Он едва заметно ухмыляется, пряча ухмылку за напускной строгостью, и, не сказав больше ни слова, направляется к двери. А я растерянно застываю, начиная осознавать, что его отъезд — это моя маленькая свобода. Ведь я смогу носить белье, сидеть в кабинете сколько угодно, не боясь, что он вот-вот застанет меня, могу петь и танцевать, открывать окна и, быть может, даже выйти на улицу. Для этого мне потребуется всего лишь разрешение Хелен, которую я наверняка смогу уговорить. Этот день воистину счастливый.

Улыбаюсь как дурочка, провожая его радостным взглядом, а потом принимаю наигранно грустный вид, окликая его:

— Господин! — Рэми встает как вкопанный, и я замечаю, как его плечи напрягаются, будто он ожидает от меня какого-то подвоха, например, унизительных просьб выходить на улицу. Но я всего лишь хочу вернуть свою вещь. — Карандаш, вы забыли отдать его, — быстрыми шагами дохожу до его протянутой руки и забираю карандаш, при этом не поднимая глаз и не желая выдавать свою радость. — Удачной поездки, — и, как только дверь за ним закрывается, я широко улыбаюсь и вскакиваю на кровать, напоминая типичного ребенка, вырвавшегося из-под контроля родителя.

Плевать, ведь я практически свободна.

Кто бы мог подумать, что мое воодушевление будет длиться всего лишь три дня. Три дня, за которые я успеваю научиться печь шарлотку, под чутким руководством Хелен, конечно; перерыть всю библиотеку в поисках словаря по французскому, но остаться ни с чем; попробовать себя в рисовании акварелью, по причинам моей привязанности к графиту меня не вдохновившей; сделать уборку в комнате и помочь Хелен с кухней. Но все это не может заглушить постоянное напряжение от ожидания приезда Хозяина, день возвращения которого становится все ближе и ближе. Иногда, сидя в библиотеке, я против воли прислушиваюсь к звукам, надеясь на то, что он вернется, или моля Бога, чтобы он задержался? Не знаю, не хочу думать об этом, не хочу признавать то, что после всего случившегося между нами, я могу скучать по нему. Особенно вечером, когда становится невыносимо тоскливо, и я прячусь в свою комнату, садясь на любимый подоконник и вглядываюсь в тьму за окном.

Мне стыдно за начинающуюся привязанность к нему; стыдно за то, что как бы я не отрицала этого, но я переживаю за него, прекрасно зная о ситуации в Совете и охоте за его членами; стыдно за то, что не могу насладиться по полной своей так называемой свободой, которая начинает душить меня с каждым новым днем, и, чтобы хоть как-то избавиться от тоскливых мыслей, я все чаще ищу общества Хелен, несмотря на мое поведение, все также по-доброму ко мне относящейся.

Это утро почти не отличается от остальных, такое же хмуро серое, оно врывается в окна мокрым снегом, заляпывающим стекла и оставляющим после себя ручейки воды. Не считаю нужным наносить макияж, хоть эта процедура и вошла в привычку, и прихожу на кухню, к хлопочущей Хелен, которая старательно что-то режет, сдувая с лица выпавшие из строгой прически волосы.

— Доброе утро, — обнимаю себя за плечи и вымученно улыбаюсь, чувствуя щемящую тоску от однообразности жизни. Сон, праздно проведенный день, сон. На мне теплый кардиган, одолженный Хелен и согревающий от неприятного холода, кажется, все время следующего по пятам; тяжелые ботинки на плоской подошве и, как всегда, хлопковое платье, на этот раз черное. Я кутаюсь в кардиган поплотнее и подхожу к окну, с пугающим безразличием наблюдая за разыгравшейся непогодой. — Ужасно холодно и неуютно.

— Ты видишь то, что хочешь видеть, Джиллиан. Взгляни на горизонт, через полчаса от непогоды не останется и следа. Видишь? — она говорит это теплым и мягким голосом, а я послушно вглядываюсь в даль, действительно замечая голубую полоску. — Сегодня ты грустная.

— Это точно. Ты не знаешь, где можно достать словарь французских слов?

— Зачем он тебе?

— Не знаю, — неопределенно пожимаю плечами, подходя к столу и разглядывая начинку для будущих пирожков. — Иногда Хозяин произносит фразы, смысл которых я не могу понять, а мне хочется знать, что он говорит.

— Оставь это, девочка, ты не найдешь здесь словаря. Мистер Рэми не позволит тебе узнать больше, чем тебе положено знать. — Ну да, стоило предположить, что он не будет держать его в своем доме — это вполне логично, когда не хочешь, чтобы кто-то узнал твои истинные мысли, надежно спрятанные в красивом звучании неизвестного языка.

— Если честно, я ничего о нем не знаю, и иногда мне кажется, что я никогда не смогу понять его, Хелен, — слегка волнуюсь, откровенничая с ней, и скольжу по столешнице ладонью, пытаясь скрыть нахлынувшее стеснение. Этот разговор о Господине, он слишком интимный и доверительный, будто разговор между матерью и дочкой, впервые влюбившейся и не знающей, что с этим чувством делать. — Он бывает нежным и мягким, особенно в постели, а потом становится отчужденным и жёстким, прямо как в последний раз. Прости, если я нагружаю тебя, но мне больше не с кем поговорить об этом. Я просто хочу понять, в чем я провинилась, в чем причина его недовольства в последнее время? Ведь я ничего не сделала.

— А в чем причина твоего недовольства, Джил? Почему ты порой злишься на меня? — поднимаю глаза, до этого опущенные вниз, и наталкиваюсь на вопросительный взгляд Хелен. В нем нет и намека на осуждение, лишь желание узнать правду. В этом мы похожи — я тоже хочу знать ее.

— Потому что я не хочу, чтобы ты меня жалела. Я еще не умерла.

— Понимаю тебя, так же, как понимаю и мистера Рэми. Он не привык делить свою собственность с кем-либо, а в данном случае с чем-либо.

— Что ты имеешь в виду? — Хмурюсь, не понимая, к чему она ведет, а Хелен загадочно улыбается, возвращаясь к своему занятию.

— Твоя болезнь, она может забрать тебя в любой момент, а господин Рэми любит контроль, любит, когда ему принадлежат полностью, когда он имеет абсолютную власть над жизнью, когда он, и только он, может распоряжаться ею. Ты же со своей болезнью поставила его силу под сомнение.

— Абсолютной власти не бывает. Он не может быть богом. Каждая из нас всегда может умереть: от несчастного случая, от болезни, от сотен причин. Господи, да я могу захлебнуться чаем или упасть с лестницы, сломав шею. Мы живые, Хелен, и этого не изменить, он не может контролировать нашу жизнь. Так или иначе Хозяин ограничен в своей власти над нами, потому что у нас есть выход — смерть, в борьбе с которой он бессилен.

— В том-то и дело, — она обреченно выдыхает, а до меня наконец доходит, в чем причина его злости на меня — смерть, что может в любой момент забрать его игрушку, и дело не в жалости или привязанности к ней, а в том, что кто-то другой может распорядиться ею. Вот, что он имел в виду, когда говорил, чтобы я не думала уходить от него. Но не я решаю, когда мне "уйти", и, тем более, не он, так что здесь мы оба бессильны. — Смотри, я же говорила, — Хелен резко меняет тему, замечая мой погрустневший взгляд, и я удивленно оглядываюсь назад, не веря свои глазам. Яркие лучи солнца скользят по полу, наполняя кухню светом и согревая сердце надеждой.