Жалею, что не надела что-нибудь потеплее, чем легкое шифоновое платье с короткими рукавами. Впрочем, у меня нет теплых вещей, последняя из них была безвозвратно испорчена осколком бокала и моей кровью, пятна от которой я так и не смогла вывести. Скольжу пальцем по переплетам книг, прочитывая их названия и теряясь в выборе. Слишком много всего, чтобы так легко определиться. Признаться, библиотеке Хозяина можно позавидовать, и, если бы мы моя мама добралась до нее, то точно бы здесь поселилась.

— Божественная комедия, Данте Алигьери, — шепчу я, рассматривая корешок книги и с трудом доставая ее из ряда прижатых друг к другу изданий. Темно-красная потрескавшаяся обложка с красивыми витиеватыми буквами, по которым я провожу кончиками пальцев, впитывая в себя ощущения от соприкосновения с принявшими облик мыслями.

— Интересный выбор, — тягучий голос Рэми заставляет меня вздрогнуть и от неожиданности выпустить книгу из рук. Тяжелым хлопком она приземляется на пол, а я со страхом поворачиваюсь к Хозяину, наконец замечая его сидящим в кресле в углу комнаты. Признаться, если бы он не дал о себе знать, я вряд ли увидела бы его в царящем здесь полумраке. Сейчас же я пристально вглядываюсь в Рэми, в свою очередь изучающим меня.

Он сидит в свойственной ему манере аристократической лености, правда, в этот раз разбавленной некой небрежностью, сквозящей в его полу-расстегнутой рубашке с закатанными по локоть рукавами, волосах, просто зачесанных назад, но не уложенных как обычно, босых ногах, закинутых одна на другую. Одна его рука лежит на подлокотнике, а другой он держит стакан с напитком, наверняка алкогольным и крепким.

— Я испугал тебя?

— Д-да, немного, — неловко переминаюсь с ноги на ногу, сцепляя пальцы и не зная куда деться от Рэми, продолжающего смотреть на меня странно пристальным взглядом.

— Мне был интересен твой выбор. Так почему именно "Комедия"? — он говорит это, ставя стакан на стол и медленно поднимаясь на ноги. И с каждым его шагом мое сердце все быстрее бьется о ребра, потому что даже спустя столько времени я не могу забыть его истинного лица.

— Н-не знаю. Если честно, я не читала ее, — пожимаю плечами, наконец нагибаясь и поднимая уроненную книгу. Не знаю, что делать дальше, поэтому тупо стою на месте, пока Рэми подходит совсем близко и, будто случайно касаясь моих пальцев, забирает ее. И в момент, когда он опускает глаза, чтобы посмотреть на обложку, я могу тайком рассмотреть его и заметить некие перемены. Быть может, это связано с отросшей щетиной на обычно гладко выбритом подбородке, быть может, в непонятной усталости, заметной во всем его облике.

Боюсь, в этом мы похожи.

Я наблюдаю за тем, как как трепещут его ресницы, отбрасывая тени на скулы, и не успеваю отвести взгляд, когда он поднимает глаза и сталкивается с моим любопытством, смешанным с настороженностью.

— Довольно интересное видение загробного мира, построенное на аллегории. Не был знаком с ним лично, но, судя по написанному, у Данте была неплохая фантазия. Разложить Ад и Рай по полочкам, вернее по кругам. Например, Ад — от первого до девятого, в зависимости от тяжести греха. И если все же ты захочешь прочесть ее, то обрати внимание на девятый круг Ада.

— И что там? — я представляю себе безжалостных убийц и насильников, истребляющих целые народы. Они терпят невыносимые муки и молят о прощении, пытаясь стереть со своих рук кровь, но Рэми с легкостью разбивает мои представления, поясняя:

— Обманувшие доверившихся — самые страшные грешники, Джил. Предатели, лицемеры... — он снижает голос до шепота, будто пытаясь донести до меня скрытый смысл, и незаметно делает шаг ближе, отдавая книгу и склоняя голову чуть вбок. И в то время как я разворачиваюсь, желая поставить книгу на место, а на самом деле просто прячась от него в иллюзии занятости, он продолжает: — Таким образом, Джиллиан, чем материальнее грех, тем он простительнее, потому что причиняющий боль не скрывает своих тайных умыслов — он реализует их в насилии, не пряча свои мотивы за маской добродетели.

Я поднимаю руки, чтобы втолкнуть книгу в ряд, и испуганно затихаю, чувствуя дыхание Господина, коснувшееся моих волос. Он подходит так близко, что мне приходится вжаться в шкаф, дабы избежать близости. Напрасно, его рука ложится поверх моей, и Рэми слегка нажимает на нее, помогая вернуть все на место.

Делаю судорожный вдох, когда его ладонь ласкающе двигается вниз, по запястью, затем предплечью.

Мурашки по коже.

— Если бы я попал в его Ад, то девятый круг стал бы моим пристанищем, ma petite, — он выдыхает эти слова мне на ухо, и я закрываю глаза, силясь не застонать, когда его язык очерчивает ушную раковину, и прохладные губы обхватывают мочку уха. Одной рукой он обнимает меня за талию и прижимает к себе, заставляя пошатнуться, но тут же найти опору в его сильном теле.

— Почему?.. — с трудом произношу это, постепенно теряясь в его ласках и тут же презирая себя за это, ведь он сделал мне больно, очень больно, и эта боль до сих пор отдается в плече, которое сейчас он осыпает поцелуями.

— Потому что я предал доверившегося мне, не защитил, не уберег. Я виноват.

Его признание так неожиданно, что я резко напрягаюсь, проводя параллель с его словами об Адель и о том, что она последняя, кто видел ту девушку. Но его пальцы, Боже, его пальцы с такой легкостью отвлекают меня от серьезного разговора, что я не могу здраво мыслить и уж тем более собрать детали пазла. Они скользят по внешней стороне бедра, постепенно задирая платье и поднимаясь к тазовой косточке, прикрытой полоской трусиков. Рэми цепляет ткань указательным пальцем и пробирается ниже, по пути лаская низ живота и не торопясь прикоснуться ко мне там.

Мучает, зная, что я томлюсь от нарастающего возбуждения.

— Повернись ко мне, Джиллиан, — он шепчет это в мой затылок и ненавязчиво разворачивает, вдруг становясь серьезным и слишком пристально рассматривая меня. Его взгляд останавливается на моих приоткрытых от тяжелого дыхания губах, и Господин подозрительно прищуривает глаза. — Что это? — наверняка имея в виду губную помаду, спрашивает он.

— Помада.

— Я вижу. Чтобы больше я ее не видел, если тебе нужна косметика, скажи, — он произносит это твердым поучающим голосом, захватывая край своей рубашки и обхватывая мой подбородок ладонью. Его прикосновения лишены нежности, когда он тщательно стирает помаду и водит тканью туда-сюда до тех пор, пока мои губы не начинает жечь от такой откровенной грубости. Лишь когда он прекращает свои манипуляции я позволяю себе поднять до этого опущенный взгляд и облизнуть истерзанные его недовольством губы.