Священник понял, что речь идет о приступе истерии. Странно только было, что тот же самый сон графиня видела уже много раз, и начинался он всегда одинаково.

— И даже когда я сняла с себя зеленое платье, я продолжала ощущать горький запах дыма, которым оно пропиталось.

— А где ваше зеленое платье? Если мне будет позволено этим поинтересоваться.

Графиня чуть смущенно призналась:

— Не знаю. За моим гардеробом следит Эмеренция.

— Но вы разрешите мне задать вопрос, графиня? Где вы снимали платье, здесь?

— Ну, уж этого я сказать не могу. Эмеренция потом сюда заходила, может быть, она знает.

— Разрешите, графиня, позвать барышню?

— Сейчас она придет. — Графиня дважды нажала электрический звонок, и в комнату вошла компаньонка.

— Эмеренция! — обратилась к ней графиня. — Вы помните мое зеленое платье с каймой, расшитой пальмами?

— Да. Такое широкое, японского покроя, вы, графиня, обычно подпоясываете его шелковым шнуром с кистями.

— Да, это самое, — сказала графиня. — А где оно сейчас?

— В гардеробе, я сама его повесила и в рукава положила пачули, чтобы моль не съела кашемировую кайму.

— Когда вы его туда повесили?

— Прошлым летом.

Священник заулыбался. Теперь графиня убедится, что все ее видения просто сон.

— И с тех пор я не надевала это платье?

— Ни разу! Вы, графиня, не носите его в такую пору, открытые рукава кимоно только для лета, когда очень жарко.

— Не может быть!

— Но ведь в этом легко убедиться, графиня, — сказал священник, — если вы сами заглянете в гардероб. У кого ключ?

— У Эмеренции.

— Вы прикажете, графиня? — спросила толстая барышня.

— Да, я хочу посмотреть, — сказала графиня, поднялась с места и сделала знак духовнику, чтобы он следовал за ней.

Эмеренция, слегка надувшись, гремя связкой ключей, вихляющей походкой направилась в соседнюю комнату, отперла один из стоящих друг подле друга больших, старинных, с вычурной резьбой шкафов, распахнула створки.

Там висели по меньшей мере пятьдесят шелковых юбок. Графиня никогда не разрешала чужим рукам прикасаться к своим туалетам. Кощунственные людские руки осквернили бы их.

Хорошо разбираясь в множестве развешанных экспонатов этого музея одежды, Эмеренция вытащила откуда-то из глубины подол зеленого платья, отороченного расшитой пальмами кашемировой каймой, которое и было предметом поисков.

— Вот оно!

Священник торжествовал. Но графиня, чьи крайне чувствительные нервы были восприимчивее, чем у прочих толстокожих людей, вдруг побледнела и задрожала.

— Снимите оттуда платье.

Эмеренция с явным недовольством сдернула с вешалки платье, не в силах понять, какое дело исповеднику до японского покроя.

Графиня выхватила платье из ее рук и, отвернув голову в сторону, протянула его священнику.

— Понюхайте!

Священник был ошеломлен. Шелковое платье действительно так пропахло махоркой, словно его владелица полночи провела в картежном клубе. Графиня почувствовала это еще издали.

— Разве это не запах табачного дыма?

— Да, несомненно.

Теперь графиня вспомнила еще кое о чем. Она сунула руку в карман шелкового платья и вынула оттуда половинку фазаньей дужки.

— А это?

И тут графиня потеряла сознание и рухнула в кресло. Барышня Эмеренция громко взвизгнула и упала в обморок на другое кресло. А его преподобие так растерялся, что, желая позвать челядь, открыл подряд дверцы трех гардеробов, пока не нашел настоящую, прикрытую ковром дверь, которая вела в соседнюю комнату.

Здесь было замешано нечто сверхъестественное, какое-то колдовство.

Преподобный господин Махок не считал, что в тайну пропитанного табачным дымом платья можно проникнуть, сообразуясь с обычными законами природы. Более того, его официальная должность и старомодное воспитание весьма способствовали тому, что бесовские козни он полагал достойными серьезных размышлений.

Во время обеда он ни словом не обмолвился об этом барышне Эмеренции. Обедали они вдвоем. Графиня осталась в своей комнате и, как обычно после обмороков, ничего не ела, кроме пустого бульона. Поев, она снова позвала к себе святого отца. Графиня возлежала на канапе и казалась очень измученной.

— Теперь вы убедились, преподобный отец, что мои рассказы вовсе не сон?

— Да, тут действительно есть нечто необычное.

— Это добрые духи или злые? — спросила графиня, елейно возведя глаза к своему поднятому указательному пальцу.

— Узнать это можно только после испытания.

— Какое испытание вы имеете в виду, преподобный отец?

— Испытание церковным очищением. Если те, кто ночами оставляет могилы, добрые духи, то сила благоговейной молитвы, изгоняющей злых духов, вернет их в места, где им положено покоиться до дня Страшного суда.

— А если не вернет? — с тревогой спросила графиня.

— Значит, эти духи не добрые.

— То есть проклятые! — нерешительно произнесла графиня. — А как это можно узнать?

Привычные представления, казалось, боролись в душе преподобного господина Махока со здравым смыслом. На вопрос графини он смело ответил:

— Ближайшую ночь я проведу в замке.

— А если вы услышите подземное пение?

— Тогда я сам спущусь со святой водой в склеп и разгоню призраков.

Щеки графини разгорелись.

— Я пойду с вами.

— Нет, графиня. Со мной пойдете не вы, а ризничий.

— Ризничий! — вскричала графиня. — Мужчина! В мой замок войдет мужчина?

— Простите, я ведь тоже мужчина! — возразил священник. — Ризничий такое же духовное лицо, как и я. Он необходимый помощник при всех святых обрядах: несет передо мной фонарь, сосуд с освященной водой, кадило, крест. Он незаменим при всех литургиях.

С превеликим трудом графиня разрешила ризничему в виде исключения прийти вечером в замок, но находиться только внизу, на первом этаже. Господин священник тоже обещал остаться внизу, в оранжерее, ибо на ночь решетчатую дверь лестницы запирали.

Как и договорились, вечером его преподобие господин Махок пришел в замок в сопровождении ризничего, мужчины лет сорока, со стрижеными усами и красной физиономией.

Священник ужинал наверху, графиня на этот раз появилась за столом, но почти ничего не ела. И господин священник жаловался на отсутствие аппетита. Так же, как Эмеренция. Все это вещи немаловажные.

После ужина графиня тотчас же удалилась в свою опочивальню, а духовник спустился в оранжерею, где тем временем ризничий, сидя за бутылкой вина и жарким, старательно поддерживал огонь в железной печке.

Из челяди никто не был посвящен в то, что должно произойти. Графиня просила преподобного отца не тревожить невинные девичьи сердца рассказами о происходящих в подземелье оргиях. Девицы ее ни о чем не подозревали. Ни одна из них не слышала о ночных мессах в склепе, графиня никогда при них об этом не упоминала.

Итак, преподобный отец вместе с ризничим ожидал событий и коротал время за чтением старинной книги. Но оловянно тяжелые веки упорно смыкались в привычный час. Священник боялся, что, если он заснет, ему приснится сон, о котором рассказывала графиня и в который он все еще и верил и не верил.

Чтение обычно навевало сон на достопочтенного господина священника. Как бы пробуждало в нем охоту ко сну.

Поэтому он отложил книгу и пустился в разговоры с ризничим.

О чем ином может говорить в эти полные ожидания часы челядь, как не о привидениях: оборотнях, безголовом монахе, рождественских видениях со стула Люции,[28] настоящем человеке-волке, ведьме Заре Марце, уйме денег, принесенных злым духом «танцующему кузнецу», и тому подобных исторических фактах, часть которых кто-то видел собственными глазами, а о других слыхал от самых верных людей.

— Глупости, вранье! — отвечал преподобный отец, но кое-что из услышанных от ризничего сказок, «tamenaliquid haeret»,[29] ему все же запомнилось.