Кстати, думал гораздо лучше, чем спустя пять минут, когда ты возник как из-под земли и потащил меня за руку! Я в ярости был, кажется, ещё немного и кулаком бы замахнулся от бессилия… И от того, что ты появился, когда был нужен. Приказал тебе убираться, но голос предательски сорвался, и никуда ты, естественно, не ушёл. Отступил к Шинономе-сэнсей и вместе с зыркавшим Кио пошел за нами следом.

Я помню, как тебя уговаривал ему с дипломной работой помочь. Ты сдался, услышав просьбу в четвёртый раз, и сказал: «Хорошо, Рицка, но если узнают мой стиль…» – «Так сделай, чтоб не узнали», – потребовал я. Ты улыбнулся, одними глазами, и согласился, будто я что-то приятное сказал. А мне хотелось Кио долг вернуть за нас обоих. Он ведь так и не понял, сколько выболтал на пароме до Ямаситы, и как мне этот трёп был важен. Хотя, может, заметь он, как у меня дыхание пресеклось, когда он ляпнул, что ты больше не зомби, потому что я рядом – потом задавал бы меньше вопросов.

Впрочем, мы его так и не просветили: ни разу не упомянули о связи, ни об Имени. С меня лично хватило факта, что он знал, зачем ты горло закрываешь, а ты вообще не видел смысла откровенничать.

Шрамы давно не кровоточат, но не сходят, а у меня была безумная надежда, что постепенно разгладятся. Тут, наверное, лазер помог бы. Ни за что тебе этого не предложу.

Но и повязок ты больше не носишь – только шейные платки, чтоб на расспросы не провоцировать.

У тебя три года в порядке горло, а ты готов пренебречь безопасностью? Да я лучше всю жизнь в Париже безвыездно проведу, чем опять с Возлюбленными встречусь! Не знаю, можно ли нас выследить по телепортации, но нарываться не намерен. И тебе не позволю.

Останавливаюсь, смотрю на тебя в упор и жду, чтобы ты обернулся. На что ты обиделся, чтобы столько времени молчать?

- Соби!

- Да? – должно быть, твои мысли движутся в том же направлении, потому что вдруг делаешь шаг навстречу и трешься щекой о мою макушку: – Извини. Я не хотел тебя сердить.

- Да и не рассердил, – ладно, ты предлагал мне руку, я её беру. Ты сразу сжимаешь пальцы.

Когда мы познакомились, я думал, что ты упрямый. А это ты был ещё мягким…

От сомкнутых ладоней расходится тепло, молчание перестает давить на уши. Ты так же Имя чувствуешь, я знаю. Жаль, мыслеречь мне по-прежнему легче даётся. Тебе проще Систему запустить, уж её инициацию я не пропущу. Угораздило же меня проговориться, что всякий раз, когда твой зов слышу, пугаюсь, что тебе плохо! Ты запомнил и сказал, что в обычных случаях будешь только звонить. А переубедить тебя без приказа, когда ты уверен, что прав… Отлично, я стребовал слово, что не будешь расставаться с мобильным. Купил мне однажды телефон, вот и расплачивайся. А если проваливаться начнёшь, запуском позовёшь без всяких отговорок! Ты заговорил было о напрасном беспокойстве, но я ответил таким взглядом, что ты умолк. Потом подумал и поблагодарил. Я сделал вид, что не слышал.

- Мы на месте, – произносишь ты негромко и за руку тянешь меня к небольшой очереди около кассы.

Я заметил, между прочим. Трудно не увидеть колесо на площади, при том что оно ещё и светится, как новогодняя елка. Здесь и окрестные деревья в гирляндах, и карусели. Надеюсь, наверху будет темнее: иллюминация здорово надоедает.

Что приятно, желающих кататься немного. Наверное, местные мёрзнут, потому что прячут щеки и уши в капюшоны курток, а нас почти открыто разглядывают. Ну да, мы теплее одеты.

Какая-то девчонка смотрит так пристально, что я демонстративно отворачиваюсь. Почему европейцы настолько бесцеремонны?

Ты берёшь билеты, мы пробиваем их у служителя и задерживаем медленно ползущую кабину. Ты ждёшь, пока я заберусь, потом заходишь следом и прикрываешь за нами дверцу. Сквозь тонкий прозрачный пластик окон во все стороны распахивается оранжевое от городской подсветки вечернее небо. Может, это колесо в самом деле не такое маленькое – с него видно чуть ли не пол-Парижа. За три круга можно все горизонты осмотреть, тем более что первый, посадочный, совсем неторопливый.

Слева вытягивает переливающуюся огнями шею Эйфелева башня. Международная достопримечательность, большинство только о ней и знает…

«Просто дай мне руку, Рицка. Увидишь, тебя не будут толкать».

- Помнишь Токийскую?

Ты прикуриваешь, сложив ладони лодочкой – огонёк зажигалки упорно гаснет. Надо будет купить беспламенную, она время экономит.

Поднимаешь глаза, киваешь и, справившись с сигаретой, вопросительно склоняешь голову:

- Скучаешь?

Руки озябли, но за перчатками лезть лень. Зажимаю их между коленями и смотрю на ажурный шпиль – тоже весь подсвеченный, и от опор, и сверху.

- Не знаю. Всё равно мы оставаться не могли.

- Увы.

- Да ладно, ты-то при чём? – я усмехаюсь. Ты хмуришься, глядя на мои губы, но я не даю возразить: – Что ты всегда принимаешь на свой счёт! Думаешь, я жалею? Да я рад!

- Есть чему, – роняешь ты без выражения.

- Разумеется, есть!

- Рицка, я не мог придумать иного выхода, – вздохнув, начинаешь в сотый раз. Ты меня что, не слышишь?

- Соби, хватит, а?! Я же сам одобрил!

Посетили Луны, просветились, ничего не скажешь. Три года потом прожили как на вулкане. Я экстерном школу заканчивал, чтоб хоть девять классов из двенадцати получить, ты доучивался в своем Университете искусств. Попутно документы для опеки собирали – понадобилось, хотя вначале надеялись, что обойдётся. Но без них мне бы нормально с тобой уехать не дали. А скрываться и от Лун, и от Возлюбленных, и от закона было совсем не с руки. Пришлось Кацуко-сан подключить, а ей какие-то связи задействовать. Она в части документов расписывалась, как мой психотерапевт. Подтверждала, что мои родители развелись, я вписан в домовладение к маме, и потому отцовское разрешение на выезд не требуется. Морока была страшная, до сих пор её помню. Хорошо хоть Сэймэя не понадобилось спрашивать, согласен ли он на мой отъезд! Весело было бы.

Я же знал, что ему ты нужен. С самого начала, как он тебе ни врал… или себе. Я не раз жалел, что диск сломал: не догадался тогда глянуть дату последнего редактирования файла. Теперь не узнать, к какому году записи в дневнике относились. Сколько вам на тот момент лет было? О любви ко мне там ни слова не было. А о тебе чуть ли не каждая строчка кричала.

- Рицка? – окликаешь ты, возвращая меня в настоящее.

- Да.

- Не вспоминай, не надо.

Разжимаю кулаки, протягиваю тебе раскрытые ладони. Ты накрываешь их своими – не просто соединяешь Имя, а окутываешь кабину сферой. Во внезапном безветрии меня встряхивает до колотья в боку: оказывается, замёрз.

Кабинка застывает, минуя высшую точку, и ползёт вниз, заходя на третий круг. Я жмурюсь, пытаясь вернуть на лицо спокойствие. Под веками жарко, словно перца сыпнули, но глаза сухие.

- Это не воспоминания, Соби, – выталкиваю через силу. – Это жизнь. Сам же говоришь, что от неё не спрятаться.

- Никто не знает, где мы, – ты сжимаешь мой локоть. Иероглифы не просвечивают сквозь рукава, но судя по тому, насколько легче стало дышать… – И даже если бы выяснилось, что с того? Во Франции легко затеряться.

Я даже смеюсь:

- После Токио-то?

- Рицка, мы ведь можем жить где угодно, не только в Париже. Не бойся.

Ну не дурак?!

- Я не за себя! Как ты…

- Знаю, – ты неуловимым движением опускаешься на одно колено, удерживаешь мой взгляд. В курсе, что меня эта поза способности спорить лишает, и пользуешься. – Не надо, – повторяешь ты тихо.

Мне нечего ответить. Я отворачиваюсь, глядя на площадь внизу.