В каждой семье существует своя легенда, откуда «род пошел». Рассказала мне такую легенду и Лидия Алексеевна Ерохина.

Давным- давно, еще при Екатерине Великой прибежали в Астраханские края воронежские мужики -не было сил уже терпеть помещичью неволю. Среди помещиков немало было самодуров, вот, например, помещик Зайцевский вздумал взять Наталью, будущую прабабушку Лидии Алексеевны, в кормилицы для щенят своей собаки. А была Наталья самой красивой невестой в своем селе, была уже замужем, но для Зайцевского она, видимо, значила меньше собаки, если взял он ее в кормилицы не для своих детей, а для щенят. Легко ли было женщине после щенков кормить собственное дитя? Может быть, кормила и проливала горючие слезы, понимая свое унижение, зная, что ее ребенка могут продать как борзого щенка. Причем за щенка запросят вдвое больше. И это про таких, как Наталья, написал русский поэт Николай Некрасов: «Три озера наплакано горючих слез, засеяно три полосы бедой». Но узнать судьбу своих детей не пришлось Наталье - она рано умерла.

Среди беглецов-воронежцев были два Ивана, то ли братья, то ли нет, дружно жили они меж собой или нет - это неведомо, но, видимо, хотели оба вести раздельное хозяйство, поэтому и основали два поселения - старший Большую Ивановку, младший, естественно, Малую. Правда, «крепость» и астраханских краев достигла, так что бабушки Лидии Алексеевны тоже была крепостными крестьянками. А один из прадедов был бондарем, вроде, как и рабочим, хотя имел и землю. Бабушка рассказывала, что у него было шестеро сыновей. За обеденный стол усаживались двадцать человек., ели все вместе щи из одной большой чаши, а мясо лежало рядом на большом блюде. Помолившись, начинали трапезничать в полном молчании, а когда щи были съедены, дедушка подавал сигнал, и все брались за мясо. Без сигнала никто не осмеливался есть, потому что суров был Прокоп.

Поле у них было большое, обрабатывалось сообща. Но собственность в любое время - собственность, то есть «мое», которое позволяет гордиться результатами своего труда. И хоть дружная была семья у бондаря Прокопа, а все-таки возникали обиды, потому что каждому из сыновей казалось, что он работает больше других, а имеет столько же, как и другие. Однажды после ссоры сын Федор упал в ноги отцу и сказал: «Батя! Дели нас!» - «Знать, на то воля Божия», - решил Прокоп и купил каждому сыну по дому. Лишь Максим, дед Лидии Алексеевны, остался жить в доме Прокопа.

Бабушка Екатерина - маленькая, симпатичная женщина была, видимо, ей досталась часть красоты матери ее Натальи. У нее родилось тринадцать детей. Некоторые из них умерли от «глотошной», так звали в деревнях скарлатину; один мальчик утонул, играя, в бочке с водой; девочка шести месяцев от роду перевернулась личиком вниз и задохнулась, потому что осталась без присмотра, так как мать жала просо - велел свекор Прокоп. В общем, осталось в живых пятеро, и Алексей в том числе - будущий отец Лидочки, Зиночки и Евгения.

Две Ивановки - словно два крыла большого села почти в пятьсот дворов, ставшего в последствии волостным. Село делилось на улицы - Верхнюю, Нижнюю, Заречную, Большую. Село числилось то за Астраханской губернией, то за Царицынской. Ныне Ивановка находится в подчинении города Дубовка Волгоградской области.

Накануне Октябрьской революции волостным писарем служил Максим Прокопьевич Бунеев. Кроме того, он был регентом в местной церкви, потому что имел красивый баритон. Умный, состоятельный крестьянин, он принял революцию сразу и бесповоротно, и детям своим - а их было пятеро - внушил почтение к происшедшим в стране изменениям, воспитал их патриотами. Вот такова краткая история-легенда рода Бунеевых, старшие в нем сейчас Зинаида, Лидия и Евгений. И все живут в Волжском, лишь младшая, послевоенная Людмила - в Сочи.

Алексей Бунеев сочетался браком с Клавдией Дмитриевой в 1928 году. Он, как и все Максимовичи, тянулся к знаниям, отец тому не препятствовал, понимая, что в новой России мало иметь только церковно-приходское образование, и потому, когда Алексей решил поступить в Сталинград на курсы бухгалтеров, Максим Прокопьевич не возражал.

После окончания курсов Алексея послали работать бухгалтером в совхоз «Баррикады», но Алексей мечтал вместе с семьей поселиться в Сталинграде, построить там большой красивый дом. Но война поломала все планы Алексея Бунеева. Однако Алексей думал, что война вскоре закончится, он вернется назад и все наладится. «Наша страна - большая и сильная, Германии нас не одолеть, мы быстро завершим войну». Так в то время многие думали, но прошло 1418 долгих, тяжелых, страшных дней, пока война завершилась победой советского народа.

Мать проводила Алексея на фронт своим благословением, положив ему в карман маленький мешочек, где лежал кусочек его родовой «рубашки», в которой был новорожденный Алексей. Талисман хранил его долго, пока кто-то не украл у него тот мешочек, думая, наверное, что там лежат деньги. Но рожденный в «рубашке» не зря считается счастливым человеком, потому счастье не совсем отвернулось от Алексея после пропажи материнского талисмана: от взрыва рядом с Алексеем упало дерево, едва не придавив его, однако и от смерти спасло, хотя Алексея буквально изрешетили 13 осколков, он остался жить. И жил до 76 лет, у него даже зубы никогда не болели, а давление было как у молодого.

А братья погибли - Василий под Воронежем, а Петр - на Мамаевом кургане, причем Петр мог и не идти на фронт, потому что у него в бою была покалечена правая рука, его комиссовали, и он работал учителем в Малой Ивановке. А тут объявили набор добровольцев на фронт, и он пошел в военкомат. Ему сказали, дескать, куда же ты, калека, как воевать будешь, но он был левша и ответил, что может воевать и с покалеченной правой рукой. Поступить иначе он не мог, потому что был комсомольцем и считал, что должен бороться с врагом за свободу своей родины. С тех пор его никто из семьи не видел. На все послевоенные запросы был один ответ: «Пропал без вести в период боев в Сталинграде».

Клавдия, пережив первую, самую страшную бомбежку (перед войной совхоз отправил Алексея в Сталинград в двухгодичную школу бухгалтеров, семья жила с ним), твердо решила: «Надо спасать детей и уезжать отсюда». К тому времени немцами был оккупирован уже район нынешнего Красноармейска, где на Дар-горе жили ее родственники. Сначала собиралась переехать в Красную Слободу, куда переправляли местных жителей, но баржу, на которой она хотела эвакуироваться, разбомбили. Клавдия поняла, что «немец прет» вовсю, может случиться так, что придет и в Сталинград, и решила любыми путями добраться до Ивановки - там все-таки родня мужа и ее мать Ефимья, там будет легче пережить даже оккупацию, хотя сердце отказывалось верить в то, что такое может случиться. Они ехали всю ночь на грузовой машине, в чем успели во время дневной бомбежки убежать из дома, сидя на ящиках с боеприпасами. А вдали полыхал Сталинград. Страшное пожарное зарево было ночами видно даже в Ивановке, хотя она удалена от Сталинграда примерно на 80 километров.

Но и в Ивановке тоже были бомбежки, потому что в районе Дубовки было большое скопление наших войск, поэтому фашисты подвергали бомбардировкам и Дубовку, и другие села. Во время налетов жители Ивановки часто прятались в домах под кроватями, думая, что если обрушится крыша, то грядушки кроватей хоть немного защитят. Копали жители села и щели во дворах. Но ребят было трудно удержать в укрытии, любопытство выгоняло их на улицу, и мальчишки, наблюдая воздушный бой, шумно комментировали: «Во, наш поддал фрицу! Во, смотрите, немец горит!»

А потом через Ивановку погнали пленных, часть их была оставлена в селе. Все они были тихими, самоуверенность слетела с них окончательно. Много было обмороженных, потому что их летние кепи и шинели не были рассчитаны на зимнее время. Некоторые из пленных немецких солдат даже были довольны, что пусть через плен, однако ушли от войны, и есть гарантия выжить и вернуться домой. Один из таких показал Клавдии Дмитриевне фото троих детей и попытался объяснить, что на фото его «киндер», они такого же возраста, как и ее дети, и что «Гитлер - капут». Что она могла сказать? Что никто его сюда не звал, что по вине фашистов воюет ее муж, а они терпят страшные лишения? Она и сказала.