Мы почти постоянно в четырёх стенах, я не против, но тянет иногда на воздух. А впрочем…

Ты целуешь меня снова – и, выдохнув, размыкаешь объятие.

Сколько времени прошло вообще? Поднимаю глаза. Мне не нужно освещение, чтоб поймать твой взгляд.

- Ты прав, – ты накручиваешь на пальцы прядь моих волос. – В самом деле стоит прогуляться.

- Соби!

Ты выгибаешь бровь:

- Да?

Тон у тебя поддразнивающий. Я прикусываю губу:

- Ничего. Ладно, давай.

- Думаю, для Тюильри сегодня уже поздновато, – замечаешь ты, пока мы меняем обувь на уличную. – Может быть, завтра?

Я киваю:

- Ага. А сейчас куда?

Ты накидываешь пальто, мельком смотришь, застегнул ли я куртку. Показываю тебе кулак, ты пожимаешь плечами – как всегда.

- Сам утеплись!

- Непременно, – ты захлопываешь дверь, запираешь на ключ. Я жду пролётом ниже и слежу, как ты спускаешься, запахивая пальто.

Летящий силуэт, оставляющий свободу взмахам рук и широкому шагу. Это уже третье пальто, которое мы вместе покупали, а я то, первое до сих пор помню. Ты всегда готов к неожиданностям – и поймать меня, если я ногу подверну, и с одного взмаха запустить Систему. Это уже не уйдёт, наверное, как мои кошмары.

- Поедем в центр? – предлагаешь ты, пока мы плечо к плечу спускаемся по лестнице. – Мы давно там не гуляли.

Ты тоже устал за неделю: днём в студии, дома до ночи у мольберта с собственными работами… Поехали.

Поправляю ворот свитера, чтобы ноябрьский ветер не задувал в горло. Хорошо хоть в шапке прежняя необходимость отпала: обычные уши закрыты волосами и замерзают медленнее кошачьих. Правда, тебе всё равно спокойнее, когда я прихватываю берет.

Мы выходим на бульвар и привычно сцепляемся мизинцами, на один дополнительный стук сердца усиливая связь. Просто чтобы не толкали и не вставали на ноги. Когда я один иду, мне страшно не хватает возможности отгородиться от прохожих – ты меня приучил, что они не могут прикасаться. А без тебя могут, ещё как.

Но ходить одному теперь приходится почти постоянно: ты нечасто можешь меня встретить. Поэтому я сам в студию еду, как только время улучаю.

Смотрю на тебя, ты высвобождаешь руку и обнимаешь меня за талию:

- М?

Огни проезжающих машин отражаются звёздочками в твоих очках. Взгляд спокойный.

Я как бы между делом прижимаюсь плотнее:

- Ничего. Рад, что конец недели.

- Устал?

- Соскучился, – уточняю специально для непонятливых. Ты улыбаешься, моему тону, наверное:

- Я тоже.

Я забираю ладонь в свою:

- Как насчёт колеса обозрения?

- Где? – если не знать, можно поверить, что ты серьёзен.

- Ну не в Иокогаме же!

То колесо я всю жизнь не забуду – там я катался один. То есть с Юйко, но без тебя. Сколько мы ни исправляли потом эту дурацкую ошибку, мне до сих пор за неё стыдно. Я тебе однажды об этом сказал. Ты так удивился – почему? – что мы ещё и поругались часа на два. Пока я не остыл, не подошёл к кровати, куда ты удалился читать, и не изложил, что даже десять поездок вместе не могут стереть ту, на которую я тебя не взял.

Ты меня тогда здорово проучил.

А я извинением, совершенно не желая, проучил тебя.

Мы потом договорились впредь никогда друг с другом так не играть.

- И не в Токио, заметь, – продолжаю после заминки. – Где летом были!

- На площадь около Эйфелевой башни, – констатируешь ты, что-то обдумывая. – На метро?

- Соби, ты издеваешься?!

Ну и намёки у тебя. Активация защитной сферы – одно, а телепортация, которая засекается кем не надо на раз – другое! Совсем!

Ты смотришь в сторону:

- Рицка, не кричи. Я просто спросил.

- А я просто ответил!

- Я понял.

Да, как же. И я прямо-таки верю.

Сжимаю твою ладонь:

- Слушай. Ты же знаешь, что перемещение можно обнаружить! Сколько будем спорить?

- Мы не спорим, Рицка, – ты не забираешь руку, но пожатия не принимаешь. – До сих пор нас никто не беспокоил. Думаю, с твоей силой у нас хорошие ментальные щиты.

- С моей силой и твоими способностями, ты хотел сказать. И что теперь, рисковать по пустякам?

Достала эта тема!

Я отбрасываю твою ладонь, отшатываюсь и чуть не налетаю спиной на какую-то даму в шубе. Она отпрыгивает и выпаливает что-то, я не понимаю, что – слишком быстро.

Ты ловишь меня обратно, смыкаешь сферу и обнимаешь, целуя в лоб:

- Не сердись. Хорошо, поедем на метро. Как тебе больше нравится.

- Почему на тебя надо наорать, чтобы получить согласие? – Хочу высказать, что думаю, но желание обнять в ответ пересиливает. Только ты меня парой фраз способен до белого каления довести. Правда, успокоить тоже.

- Кто-то говорил, что нельзя постоянно бояться, – ты проводишь пальцем мне по лбу. – Но если тебя нервирует моё предложение…

- Очень. Поехали, – я нашариваю в кармане пачку «Парламента», всё еще хмурясь, выбиваю сигарету. Ты жестом просишь: и мне. Прикуриваем от твоей зажигалки и молча идем к метро. До него здесь близко.

*

Ты не прерываешь молчания ни на эскалаторе, ни в поезде. Только берёшься за поручень у меня за спиной, чтоб если поезд дёрнется, удержать. В соседних вагонах народу не протолкнуться, сквозь окна между салонами видно, а у нас наполовину пусто. Разумеется, совершенно случайно и твоё настроение ни при чём, да?

Хотя я только за – вечерняя подземка раздражает. Народу набивается как сельдей в бочку, и каждый второй норовит на ногу встать. Я в таких случаях вспоминаю, как Йоджи с Нацуо на мое тринадцатилетие опоздали: стояли в пробке в переполненном автобусе. Ни сферу не создать, ни телепортироваться…

Надоело с тобой препираться.

Удобно, наверное. Тебе виднее – это же ты ко мне на балкон первые несколько месяцев как к себе домой являлся. А у меня опыт перемещений почти сплошь боевой. И позитивных впечатлений не прибавляет.

Я наконец отвык от ощущения слежки. Года полтора понадобилось, чтоб нервная паранойя отпускать начала. А теперь ты хочешь жить, будто Возлюбленных и Горы нет и не было?

Дудки, Соби. Так подставляться мы не станем.

С эскалатора ты сходишь первым, оглядываешься, будто невзначай предлагая руку. Нет, спасибо. Молчишь и молчи. Тем более что до сквера пять шагов и аллея.

Голые ветви тополей смыкаются над головами, часто натыканные желтые фонари добавляют к нашим теням новые силуэты. Я знаю законы физики, но несколько раз оборачиваюсь.

Ты замечаешь, как я кручу головой, и вздыхаешь – то ли моей мнительности, то ли своим мыслям. Я не отзываюсь.

Парижское колесо обозрения кажется мне маленьким. Ты однажды сказал, что я просто вырос – и улыбнулся, не иначе вспомнив, как мы в Диснейленде катались. Тебе же ярче всего врезались две первых поездки, в Иокогаме и в Токио. Тебе, наверное, вторая. Я тогда впервые доказывал, что тоже хочу тебя касаться.

А мне первая.

Распахивающийся вид на порт, огромная вода, город чуть ли не с полосы прибоя. Юйко визжит, что ей страшно, стучит ладонями в стекло – и валится, не удержав равновесие. Перепуганно сопит мне в ухо, а я смотрю на бабочку, которой на такой высоте взяться неоткуда. Большую, медленно сводящую-разводящую яркие голубые крылья. Движения ленивые, будто ветра, задувающего в уши, и нет вовсе…

Откуда только силы взялись! Я Юйко ссадил в две секунды, и не помня, что тут вообще бегать не стоит, кинулся к бабочке. А она пропала. Не вылетела в щель между стеной и кабинной дверцей, а просто растворилась в воздухе.

Я же не знал, что ты меня видел. Ну, не в ту же секунду, тогда, наверное, уже вниз побежал, чтобы перехватить на выходе… Но всё равно. А я о тебе думал.