами, увидела в них испепеляющую ненависть.

Говорить больше не о чем. Она сделала то, что должна была, и не ее вина, что все получилось хуже некуда.

– Вот, – подала она ему коробочку. – Возьми его. Пожалуйста.

Он протянул руку, и на долю секунды их пальцы соприкоснулись. Как больно думать, что в последний раз он прикоснулся к ней, переполненный ненавистью и разочарованием.

Пальцы его сомкнулись вокруг коробочки – и он запустил ею в пруд. Когда он взглянул на Кэтрин, на его губах играла улыбка ледяного удовлетворения.

– Некоторые вещи лучше похоронить, верно?

А потом он развернулся и зашагал прочь. Она провожала его взглядом, пока он не исчез из виду, а потом снова присела на скамью и уставилась на пруд. Все ее мечты лежали там, на самом дне. Кольцо, которое она никогда не наденет, и любовь, от которой пришлось отказаться.

Она сидела, не шелохнувшись, пока в воздухе не повеяло вечерним холодом и парк не опустел.

А тогда она вернулась в квартиру Эммы, уложила чемодан, черкнула записку и направилась на вокзал. Завтра утром она позвонит подруге и объяснит, что случилось, не вдаваясь в подробности.

Так лучше, не переставала твердить она себе. Лучше для него. Лучше по многим причинам. Она думала об этом всю дорогу до города, где она жила.

Для него лучше расстаться с ней в гневе, по причине, которую он может понять. Смутные, расплывчатые причины, пусть даже абсолютно неоспоримые для нее, не смогли бы для него стать поводом к полному разрыву. Да разве он смог бы понять, что она вовсе не та женщина, которую он себе представлял? Разве смог бы он принять эту мысль с той же легкостью, что и мысль о сопернике?

Ее домик ждал ее, безмолвный и преданный. Кэтрин остановилась на дорожке, ведущей к парадной двери, и вздохнула.

Поначалу я сделала то, что сделала, ради себя самой, мысленно произнесла она, закрыв глаза. Но в конце концов я сделала то, что сделала, только ради тебя.

Как ты мог смириться с правдой? Как ты мог смириться с тем, что я умираю? Ты наверняка почувствовал бы себя обманутым или же посчитал бы себя обязанным остаться со мной из жалости.

И то и другое было бы хуже, чем тот путь, который выбрала я.

Она открыла глаза, вскинула руки, завязала волосы на затылке в «конский хвост» – и лишь после этого шагнула через порог своего дома.