— Конечно, — пожимаю плечами и опасливо встаю рядом, вдыхая приятный аромат парфюма, смешанного с ароматом лосьона для бритья. Вытягиваю шею, чтобы заглянуть в открытую им тетрадь, и тыкаю пальцем в рисунок, желая разбавить наступившую тишину своими комментариями: — Это моя комната, в Изоляции, на самом деле она вся лимонно-желтая, яркая и живая, но я предпочитаю рисовать простым карандашом. Благодаря ему я могу достигнуть четкости линий и выгодно обыграть тень, — Господи, я словно оправдываюсь перед ним, задыхаясь от неловкости и мысленно умоляя его не заходить дальше. — А это моя мама, на самом деле она очень красивая, но у меня нет опыта, чтобы передать ее красоту в полной мере. Когда она улыбается, на ее щеках появляются ямочки, но отчего-то я запомнила ее именно такой, задумчиво грустной, — шелест страницы и его понимающий кивок. Тайком бросаю на него настороженный взгляд, наблюдая за его эмоциями и настроением. Рэми сосредоточенно серьезен, он внимательно разглядывает мои рисунки, по-настоящему интересуясь их историей и удивляя меня все больше — какое ему дело до прошлой жизни обыкновенной рабыни? — А это Элисон, — я вновь тыкаю пальцем, случайно касаясь его руки, прохладной и утонченно аристократической, с длинными пальцами и ухоженными ногтями. Прослеживаю за венами, бугрящимися на тыльной стороне его ладони, и облизываю губы, думая о том, что его руки созданы для того, чтобы дарить нежность — не боль, но, будто назло, чаще они одаривают последним. — Раньше у нее были длинные волосы, а потом она решила их постричь, да еще и покрасила в черный. Это был своего рода вызов своей природе, судьбе, что предрекла ей быть неприметной блондинкой с длинными волосами. Я ассоциирую это с борьбой, она всегда считала, что мы можем взять контроль над своей жизнью в свои руки.

— Право выбора, мы уже говорили об этом, — Рэми перебивает меня, словно избавляясь от нежеланного разговора, а я послушно замолкаю, закрывая эту тему. — А это? Айрин?

— Да, — киваю головой, поджимая губы и переминаясь с носка на пятку. Моя маленькая сестренка еще не обрела глаз, по той простой причине, что я не могу в полной степени выразить их глубину. То, что скрыто за простыми штрихами карандаша. То, что я не смогла вдохнуть в рисунок. Наконец, он переводит на меня вопросительный взгляд, молча указывая на этот недостаток, и я позволяю себе в открытую заглянуть в его лицо, чтобы рассмотреть каждую черту.

Что-то в нем изменилось.

— К сожалению, моих навыков не хватает, чтобы нарисовать ее глаза. Они... как бы это объяснить. Они больше, чем глаза, словно сама душа смотрит на вас. Простите, я несу полную чушь. Но в них столько света, доброты, искренности, веры, детской наивности, красоты. Слишком много всего, чтобы вместить в рисунок, — от его пристального внимания я теряюсь и начинаю говорить все глуше и глуше, стесняясь своих откровений и глупых попыток прыгнуть выше своей головы — ведь я далеко не художник.

— Напротив, Джиллиан, я бы сказал, что у тебя отлично получается. Стоит внимательнее прислушиваться к своим ощущениям, воспоминаниям, чувствам, и тогда все получится. Ты говорила, что глаза — ваша общая черта?

— Д-да.

— Я могу помочь тебе, если позволишь.

Согласно киваю, с любопытством глядя на то, как Господин берет карандаш и, разворачиваясь ко мне всем корпусом, пару секунд смотрит в мое лицо. Не вижу, что он рисует, но наблюдаю за каждым движением его пальцев, сжимающих карандаш и порхающих над бумагой. Изредка он отвлекается от рисунка и бросает на меня мимолетный взгляд; слегка хмурится, становясь вдумчиво серьезным, а потом довольно расслабляется, вкладывая карандаш за ухо и показывая результат.

Его рисунок выворачивает сердце, и я прижимаю ладонь к губам, чувствуя подступающие слезы — моя Айрин обрела душу. Ту самую, что делает ее портрет живым.

— Бог мой, — только и произношу я, стараясь размеренно дышать и протягивая руку к рисунку. Ласкаю лицо сестры кончиками пальцев, с щемящей болью понимая, что теперь я не так одинока, благодаря Господину, так четко выразившему самую суть. — Спасибо вам, — хочу забрать у него тетрадь, чтобы спрятать далеко-далеко, где никто не найдет и не заберет у меня последнюю возможность встречи с близкими, но Рэми оказывается на редкость настойчив. Он отрицательно мотает головой и возвращается к своему занятию, переворачивая страницу за страницей, рассматривая кафе, в котором я работала, незаконченный набросок Адель, кое-какие пейзажи, сохранившиеся в памяти. А потом внезапно застывает, и я понимаю почему.

Потому что он там тоже есть.

— А это, по-видимому, я.

Густо краснею, когда он переводит на меня проникновенный взгляд, и ощущаю как жар медленно сползает на шею и грудь, превращая меня в сплошного алого помидора. Черт бы побрал его любопытство и мое желание сохранить в памяти важные события в жизни, людей, что участвовали в ней и стали важной ее составляющей.

— Прости-те, если вам не нравится, я могу сот-рать, — на некоторых словах я заикаюсь, нервно комкая подол платья и разглядывая свои босые стопы. Смотреть только туда, туда и никуда больше.

— Все хорошо, ma petite. Оставь его, если тебе это важно. А теперь к делу, у меня мало времени, — вдруг становясь серьезным и холодно отчужденным, говорит Рэми. Он будто нехотя закрывает тетрадь и отдает ее мне, вновь пряча руки в карманы брюк. Не успеваю за сменой его настроения и думаю о том, что никогда не успею — слишком переменчивы эмоции Господина. — Мне необходимо уехать, и я не могу взять тебя, — словно предугадывая мой вопрос, дополняет он, — поэтому ты остаешься здесь, под присмотром Хелен.

— Хелен?

— Да, я мог бы посадить тебя на цепь или приставить охрану, — я широко распахиваю глаза, живо представляя, как он сажает меня на цепь и кидает пару костей, чтобы хватило на время его отсутствия, а он как ни в чем не бывало продолжает: — Но Хелен утверждает, что ты не сбежишь. Она верит в это, — Господин делает упор на последнюю фразу, подходя совсем близко и почти нависая надо мной. Я задираю голову, вглядываясь в его непроницаемое лицо и отчаянно прижимая тетрадку к груди, словно она сможет спасти меня от его близости. — И если честно, я тоже верю в это, ma petite*. Постарайся не подвести ее и будь чуть более благодарна Хелен — она не желает тебе зла.

— Д-да, конечно.

— Вот и умница, — бросает он, все продолжая смотреть на меня, будто изучая каждую и без того известную ему черту. — Что-то в тебе изменилось, Джил.

— В вас тоже.