Знание этих фактов (пусть далеко и не всех) оптимизма капитану нисколько не прибавляло, наоборот, заставляло и тревожиться, и где-то даже и сомневаться: а верно ли то, что они сейчас делают? Не выйдет ли из под контроля (а и полный ли он?) та Сила, что пока дремала сейчас в этом шарике диаметром три айги (два метра)? И что, в конце концов, вообще получится из всей этой затеи?

Он опять перевёл взгляд на общий план. Хотя, поздно уже что-либо менять: дан приказ и его необходимо выполнить. Идёт война. Кровопролитная, жестокая, и он не кто-нибудь, а капитан боевого ударного рейдера, от действий которого сейчас зависит, возможно, весь исход датайской кампании. И не только.

Отметив время (59 часов до подлёта к цели), капитан отдал несколько распоряжений («Полная тишина на борту, обесточить всё, за исключением оптических голографикаторов, противометеоритной защиты и камеры с ва-гуалом, отключить все сканеры и навигацию, идти по визингу, маршевым двигателям «стоп!», дойдём по инерции. Да поможет нам Ал-гоой!»), потом выбрался из кресла и направился к скоростному лифту. Наступал самый ответственный момент всей операции, и присутствие капитана при окончательной структуризации шароида до уровня функциональной стабильности было не только необходимым, но и жизненно важным, потому что именно у него имелась та программа-ключ, своеобразный декодер-дешифратор, плод усилий алгойских учёных, которая и заставит работать ва-гуала в том режиме, что будет необходим для выполнения всей миссии в целом. Вернее, не работать, а воевать.

Через каких-то 59 часов…

Во все времена оперативная работа подразумевала три вещи: сбор информации, её анализ (эти две составляющих были, пожалуй, самыми трудоёмкими) и игра на опережение, то есть непосредственно сами оперативные действия. Остальное, как-то: умение, оперативная хватка, выучка, характер, работоспособность, личные качества оперативника как работника — это уже зависело от конкретной личности. Так было и так будет.

Но вот что прикажете делать, когда оставалось одно — играть на опережение? Когда у тебя 24 часа и ни о каком сборе информации и её анализе и речи не идёт? Просто элементарно нет времени?

Баев был оперативником до мозга костей, но сейчас попал в настоящий цейтнот и чувствовал себя соответственно. Паршиво он себя чувствовал, потому что прекрасно понимал, что угроза для неё более чем реальна. Но, дьявол всё раздери, как о ней узнали? И что это за силы такие ему противостоят уже тут, на Земле? Кто решил уничтожить сокровище, что он вывез с Мизая? Кто?.. Да, каким-то образом (хотелось бы знать, каким?) он сумел вычислить мерзавца, но, как оперативник с богатым опытом и чутьём на ситуацию, не сомневался, что скорее всего в той точке уже никого не окажется — знают, сволочи, с кем имеют дело. Служба, конечно, туда нагрянет, всё проверит, и он там обязательно побывает (может, что-то и «унюхает» своим новым восприятием окружающего), но… Но пока это даже не ниточка, потянув за которую, можно размотать и весь клубок. Так, всего лишь запах следа.

Баев напрямую связался со своим шефом, Ираклием Гонгвадзе, человеком серьёзным, вдумчивым и рассудительным. Тот, выслушав своего подчинённого и мгновенно вычленив суть, задал единственно верный вопрос:

— Что будешь делать?

Ким помедлил с ответом, собираясь с мыслями и всё ещё невольно продолжая вслушиваться в себя, мимоходом отмечая второстепенные детали, мешающие восприятию окружающего, раздражающие, как соринка, попавшая в глаз, как надоедливая муха, что зудит и зудит возле уха. Например, его очень донимало то, что он «слышит» доносящийся издалека разнообразный и разносторонний пси-шум большого города и ареала в целом, который мешал сосредоточиться, собраться, чтобы принять нужное решение, выбрать стратегию и подумать о тактике. Шум отвлекал, обескураживал и действовал на нервы. Но тут, неожиданно для себя, он вдруг заставил раздражающие факторы как бы обтекать сознание стороной и запросто сделал из них неразборчивый, несущественный фон: так, находясь у моря, мы почти не обращаем внимания на шум прибоя, вроде бы есть, а как бы и нет — привычный, почти незапоминающийся фон. Он учился!

— Надо бы эту сволочь непременно отыскать, чувствую, здесь подключились некие силы, о которых мы не имеем пока что никакого понятия. И это больше, чем настораживает!.. Короче, сейчас буду. А там решим.

Гонгвадзе призадумался, — на одну проблему стало больше. И как же всё это не вовремя!

В Управление Баев прилетел минут через двадцать, предварительно повозившись с записью разговора, минимум времени затратив на сборы и отдав необходимые распоряжения Сильвестру, посадил свой скаттер на крышу Западного крыла, целиком отданное для нужд их Сектора, затем на лифте спустился на третий этаж и вышел в кольцевой коридор.

Несмотря на вечер, народу тут хватало, хотя это как раз было понятно — Земля находилась в состоянии войны, и Служба Контроля Безопасности, оправдывая название, исправно выполняла возложенные на неё функции, не считаясь ни со временем, ни с затратами, уж слишком ответственные задачи стояли перед ней. Баев слегка поморщился: не любил он суету и мельтешение перед глазами, за годы работы привык к самостоятельности, предпочитая по возможности работать один. Неудивительно, что у себя в отделе из-за такой вот привычки и прослыл он волком-одиночкой, которому многое по плечу, но который в первую очередь надеялся на собственные силы и богатый опыт. Многие думали, что Баев и жил-то в лесу, один, ибо как раз и привык к такому вот подходу к делу и образу жизни, менять который, кстати, нисколько не собирался. Потому что работа инспектора-безопасника как раз подразумевало именно это — целиком, полностью отдаваться делу, иногда жертвуя личным в угоду общему.

На ходу кивнув знакомым, так же спешащим по своим делам, свернул в боковой коридор, в конце которого и находился кабинет шефа, но вдруг неожиданно столкнулся с Еленой Шевченко, выходящей от аналитиков, где она работала ведущим специалистом. Молодая женщина прижимала к груди объёмистую папку с распечаткой документов и выглядела подавленной, утомлённой и какой-то потерянной, но, увидев Кима, сразу преобразилась — глаза, бывшие усталыми, потухшими, вдруг ожили, заблестели, на нежных щеках проступил румянец, а губ коснулась лёгкая, чуть печальная улыбка, и вообще, она как будто засветилась изнутри, расцвела, и Баева словно ошпарило, когда он отчётливо увидел этот свет — золотистый, мягкий, нежный, зовущий, и, споткнувшись на полушаге, остановился, поражённый увиденным, а заглянув в её светло-карие глаза под длинными ресницами, чуть не утонул, не захлебнулся в этом светло-коричневом омуте, на дне которого мерцали невесомые искорки. О, Боже!..

— Здравствуй, Ким… Давно не виделись… Что с тобой? Что-нибудь случилось? — неосознанное беспокойство овладело ей — женское сердце всегда шло на шаг впереди разума. Внутренний свет, исходящий от женщины, как от разгорающейся звезды, слегка потускнел, в золоте спектра проявились червоточины, что говорило о тревоге. Баев, как заворожённый, вбирал и вбирал это волшебное свечение своим новым зрением, заполняя себя им до краёв. С ума сойти!..

Он стоял молча, не дыша, будто громом поражённый, и не видел вокруг ничего, кроме этого сияния, а потом, не думая, не рассуждая, помимо своей воли заглянул чуть глубже и…

— Да что с тобой?! — Елена не на шутку испугалась, вглядываясь в это лицо, такое милое, родное, не раз и не два снившееся по ночам. Сердце учащённо забилось, как всегда, стоило ему лишь вот так оказаться рядом, только руку протяни… И тут же будто мороз по коже — Лене вдруг показалось, что ей, особо не напрягаясь, заглянули прямо в душу, высветили там всё до самого донышка, как мощным прожектором, и… И тут же исчезли.

Кое-как взяв себя в руки, Ким вымученно улыбнулся. Он совершенно не представлял, что ему сейчас делать и как себя вести (что с ним бывало крайне редко). А всё спасибо его новым приобретённым способностям, благодаря которым он буквально прозрел как в прямом, так и переносном смысле. Он отчётливо понял, а до этого зримо увидел — эта женщина по-настоящему его любила, той любовью, что даётся раз в жизни и навсегда, любила безнадёжно и давно, но всё ещё надеясь на взаимность… Боже! Неужели он был таким слепцом?! С каменным сердцем и ороговевшей душой?.. Ничего вокруг не видящий? Какой же он идиот!.. Кретин!..Болван!.. Действительно — слепец!