Здесь кого-то не хватает, кого-то доброго, понимающего, родного.

— Что здесь произошло?

— Ничего.

Впервые слышу его голос и не сразу понимаю, что это именно он говорит со мной, пока не натыкаюсь на его проникновенный взгляд, остановившийся на моих губах. Ложь, все ложь, здесь присохшая кровь Хелен, верившей мне и расплатившейся за это своей жизнью. Ведь так?

— Не стоит задерживаться, — он достигает меня за пару шагов и, кладя ладонь на поясницу, подталкивает вперед, упрямо уводя с кухни. Это так странно — не ощущать ничего, кроме гулкого эха от померкших переживаний, которые, на самом деле, должны быть яркими, болезненными и ядовитыми, которые должны разъедать душу и сердце, но вместо этого предпочитают затаиться в глубинах сознания и не мучить меня. Это так милосердно, наверное, и я должна радоваться. Радоваться и смеяться, что в отличие от многих других не сошла с ума и до сих пор живу, живу назло богу, пославшему мне такие испытания. Впрочем, обвинять его глупо, ведь не он причина моих страданий.

— Свободен, Леви, — сухой приказ Рэми душит меня до боли знакомым голосом, и вся я будто сжимаюсь, вставая поодаль от стола, за которым он сидит и листает какие-то бумаги. И пока он это делает, я успеваю посмотреть в сторону шкафа, где в отражении стекла сталкиваюсь со своим жалким видом. Спутанные волосы, поникшие нерасчёсанными паклями, изможденный вид и синяки на лице, руках, плечах, ссадины на шее, и только большие глаза остались прежними, не тронутыми чьей-то жестокостью и силой. За спиной прикрывается дверь, и я непроизвольно вздрагиваю, поворачиваясь к Господину и даже не пытаясь прикрыться. Нет того, что он не видел в моем теле, так что есть ли смысл прятаться. — Подойди ближе, — он говорит это пустым тоном, не выражающим ни злости, ни ненависти, ни жалости. Ничего, что могло бы выдать его эмоции, которые, впрочем, меня мало интересуют.

Послушно подхожу ближе и апатично смотрю на его руки, держащие стопку снимков. Наверное, мне нужно его ненавидеть, презирать, бояться, но на удивление я ничего не чувствую. Совершенно. Будто внутри меня пустота, не могущая создать ничего, кроме безразличия.

Он осматривает меня с ног до головы медленным равнодушным взглядом, а потом небрежно кидает снимки на стол, привлекая мое внимание к ним. Слегка поджимаю губы, узнавая на них Элисон, лежащую на земле, с закрытыми глазами, пугающе бледную. Из уголка ее рта тянется ручеек крови, который прочерчивает дорожку по щеке и прячется где-то в изгибе шеи. Элисон не спит, не притворяется, не играет роль в сентиментальном фильме, где главная героиня умирает.

Элисон мертва. Элисон мертва в разных ракурсах и на десятках фото.

— Мне жаль, Джиллиан. Ее убили во время восстания.

Ощущаю, как колючий холод поднимается от стоп вверх, и обнимаю себя за плечи, часто-часто хлопая ресницами и будто пытаясь смахнуть слезы. Но их нет, внутри меня пусто-пусто.

Пусто.

— Это всего лишь человек, мой Господин. Не растрачивайте на него свою жалость, — говорю это на полном серьезе, искренне и от чистого сердца, словно желая поддержать его и успокоить. Будто это не моя подруга стала жертвой системы, будто не я лишилась еще одного близкого человека.

К потерям привыкают, кажется, я где-то слышала это. Поднимаю глаза на Господина, натыкаясь на его подозрительный прищуренный взгляд. Он практически не изменился, если только на лбу пролегла хмурая складка и глаза стали еще чернее. Он смотрит на меня долго, будто тоже выискивая перемены, ища подвох, пытаясь найти прежнюю Джиллиан, которой теперь нет, наверное.

— Знаешь, ma fille, твои слова подтверждаются фактами, и я допускаю вариант того, что ты не намеревалась бежать, а следовала желанию увидеться с подругой, — Рэми все продолжает смотреть на меня, поглаживая кончиками пальцев поверхность стола и своими словами вызывая у меня слабую улыбку. Как же поздно он понял это. Я поворачиваю голову в сторону окна, полностью теряя интерес к разговору, и наблюдаю за тем, как ветер играет с падающим снегом, загоняя его в маленькие цунами. Иногда он со всей силы хлещет им по стеклу, успокаивается, а потом вновь набирает силы и продолжает играть, заворачивая пустившиеся в разброс снежинки в водовороты. Это красиво, даже очень, много красивее черных камней подвала и тусклого света. — Ты слышишь меня?

— Что? — недоуменно вскидываю бровями, вновь возвращая внимание на Хозяина, а он едва заметно сжимает челюсти и замолкает, как-то странно смотря на меня. Даже не представляю, о чем он говорил сейчас, совершенно отбившись от реальности.

— Я сказал, что информация, полученная тобой от Элисон, подтвердились — Айрин умерла, потому что деньги не дошли до твоей семьи, именно поэтому сейчас ты приведешь себя в порядок и поедешь со мной, — Рэми говорит это официально холодным тоном, но я вижу, с каким трудом ему дается озвучивать свои ошибки, лживые обещания, которыми он отравил меня когда-то, воспользовавшись моей наивностью.

Равнодушно пожимаю плечами, вызывая болезненные ощущения в месте укуса, и послушно направляюсь к двери, чтобы выполнить волю Господина. Не знаю, куда и зачем мы едем, и даже не собираюсь спрашивать, ощущая странное желание вернуться обратно — в стены сырого подвала, где тихо и спокойно, где нет внимательного взгляда Хозяина, сейчас будто немного растерянного, впервые столкнувшегося с чем-то пугающим и необъяснимым — не благоговейным страхом перед ним, не ненавистью и даже не болью, а с вымершими эмоциями, которые поселились в его наложнице и стали результатом его действий.

Я сижу возле его ног, на холодном мраморном полу, рассматривая свои тонкие пальцы и чувствуя как капельки воды, заменившие стаявший снег, скатываются по рукам вниз и скапливаются на тыльной стороне ладони. Мне стоило надеть что-нибудь более закрытое, чем платье на бретельках, но будто назло погоде я выбрала именно открытый наряд, показывающий всю красоту изуродованного тела. Мне не перед кем стесняться, меня мало волнует чужое мнение, а особенно сердитый взгляд Рэми, не разделившего мой выбор. Мне некогда думать о таких глупостях, я хочу разобраться в себе и понять, почему, почему, черт побери, я ничего не чувствую. Ведь судя по потерям в моей жизни, я должна сойти с ума от боли, выть от чувства вины и ненавидеть, ненавидеть этот мир всем сердцем.

Но вместо этого я как преданный пес сижу возле своего Господина и стараюсь не поднимать взгляд на окружающих нас людей. Все они столпились вдоль стен, все они не произносят ни звука и с настороженностью смотрят на восседающего на высоком стуле Рэми, который никуда не торопится и, могу поспорить, приготовил что-то весьма интересное в виде какого-нибудь развлечения.