— Боюсь, да, — проговорил Лоуфорд. — А то, что сэр Артур тебя защищает, будет расценено как политический шаг.

— Но ради всех святых! Я же ни в чем не виноват!

— Я знаю. Знаю. — Лоуфорд попытался успокоить Шарпа. — Это не имеет никакого значения. Симмерсон выбрал тебя в качестве виновника всех своих несчастий.

Шарп знал, что все обстоит именно так. Он будет в безопасности в течение нескольких недель. Уэлсли проникнет на территорию Испании, вступит в сражение с французами, а после этого прибудет письмо из министерства, короткое простое письмо, которое положит конец его карьере военного. Шарп не сомневался, что о нем позаботятся. Самому Уэлсли наверняка будет нужен управляющий поместьями, или он порекомендует Шарпа кому-нибудь из своих друзей. Но вся оставшаяся жизнь пройдет под знаком того, что именно он виновен в захвате французами королевского знамени Южного Эссекского батальона. Такова будет официальная версия. Он вспомнил свой последний разговор с Ленноксом. Неужели шотландец предвидел, что все будет именно так?

— Есть еще и другой путь, — тихо сказал Шарп.

— Какой? — удивился Лоуфорд.

— Когда я понял, что знамя потеряно, я принял решение. А еще дал обещание умирающему офицеру. — Слова звучали ужасно мелодраматично, но ведь это было правдой. — Я пообещал ему поменять знамя на Орла.

В комнате повисла тишина, а потом Лоуфорд тихонько присвистнул.

— Этого никто и никогда не делал.

— Но ведь они сумели забрать наше знамя? Легко сказать! Шарп знал, что, в отличие от Симмерсона, который не мешал французам пленить королевское знамя, они сделают все, чтобы Шарп не сдержал слово. В последние шесть лет французы стали появляться на поле боя с новыми штандартами. Позолоченные орлы на длинных шестах заменили старые знамена. Говорили, что император лично вручает полку Орла, который становится не просто знаком данного полка — это символ гордости французов за свой новый строй. Захватить Орла означало нанести оскорбление самому Бонапарту.

— Я не имею ничего против того, чтобы заменить знамя Симмерсона на Орла. Но меня возмущает, что мне придется расчистить себе путь, вырезав роту французских гренадер, ради того, чтобы остаться в армии.

Лоуфорд промолчал. Он знал, что Шарп прав; он мог заставить тех, кто заседает в Уайтхолле, отказаться от своих намерений свалить всю вину на него, только совершив такой подвиг, что они будут выглядеть полнейшими идиотами, если захотят превратить его в козла отпущения. Сам Лоуфорд считал, что Шарп сделал вполне достаточно: отвоевал второе знамя и захватил пушку, но в переложении Симмерсона доклад о его поступках будет перевернут с ног на голову. Чтобы получить возможность остаться в армии, Шарп должен рискнуть жизнью, совершить какой-то выдающийся поступок. Шарп насмешливо улыбнулся и хлопнул по пустым ножнам.

— Кто-то однажды сказал, что в нашем деле в расчет идет только последнее сражение. — Он помолчал немного, а потом добавил: — Если, конечно, ты не обладаешь влиянием и деньгами.

— Да, Ричард, если ты не обладаешь деньгами и влиянием.

— Спасибо, сэр. — Шарп усмехнулся. — Пойду присоединюсь к ликующей толпе. Насколько я понимаю, мои стрелки остаются со мной?

Лоуфорд кивнул.

— Удачи тебе.

Он задумчиво посмотрел Шарпу вслед. «Если кто-то и может отобрать у французов Орла, — подумал Лоуфорд, — так это новоиспеченный капитан Шарп». Он стоял у окна и смотрел, как Шарп вышел на залитую солнцем улицу и надел на голову потрепанный кивер; в тени его поджидал великан-сержант — на такого Лоуфорд не задумываясь поставил бы сто гиней, если бы дело дошло до рукопашного боя. Сержант подошел к Шарпу, они о чем-то коротко поговорили, и сержант треснул офицера по спине, а потом издал такой громогласный вопль, что его услышал Лоуфорд, находившийся на втором этаже резиденции.

— Лоуфорд!

— Сэр? — Лоуфорд вошел в соседнюю комнату и взял бумагу из рук Уэлсли. Генерал обмакнул перо в чернильницу.

— Вы ему объяснили?

— Да, сэр.

— Бедняга. — Уэлсли покачал головой. — Что он сказал?

— Сказал, что рискнет, сэр.

— Рискнуть придется всем, — фыркнул Уэлсли. Потом взял другой листок бумаги. — О Господи! Нам послали четыре ящика аммиака, три — глауберовой соли и двести костылей! Они думают, у меня тут госпиталь, а не армия!

Ботинки гвардейцев Голдстрима так стучали по каменным плитам мостовой, что по пустой улице разносилось гулкое эхо и стихало где-то в закоулках. Следом маршировали роты 3-го гвардейского, за ними шли первый батальон 61-го полка, второй — 83-го, а затем четыре батальона Королевского немецкого легиона. Шарп, стоявший на ступенях церкви, наблюдал за проходящими мимо немцами.

— Отличные солдаты, сэр.

Форрест, который дрожал от холода, несмотря на то что был в шинели, вглядывался в темноту.

— Кто это такие?

— Королевский немецкий легион.

— Мне не доводилось видеть их раньше. — Форрест поглубже засунул руки в карманы шинели.

— Неудивительно, сэр. — Немцы были иностранным корпусом армии и по закону не имели права приближаться к британским островам дальше острова Уайт.

Часы на церкви пробили три. В три часа ночи, семнадцатого июля 1809 года, в понедельник, британская армия покидала Пласенсию. Мимо прошла рота 60-го полка, еще одно немецкое подразделение, которое почему-то называлось очень странно — Королевские американские стрелки. Форрест заметил, что Шарп грустно смотрит на браво шагающих стрелков в зеленых мундирах с черными поясами.

— Скучаете по дому, Шарп?

— Скорее жалею, что это не другой полк стрелков, сэр. — Шарп ухмыльнулся в темноте.

Ему не хватало разумного уклада 95-го полка, в то время как батальон Симмерсона все больше и больше погружался в пучину подозрительности и мрачности.

— Я сожалею, Шарп. — Форрест покачал головой.

— Не стоит, сэр. По крайней мере, я стал капитаном.

— Он показал мне письмо, — тихо произнес Форрест.

Шарп понял, о чем речь. Форрест уже дважды упоминал про письмо, ему все время хотелось извиниться перед Шарпом. Нарушение воинского долга, невыполнение приказа, слово «измена» появлялось многократно на страницах отчета сэра Генри о действиях Шарпа в Вальделаказа; но в этом не было ничего удивительного. Больше всего беспокоила Шарпа просьба Симмерсона, высказанная в самом конце письма: он хотел, чтобы Шарпа отправили лейтенантом в какой-нибудь батальон Вест-Индии. Никто никогда не покупал чины в этих батальонах, несмотря на то, что продвижение по службе здесь происходило быстрее, чем везде, а Шарп даже знал офицеров, которые подавали в отставку, только чтобы не попасть на эти пропитанные солнцем острова, где царит смертельная скука.

— Этого может не произойти, Шарп, — сказал Форрест, однако, судя по его тону, он не сомневался в том, что судьба Шарпа решена.

— Да, сэр.

«Этого не произойдет, если я смогу что-нибудь сделать», — подумал Шарп. Он представил, как держит в руках Орла. Только Орел может спасти его от островов, где лихорадка сокращает человеческую жизнь всего до одного года, только Орел может спасти от страшной болезни, превращавшей просьбу Симмерсона в самое настоящее требование смертного приговора, если только Шарп не подаст в отставку и не откажется от карьеры военного, которой он с таким трудом добивался.

Промаршировали почти все воинские подразделения. Пять полков драгун и гусар Королевского немецкого легиона, около трех тысяч кавалеристов, а за ними целая армия мулов, нагруженных кормами для бесценных лошадей. Тяжелая артиллерия, маленькие кузницы и опять мулы, провиант и все необходимое для жизни армии. Тишину спящих улиц нарушила пехота. Двадцать пять батальонов пехоты в старой грязной форме и изношенных ботинках, люди, которые должны были противостоять лучшим в мире кавалеристам и стрелкам; а вместе с пехотой шли еще мулы с поклажей, дети и женщины.

Батальон выбрался на дорогу, ведущую через реку, когда уже взошло солнце, и., если предыдущие дни были жаркими, сейчас казалось, что природа твердо решила испечь все вокруг, а почву превратить в сплошной камень. Армия ползла по огромной высохшей долине. Поднимаемая пыль висела в воздухе, лезла в нос и рот, липла к разгоряченным лицам. Не было даже намека на ветерок, только пыль, зной, немилосердное солнце, жгущий глаза пот и бесконечный грохот сапог по белой дороге. В одной из деревень был пруд, который проходящая кавалерия превратила в липкую вонючую грязь, но солдаты давно опустошили свои фляги и теперь пытались собрать тухлую воду с поверхности клейкой массы.