— Зачем с двух позиций? — стараясь уяснить замысел начальника штаба, спросил Дорощенко.

— А затем, — пояснил Котенков, — что фашистам труднее будет нас засечь, да и нам будет проще уйти от огня, если они быстро придут в себя и начнут нас обстреливать.

— А ты думаешь, они будут ждать, пока ты радиатором машины не упрешься в их пулеметы? — возразил Дорощенко.

— В пулеметы мы упираться не будем, все-таки река нас разделяет, но шум моторов они могут услышать, и нам в этом случае придется туго, поэтому надо действовать быстро. Наш самый верный союзник — темная ночь. Уж больно любят фашисты поспать, вот мы до времени и будем «беречь» их сон.

— А что если мы заранее все подготовим для стрельбы, еще до выхода на огневые позиции: буссоль установим и все механизмы установок приведем в боевое положение? — предложил командир дивизиона. — Время, думается, сократим до предела.

— Опасно, — заметил Котенков, — как бы механизмы наводки не повредить.

— Доля риска есть, правильно, но если все будем делать осмотрительно, уверен, обойдется без последствий. С такими водителями, как Попович и Елизаров, можно и посложнее задачи выполнять. Думаю, в час ночи и осуществим этот план, — подытожил командир дивизиона.

К назначенному времени боевые машины были подготовлены, бойцы проинструктированы. После полуночи расчеты заняли заранее подготовленные огневые позиции.

На вражеском берегу все было спокойно. Лишь взлетали осветительные ракеты да время от времени тишину нарушали редкие пулеметные очереди. И как вызов этому спокойствию, ровно в час ночи, неожиданно вырвав из темноты участок реки и берега, взвились одновременно в километре друг от друга столбы пламени, а воздух разрезали трассы стремительно уносящихся вверх реактивных снарядов. С уходом последнего снаряда все погрузилось в кромешную тьму.

Этот неожиданный ночной залп всколыхнул оба берега, послышались команды, заработали вражеские пулеметы. Но было поздно, боевые машины покидали свои позиции, расчеты на ходу приводили в исходное положение механизмы наводки.

На наблюдательном пункте сержант Олизаренко готовился передать дежурство дремавшему в уголке разведчику Сизову, но услышав, как заработали «катюши», кинулся наружу, закричал:

— Горит! Горит! — Увидев стоявшего с биноклем в руках командира дивизиона, добавил: — Теперь весело будет у фашистов, у них там что-то взрывается.

А пламя пожара и взрывы продолжали нарастать, распространяясь по фронту и в глубину.

Утром, когда огонь начал стихать, в дивизион прибыл командир дивизии. Генерала не ожидали, и никто не вышел встречать его.

— Где ваш старший лейтенант? — спросил командир дивизии, увидев застывшего по стойке «смирно» сержанта Воробьева. Но тот и сам увидел бежавшего навстречу командира дивизиона.

— А я тут разыскиваю тебя, — прервал он начавшего докладывать командира дивизиона. — Показывай своих героев. Наблюдал я вашу работу. Четко получилось.

— Делаем все, на что способны, товарищ генерал.

— Вижу, вижу. Я вот вначале малость обидел тебя, как оказалось, незаслуженно. Меня в то время самого только что назначили командовать этой потрепанной в боях дивизией, а тут еще и вы в неполном составе прибыли. А теперь я рад, что ошибся. Представляй к награде своих гвардейцев, они этого достойны. А тактику свою пока не меняй.

— Да воевать-то почти нечем, товарищ генерал.

— Как это нечем? Кто здесь фашистам страху нагоняет, не дает им передышки? А пополнение идет, смену ожидаем, вот тогда себя в порядок приведем.

Счастливый от похвалы, командир дивизиона хотел еще что-то сказать, но не смог и, только улыбаясь, смотрел на генерала.