— Господин! — доложил в клипсу связи дежурный офицер командного отсека. — Сканеры отметили на уровне базовых составляющих некое внешнее воздействие.

— Земляне? — встрепенулся Нон.

— Неясно… Сигнал прерывистый, слабый, идёт вообще откуда-то из запределья и дешифровке не поддаётся.

— Сейчас буду. Продолжайте отслеживать.

Вот нечто подобного он и ожидал. Только причём тут внешнее воздействие, хуун возьми?

А в командном деловая суматоха: нижние чины сама собранность и деловитость, верхние операторы непроницаемы и сосредоточенны, а ближайшие помощники — сама услужливость и подобострастность.

Саал расположился в своём ком-кресле и бросил короткий выразительный взгляд на панорамный экран. Как и следовало, ничего там не изменилось; та же бриллиантовая россыпь созвездий, равнодушных ко всему живому, и вечный покой. Всё, как обычно… Идиллия, Сущий забери его и его душу!.. Потом перевёл взгляд ни нижний левый сегмент экрана — ва-гуал в своей камере продолжал как ни в чём не бывало спокойно шевелить отростками, отсюда похожими на бахрому, окутавшую золотистый шар. Он пригляделся. Показалось, или их стало больше?.. Или меньше?.. А кто-то их вообще считал? Наверняка никто и не додумался!.. Хотя, что это меняет? Сто их, или двести — нам-то какая разница? Что мы в этом понимаем?

— Как там? — поворот головы в сторону старшего помощника.

— Сигнал, господин. В сторону, куда-то вглубь, — это «вглубь» он выделил голосом и прозвучало оно поэтому как полномасштабное «ВГЛУБЬ».

— И что это означает?

— Непонятно… Идёт к нам откуда-то из периферии, а дальше след теряется, растворяется. По крайней мере, волновые датчики слежения бессильны. Плюс нечто похожее от ва-гуала и самой планеты. Но есть любопытная подробность: где-то в той стороне как раз и находится метрополия землян.

— Метрополия? Но причём тут тогда местная планета? — Нон Саал задумался. А на планете-то некий артефакт. Это мы думаем, что там трансмиттер, а на самом деле?.. Вот ведь, Всесущий, куда же мы лезем? Что всё это означает? И ещё одно: они-то сигналы отследили, значит, и другие это непременно сделают. Те же земляне, например. И, как следствие, наткнутся на их рейдер, и тогда никакая маскировка и предосторожность уже не помогут. И вся операция под угрозой.

— Это всё?

— Пока да. Мы отслеживаем, что возможно.

Ему не понравилось это «пока», но, глянув на застывшего старшего помощника, понял — всё это бестолку. Тот и сам ничего толком не знал и ещё мало что понимал (ведь всей информацией владел только он, капитан). Махнув — идите, мол! — опять задумался.

Что за сигналы? И куда, интересно? Это «куда?» его больше всего и тревожило. На эту ненавистную Землю? Или к суганцам на их Гор-ку-аху? Или к джаодам? Те ведь тоже где-то в том районе обитают. Хотя, какая теперь разница? Главное, началось. А предупреждён — значит, когти уже не спрячешь. Надо выходить из пассивного режима в активный. Пора.

Нон Саал хотел было подняться и отдать приказ о переходе корабля в следующую фазу операции с последующей сменой диспозиции, но не успел…

Что-то заставило его упасть обратно в кресло. Что-то настолько чужеродное и леденящее мозг, что он… Он просто перестал ощущать себя как личность, в неуловимое мгновение превратившись в безропотную, послушную марионетку, натурального зомби. Ледяное, чужое и, что самое ужасное, абсолютно равнодушное, заглянуло в его сознание, прошлось по всей его составляющей и ментально велело:

— Сиди… Жди…

И он остался в кресле. Сидеть и ждать. За секунду у него отняли и практически разрушили всё, чем жил, дышал, на что надеялся и во что верил. Забрали всё, что наполняло его разум, что растворилось в сознании — жизнь, свет, тьму, зло, добро, всеславие и всесущее. Его опустошили и досуха выжали, как тряпку, оставив только естественное и необходимое — дышать, моргать, сглатывать и пускать слюни, как недавно рождённый…

Ва-гуал, не меняя положения и внешне оставаясь там, где и был (лишь золотистое сияние стало чуточку ярче и интенсивнее) объял всё вокруг, впитал всё необходимое (экипаж мгновенно перестал быть одним целым, командой, распался на зомбированных, управляемых особей), потом ослепительно вспыхнул расплавленным золотом, в миг разметал окружающие его пси-генераторы, превратив их одномоментно в мешанину из пластика, металла и керамзита, тут же занял всё освободившееся пространство своим трепещущим телом (при необходимости мог бы занять и весь корабль), вновь запульсировал, обвил щупальцами-рецепторами потолок, стены, пол и снова замер, будто к чему-то принюхиваясь, как гончая, взявшая свежий, будоражащий и кровь, и нутро, и естество, недавний след. Ва-гуал окончательно «проснулся». И тут же показал зубы.

Прирождённый хищник, вставший благодаря алгойцам вновь на тропу войны, некогда им позабытую, он изготовился, потому что изголодался. Для него не существовало понятия «свой». Как, собственно, и «чужой». Он просто существовал и был сам по себе, уничтожая или растворяя всё, отличное от него. Такова была его сущность, природа, и, по-большому, цель. Таковым оно было, это Большое Зло. И оно, ещё толком не пробуждённое, уже жадно, плотоядно оглядывалось.

Алгойцы, не ведая того, открыли свой собственный ящик Пандоры и, ничего не подозревая, заглянули внутрь. Заглянули…

… в Бездну!

А возле кабинета стояла Елена. Всё с той же папкой в руках, всё так же прижимая её к груди, словно защищаясь от чего-то. И взгляд какой-то отрешённый, будто внутрь себя. И бледная, какая-то потерянная. Будто заблудившийся ребёнок в огромном мегаполисе. Баев как-то сразу это определил — и её потерянность, и скованность, и некоторую отчуждённость. Словно шла куда-то да и потерялась, заблудилась в лабиринтах улиц. Потерялась, как маленькая девочка в тёмном, дремучем лесу. Но, как ни блуждала она где-то там, внутри своей души, но, увидев Баева, сразу пришла в себя: взгляд и прояснился, и потеплел.

— Здравствуй ещё раз, Ким, — еле слышно произнесла женщина, смотря на него с грустью. А потом невольно зарделась вся, вдруг пошла пятнами, ибо показалось ей, что всю её пронзили острым, навылет, взглядом. Пронзили как остро заточенным клинком. В самое сердце. Она тихо охнула и покачнулась, но Ким уже был рядом и поддержал. Он так сейчас хотел тепла и участия, что готов был отдать за это всё на свете. И поэтому совершенно не думал, что творит своими способностями.

— Здравствуй, Леночка, — всю ласку, нежность, все нерастраченные чувства свои, всё, что в нём ещё оставалось от старого, полузабытого, вложил он сейчас в это «Леночка». — Пойдём, присядешь, родная.

И сам себе удивился: как просто и естественно у него это вышло — родная… А как же иначе? Конечно, родная!.. Увидеть, а потом и понять, и принять — это дорогого стоит. И он не собирался этим разбрасываться. Совершенно!

И чуть ли не на руках внёс женщину в кабинет.

Усадив гостью в своё кресло, сам пристроился в соседнем, в котором Ромка недавно сидел и курил, рассеянно поглядывая на чёрное небо за окном. Сердце сжалось… Он так отчётливо вдруг прочувствовал его остаточную ауру, что аж задохнулся от вошедшего в него, как зазубренный осколок, ощущения и переживания другого человека. Которого нет уже. Это было странно. Чересчур. И уже на пределе его сил.

— А Ромка где? — Елена пришла в себя, но не совсем: в голове по-прежнему туман, на сердце давила что-то тяжёлое, неприятное. С ужасом она осознала — это предчувствие беды. Близкой и… грядущей.

— Погиб… Час назад, — зачем-то добавил Ким. Совершенно безысходно, безнадёжно и тяжело упало это его «погиб», одним словом было соединено всё живое и нетленное с мёртвым, неизбежным.

— Что?.. — Елена выпрямилась и неверяще уставилась на Кима. Сердце в очередной раз сжалось, уже спазмом тоски.

Баев не отвёл взгляда, погружаясь без остатка в эти светло-карие омуты, в которых плескалось сейчас неподдельное горе, горечь утраты и осознанность непоправимого. Она умела переживать и сопереживать, дано ей было это удивительнейшее свойство человеческой души и сердца. Помимо своей воли, желая и в то же время не желая, но Баев в каком-то полусне, заторможено, всё рассматривал и рассматривал внутренний свет, исходящий от сидящей рядом женщины. Сейчас он потускнел, проявились в нём тёмные пятнышки и крапинки червоточин, она переживала боль утраты и жила в этот миг на какой-то только ей доступной эмоциональной волне, которая с головой захлестнула женщину и где не было места никому.