И его слова о том, что я сама подписала контракт, таким образом отдав свою свободу по собственной воле, лишь желание перевалить вину за свою жестокость на чужие плечи. Так что да, мистер Рэми, я все же считаю вас чудовищем, как вы говорили при нашем первом знакомстве.

— Готово, рану не мочить, необходимые лекарства у Мадлен, — голос врача сух и безэмоционален, он собирает свои инструменты с педантичной четкостью, складывает окровавленные салфетки и тампоны в специально предназначенный пакет, который забивается под завязку. Удивительно, сколько еще во мне крови, потому что испорченный напрочь свитер превратился в мокрую алую тряпку, пропитанную ею.

Доктор уходит, и мы с Мадлен остаемся одни. Я сижу на кровати, почти голая, и смотрю на свои ноги, изуродованные порезами разных размеров. Некоторые из них, покрупнее, прикрыты пластырем, другие же просто обработаны зеленкой, делающей мои ноги пестрыми, как разукрашенный холст. Я так хочу отвлечься от событий сегодняшнего дня, что начинаю считать порезы, вслух выговаривая каждое число.

— Один, два, три, четыре, пять...

— Выпей это, — Мадлен садится рядом, протягивая мне ладонь с лежащими на ней таблетками, круглыми и выпуклыми с обеих сторон, глянцево-блестящими, которые облегчат мои страдания. Облегчат ведь, да? А может, заодно сотрут память и излечат душу?

— Знаешь, Мадлен, мы же ничего не сделали. За что он так? — Чувствуя присутствие неравнодушного человека, я оттаиваю и поджимаю губы, чтобы не расплакаться — слез достаточно все же.

— Не впутывай меня в это, Джиллиан, я просто хочу отработать контракт и вернуться домой.

— Ты еще надеешься на это, — издаю ироничный смешок, смешанный с истеричным всхлипом, и глотаю таблетки, даже не запивая. — Если бы такой шанс существовал, тогда люди в Изоляции знали бы про вампиров и вряд ли решались бы покинуть стены. В конце концов, те, кто покидал город, уже не возвращались. Так было с отцом Элисон.

— Но он существует. Шанс.

— Что? — с моих губ не сходит язвительная усмешка, и я впервые позволяю себе посмотреть на кого-то с неким превосходством — превосходством над их наивностью — моей отличительной чертой, которую так не любит во мне Хозяин. — Что ты несешь, Мадлен? Слышала бы ты себя, — я мотаю головой, пытаясь встать, но тут же оседая обратно, я слишком устала, чтобы убежать от этого разговора. Разговора, что начинает пробуждать во мне маленький луч надежды, веру, про которую я совершенно забыла в этом мрачном и чужом мире.

— Вот увидишь, Джиллиан, я вернусь, — она говорит это с такой уверенностью, что я прекращаю источать желчь и серьезно вглядываюсь в ее лицо. Тихая и неприметная, преданная своей работе, но тем не менее сильная и упрямая — она возрождает во мне то, что с таким упоением убивает Хозяин — любовь к свободе, которую я так опрометчиво отдала. — Спокойной ночи.

Мадлен уходит, а я еще долго сижу на кровати, обдумывая ее слова, пока глаза не начинают слипаться, и я не проваливаюсь в беспокойный сон. Мне снятся нежные прикосновения прохладных пальцев, скользящих по моим скулам, губам, шее. Мне снятся сильные руки, сжимающие меня в объятиях. Мне снится голос Хозяина, шепчущего что-то на французском, из которого я понимаю лишь привычное ma petite, но среди этой паутины, оплетающей меня, я различаю чистое небо свободы.

Глава 9

Я смотрю на себя будто со стороны, словно в отражении зеркала стоит другая я — разочарованная и уставшая, уставшая настолько, что это не может не отразиться на моем внешнем виде. Наверное, будь я дома, Элисон давно бы учинила мне взбучку, хотя бы за то, что сегодня я и не подумала привести себя в порядок. Распущенные, спутанные после сна волосы, потухший взгляд, опущенные плечи, одно из которых болит при каждом моем движении, напоминая о случившемся несколько дней назад. Сначала эта боль доставляла неудобства — я не могла спать и старалась не шевелить рукой, а сейчас словно привыкла и уже проще отношусь к болезненным ощущениям. В конце концов, эта боль стала частью меня, как и безвкусное бесцветное одиночество, которое поселилось в моем вынужденном затворничестве — Хозяин не звал меня, а я не интересовалась, дома ли он. Быть может потому, что, как не стараюсь это скрыть, внутренне боюсь его, а может потому, что он лишил меня единственно близкого здесь человека.

Близкого... звучит смешно, ведь Адель вряд ли можно назвать подругой, а теперь она вообще стала никем и ничем, вернее ее вообще не стало: в этом доме, в моей жизни. Это я знаю точно, потому что Мадлен на мой вопрос о ней лишь сочувствующе улыбнулась, тонко дав понять, что Адель больше не желанный гость в этом доме.

Что ж, нужно двигаться дальше.

Сбрасываю с себя уныние, делая глубокий вдох и наконец решаясь взяться за свою внешность. Пара минут, и вопрос с прической решен — волосы заплетены в свободную косу, дополняющую образ меланхоличного подростка; несколько хлопков по щекам для придания румянца и слой помады, той самой розовой, что была украдена мною из запретной комнаты.

Если бы не грусть в глазах я выглядела куда более живой и здоровой, но именно она выдает меня с потрохами — мне плохо, не столько физически, сколько душевно, но ведь до этого никому нет дела, правда, Господин?

Правда, иначе бы он пришел ко мне, не во снах, в которых он присутствует каждую ночь, а в реальности, где о нем нет и намека. Только однажды мне показалось, что Рэми был в моей комнате, когда, проснувшись утром, я уловила его аромат, зависший в воздухе. Впрочем, мне легче поверить в его безразличие, чем в то, что у него есть хоть капля человечности. Нужно отвлечься, чтобы не думать, даже не вспоминать о нем, о том, кто он есть и что он сделал, потому что от этих мыслей можно сойти с ума, а я не хочу быть слабой. Только не сейчас, когда осталась совершенно одна.

Единственное, что может помочь мне в этом — чтение, которое я забросила в связи с последними событиями. Нужно просто спуститься вниз, чтобы выбрать несколько книг, и вернуться назад. На улице начинающийся вечер, а это значит, что Хозяина может не быть дома, так что если мне повезет, я прокрадусь до библиотеки незамеченной. И действительно, в доме царит мертвая тишина, а на моем пути не встречается ни одной живой души. Я крадусь осторожно, изредка останавливаясь и прислушиваясь, и с легкостью преодолеваю расстояние от своей комнаты до библиотеки Господина, расположенной на первом этаже. В ней так же тихо, как и везде, но слишком мрачно, потому что большое окно зашторено тяжелыми портьерами, через которые пробивается лишь линия тусклого осеннего света, падающего на ряды книг с разномастными переплетами. Именно они привлекают меня, и я тороплюсь к шкафу, чтобы поскорее выбрать книги и вновь спрятаться в своей комнате.