Бедному человеку подобные экстравагантные выходки и в голову не придут. Но вот как поступить богобоязненному сельскому священнику, которому люди в сермягах каются только в заурядных грехах?» Он бы не возражал, если бы в таком сложном деле человек духовно более сильный навел вместо него порядок, а сам он понятия не имел, что делать с призраками графини — ни с искусителями, ни с соблазнителями. Один раз уже прогнали его прочь, а за другими ему и не угнаться! Лучше всего отступиться.

— Дочь моя! Покаяние, которое ты на себя наложила, правильное и внушено тебе свыше. Ты сожгла фотографию человека, явившегося тебе в последнем волшебном видении?

— Нет, — ответила графиня.

— А почему? — строго спросил священник, обрадовавшись, что все-таки нашел в грехе каявшейся нечто подлежавшее отпущению.

— Этот портрет нельзя бросить в огонь.

— Почему нельзя?

Вместо ответа графиня раскрыла в альбоме тайник и показала, что там было спрятано.

— Ах! — воскликнул священник, увидев портрет, который он тотчас же узнал.

Это была фотография аббата Шамуэля, главы безымянного, вернее носящего много имен монашеского ордена.

— Мой посредник получил распоряжение, — объяснила графиня, — присылать фотографии всех красивых мужчин с бритыми лицами. Сам того не зная, он совершил грех, прислав портрет духовного лица. Грех лежит на мне.

— Ты и с ним ходила во сне под руку по райским кущам?

— Меа culpa,[36] — простонала графиня, прижимая руки к груди.

У священника возникла спасительная мысль.

— Само небо подсказало тебе мысль не бросать в огонь эту фотографию, как все прочие. Тем самым ты нашла лекарство от своей душевной болезни. Само провидение послало тебе этот портрет, ибо после тщеславных мирских мечтаний ты обрела истинный идеал и под его руководством даже в этом мире сможешь обрести блаженство. Его возвышенный характер и священный сан изгонят прочь из твоего сердца все нечистые земные помыслы и поведут тебя в счастливые обители чистой благости уже не во сне, а наяву. Он обладает достаточной духовной властью, чтобы изгнать из замка всех призраков, будь то искусители или соблазнители, ибо происхождение у них у всех одно.

Графиня сдалась на уговоры господина Махока и отважилась уполномочить своего духовного лекаря на принятие мер, кои он сочтет нужными. В тот же день духовник послал приглашение находившемуся в Пеште аббату Шамуэлю.

Аббат Шамуэль был человеком весьма известным, из тех священнослужителей, которых зовут вольнодумцами. Он состоял в дружеских отношениях с выдающимися либеральными деятелями, и посвященные лица знали, что передовые статьи оппозиционного толка, подписанные буквой Ш., принадлежат его перу. В обществе он был любезен и остроумен, веселья никогда не нарушал. Выделялся он и в научных кругах, элита посещала его чтения, они, правда, не отличались глубиной, но всегда блистали остроумием. И вдобавок его неустанно бранили ультрамонтанные[37] газеты. А однажды полиция даже произвела у него в доме обыск, сама не зная для чего. Все это поддерживало благоприятную репутацию господина аббата Шамуэля; популярность его в глазах общественного мнения возросла еще больше после того, как его портрет появился в иллюстрированной газете: на фотографии он выглядел статным и представительным, у него был высокий открытый лоб, мужественное, выразительное лицо, густые брови и смелые глаза. Лишь одна черта, характерная для всех священнослужителей, выдавала его профессию: своеобразно приподнятые уголки губ придавали его лицу не лишенное обаяния благостное выражение, делавшее его похожим на зрелого амурчика. В остальном ничего поповского в нем не замечалось. Его фигуре с развитой мускулатурой мог бы позавидовать даже гладиатор.

Словом, он был известен всей стране как священнослужитель либерального толка, который и властям осмеливается говорить правду в лицо.

Поэтому преподобный отец Махок питал к нему величайшее почтение. Он, как и большинство бедных сельских священников, немного мог сделать для своей родины, хотя однажды такой случай ему представился. Вместе с батальоном гонведов он побывал в двадцати сражениях, проповедуя солдатам любовь к родине, за что и был даже приговорен к смерти, но потом помилован, и казнь ему заменили десятью годами тюрьмы; пять лет он отсидел, закованный в тяжелые кандалы, и раны на ногах от оков до сих пор не зажили.

Но хвастаться господин Махок стеснялся, ведь все это такие пустяки по сравнению с заслугами столь великого мужа, как аббат Шамуэль, который, смело публикуя начальную букву своего имени, отваживается писать либеральные статьи в газеты! В наше-то время! Москалей задирать, в жерла пушек заглядывать, стоять под эшафотом — все это мелочи! А вот ссориться в наше время с грозной полицией — это действительно геройство!

Итак, господин Махок беспредельно высоко ставил таланты аббата Шамуэля, свою же былую отвагу полагал совсем исчезнувшей. Да-а, пятнадцать лет срок немалый! В особенности если пять из них приходятся на такую повинность, когда время засчитывают вдвое.

Несколько дней спустя приглашенный гость явился в приход господина Махока. Священник рассказал ему обо всех обстоятельствах дела, о которых можно было сообщить, не нарушая тайны исповеди графини. Рассказал и об истории с призраками. К ней, правда, уже примешивались его собственные впечатления.

Господин Шамуэль, снисходительно посмеиваясь, выслушал рассказ.

— Пожалуйста, смейтесь надо мной, ваше высокопреподобие, но, прошу вас, не издевайтесь над графиней, она весьма дорожит своими призраками, — смиренно сказал священник.

Господин аббат заставил его подробно описать расположение замка, как и куда ведут двери комнат и лестниц, особенно детально расспросил об их бегстве с ризничим через решетчатую дверь подземелья.

Экипаж графини в обычное время прибыл за ними из замка, расположенного довольно далеко от села, и доставил дорогих гостей к хозяйке.

Естественно, графиня судорожно зарыдала, увидев перед собой аббата Шамуэля, спазмы не отпускали ее до тех пор, пока аббат не коснулся рукой ее лба. Как водится, у Эмеренции тоже начались конвульсии, которые, казалось бы, следовало снять господину Махоку, однако он не очень-то обращал внимание на барышню, предоставив судорогам прекратиться самим по себе.

Придя в себя, графиня сказала, что само небо послало ей в этот день господина аббата.

За обедом, который напоминал лукуллов пир, господин аббат интересовался всякими прозаическими вещами: количеством челяди, приблизительным возрастом девиц, кто ведает подвалами, когда собирают виноград, и больше занимался Эмеренцией, нежели графиней. Он спросил, можно ли ей налить вина. И удивился, когда та в знак протеста прикрыла бокал ладонью, заявив, что не пьет вина. Поинтересовался он также ее кольцом, не обручальное ли? Целомудренно покраснев, Эмеренция сказала, что даже в мыслях не держит мужчин.

По окончании обеда господин Махок остался в столовой развлекать барышню Эмеренцию. Развлечение заключалось в том, что он уселся в кресло у камина и, сложив для молитвы руки на выпуклом животике, прикрыл глаза и сладко задремал. Он блестяще умел делать во сне вид, будто внимательно слушает Эмеренцию.

А господин аббат удалился с графиней в ее внутренние покои.

Графиня с трепетом ожидала, какой приговор вынесет призракам высокопоставленное лицо.

— Мой исповедник рассказал вам о страшной тайне замка?

— Я узнал от него лишь то, что он знает сам.

— А каково мнение святого Августина и отцов церкви об этом celebri[38] деле?

— Мое личное мнение, что это обыкновенные человеческие проделки.

— Человеческие проделки? — ужаснувшись, спросила графиня. — Мои видения!

— Ваши видения психологически связаны с этими проделками. Вы, графиня, кое-что слышали, кое-что вам приснилось. Чувства ваши обострились, возникли галлюцинации. Видимых духов не бывает, то, что не является материей, не имеет плоти. Умершие не способны двигаться, ибо после смерти происходит распад организма.