Больше не за что было благодарить судьбу. Вся остальная армия презирала и избегала резервный батальон, словно его солдаты заразились какой-то страшной болезнью. Потеря знамени запятнала репутацию армии, и, когда батальон остановился на ночь, полковник драгун не пустил их на довольно просторную ферму, потому что не хотел иметь ничего общего с полком, который так опозорился. Моральный дух батальона к тому же страдал от недостатка пищи. Стадо скота, покинувшее вместе с армией Португалию, уже давно было съедено, провиант, обещанный испанцами, так и не поступил, люди голодали, мрачнели и становились все более забитыми из-за жестокого обращения Симмерсона.

Полковник сумел отыскать свое собственное объяснение потере знамени: виноват был Шарп и стрелки, и, поскольку он никак не мог наказать первого" в его власти было выместить злобу на солдатах. Только рота легких пехотинцев сумела сохранить какие-то остатки гордости. Солдаты восхищались своим новым капитаном. Весь батальон считал Шарпа заговоренным счастливчиком, человеком, против которого бессильны вражеские пули и сабли. Его рота не сомневалась — солдаты народ суеверный, — что Шарп принесет удачу в бою, сумеет сохранить им жизнь, и в качестве доказательства приводили его поведение во время сражения у моста. Стрелки Шарпа соглашались с этим, они всегда знали, что их командир — человек везучий, и ликовали по поводу того, что он получил новый чин. Шарп чувствовал себя неловко из-за их радости, краснел, когда ему предлагали выпить испанского бренди, которое солдаты прятали в ранцах, и, стараясь скрыть смущение, делал вид, что у него куча неотложных дел.

В первую ночь марша из Пласенсии он лежал в поле, завернувшись в шинель, и думал о мальчишке, который, спасаясь от правосудия и переполненный самыми разнообразными страхами, шестнадцать лет назад записался в армию. Мог ли представить себе тот мальчишка, что наступит день, когда он станет капитаном?

Во время второй ночевки батальону повезло больше. Они остановились неподалеку от какой-то безымянной деревушки, солдаты разбрелись по лесу, собирая ветки и хворост для костров, чтобы заварить листья чая, которыми были забиты их карманы. Возле оливковой рощи расставили посты. Французы вырубали все подряд и, таким образом, на многие годы лишали расположенные поблизости деревни урожая. Уэлсли строжайше запретил трогать оливковые деревья.

Офицеры Южного Эссекского — батальон по-прежнему продолжал называть себя этим именем — расположились на постоялом дворе. Очевидно, здесь проходила дорога из Пласенсии в Талаверу, и деревенская гостиница была большой и просторной, а за ней, в уютном саду под кипарисами, стояли столы и скамейки. Закрытый с трех сторон двор выходил на реку, на противоположном берегу которой солдаты устраивались на ночь в роще пробковых деревьев. В рощу забредали свиньи, и, сняв форму, чтобы проверить, нет ли в швах вшей, Шарп почувствовал запах мяса, жарящегося на маленьких кострах, видневшихся сквозь листву. За такую охоту полагалась смерть через повешение, но ничто не могло остановить голодных солдат. Офицерам военной полиции тоже не хватало провизии, а осторожно предложенный кусочек жареной свинины обеспечивал молчание и слепоту полицейского. Двор постепенно заполнялся офицерами из нескольких дюжин батальонов, расположившихся в деревне. Дневная жара спала, вечер был приятно теплым и ясным, звезды, появившиеся на небе, напоминали костры огромной армии, конца которой не видно. Из гостиницы доносились звуки музыки и веселый хохот — офицеры убеждали испанских танцовщиц чуть повыше задирать юбки.

Шарп прошел по переполненному залу и заметил в углу Симмерсона, который играл в карты со своими прихлебателями. Гиббонс тоже был там, теперь он стал постоянным представителем «штаба» Симмерсона; а еще возле стола находился весьма неприятный лейтенант Берри. Шарп вспомнил девушку. Он видел ее несколько раз после возвращения из Вальделаказа и неизменно чувствовал укол ревности. Однако тут же заставлял себя не думать об этом — офицеры батальона и без того достаточно разобщены. Сторонники Симмерсона плясали под его дудку и не уставали повторять, что он не виновен в потере знамени, однако многие открыто заявляли о том, что поддерживают Шарпа. Ситуация сложилась очень непростая, но сделать тут ничего было нельзя.

Шарп снова вышел во двор. Под одним из кипарисов сидели Форрест, Лерой и группа младших офицеров. Форрест подвинулся на скамейке, чтобы Шарп мог сесть.

— Вы никогда не расстаетесь со своим ружьем?

— Чтобы его украли? — спросил Шарп. — А меня заставили за него платить?

— Вы уже рассчитались за ошейники? — улыбнувшись, спросил Форрест.

— Нет еще. — Шарп поморщился. — Но теперь я официально отношусь к батальону, так что, полагаю, долг будет вычтен из моей зарплаты, только вот неизвестно, когда она прибудет.

Форрест показал ему на бутылку вина:

— Пусть это вас не беспокоит. Сегодня за вино плачу я.

Офицеры весело прокричали приветствие в адрес Форреста, а Шарп незаметно коснулся кожаного мешочка, висевшего у него на шее. Мешочек потяжелел на шесть золотых монет благодаря мертвецам на поле Вальделаказа.

Шарп выпил немного вина.

— Отвратительное!

— Я слышал, — сухо произнес Лерой, — что когда крестьяне топчут виноград, они не тратят время на то, чтобы отойти в сторонку и облегчиться.

Наступило минутное молчание, а потом все заговорили одновременно и весьма возмущенно. Форрест с сомнением заглянул в свою кружку:

— Не верю.

— В Индии, — заявил Шарп, — кое-кто из местных жителей считает, что пить собственную мочу очень полезно.

— Не может быть! — Форрест вытаращил на него глаза.

— Чистая правда, майор, — вмешался Лерой, — я видел, как они это делают. Кружку в день. Будьте здоровы!

Все принялись дружно протестовать и возмущаться, но Шарп и Лерой упорно настаивали на своем. Дальше разговор шел про Индию, про сражения и осады, про необычных животных и места, где хранятся несметные сокровища. Заказали еще вина, с кухни принесли еду — не свинину, аромат которой так соблазнительно витал в воздухе, а жидкое жаркое, состоявшее в основном из овощей.

Сидеть под кипарисами было так хорошо!.. Шарп вытянул под столом ноги, прислонился к стволу дерева, стараясь расслабиться и сбросить накопившуюся за день усталость. Несмотря на разговоры и смех, он слышал стрекотание насекомых, населявших испанскую ночь. Позже он перейдет на другой берег и посмотрит, как устроилась его рота, позволит мыслям отправиться в долгий путь туда, где французские офицеры пьют вино, совсем как они сейчас, где солдаты на берегу реки, похожей на эту, готовят на кострах ужин. А где-нибудь, наверное в углу гостиничной комнатушки, ничем не отличающейся от той, в которой остановился он, стоит Орел.

Кто-то с силой треснул его по спине.

— Так, значит, вас сделали капитаном! Эта армия не подчиняется никаким законам!

Это был Хоган. Шарп не видел его с того самого дня, как они вернулись из Вальделаказа. Он поднялся и пожал инженеру руку. Хоган так и светился от удовольствия.

— Я в восторге! Поражен, конечно, но страшно рад. Поздравляю!

Шарп покраснел и пожал плечами.

— Где вы были?

— Да так, поглядывал по сторонам.

Шарп знал, что Хоган делал рекогносцировку по заданию Уэлсли и вернулся со сведениями о том, какие мосты выдержат тяжелую артиллерию и какие дороги достаточно широки для того, чтобы по ним могла пройти армия. Капитан, очевидно, побывал в Оропезо, а может быть, и дальше. Форрест предложил ему сесть и спросил о новостях.

— Французы расположились в долине. Их там много. — Хоган налил себе вина. — Могу побиться об заклад, что через неделю мы вступим с ними в бой.

— Через неделю! — Форрест был удивлен.

— Да, майор. В местечке под названием Талавера их великое множество. — Хоган произнес название «Талли-верра» так, что оно прозвучало как имя какой-нибудь ирландской деревушки. — Но когда мы соединимся с армией Куэсты, нас станет больше.