— Большие крытые грузовики. Прошел автобус в сопровождении бронетранспортеров и мотоциклов с пулеметами.

— Придется ждать, пока не спадет поток машин. — Бажанов посмотрел на светящийся циферблат наручных часов. — Знать бы, где споткнешься!..

Отряд подтянулся поближе к шоссе. Грузы оставили в глубине леса. Группа автоматчиков под командованием Галушкина затаилась метрах в шести-семи от кювета — отсюда было хорошо видно все, что делалось на шоссе. Лежали молча, чувствовали, как неудержимо уходит тепло.

Только к полуночи движение на шоссе заметно подзатихло. Небольшие группы автомашин проходили с промежутками в две-три минуты.

— Приготовиться!

Отряд вытянулся в шеренгу вдоль кювета. И когда очередные автомашины прошумели мимо, мы перешли шоссе, таща за собой волокуши.

Стараясь наверстать потерянное время, дальше шли почти без остановки. К утру ветер изменился: теперь он был сырой, западный. Скольжения почти не стало. Вытянулись на полянку, остановились и вдруг увидели метнувшийся, слева, ввысь, мощный луч света. Через некоторое время снова… Голохматов, Маркин и Мокропуло пошли выяснить причину этого явления. Скоро возвратились. Оказалось, что рядом подавал сигналы прожектор с военного аэродрома. Кто-то громко вздохнул: „Вот бы!..“

— Отставить! — строго сказал в темноту Бажанов. И, спрятавшись под плащ-палатку, нанес на карту ориентиры расположения вражеского аэродрома.

Соседство военного аэродрома и близость рассвета подстегнули нас: мы заторопились. Дорога пошла под уклон. Тяжелые волокуши легко и быстро скатились вниз. За ними сбежали лыжники. Спускаясь, я налетел на пень, засыпанный снегом, упал. Левая лыжа сломалась. Поднявшись, с сожалением осмотрел обломки. Ничего не сделать! Придется попытаться продолжить путь на одной. Опытному лыжнику это, может, и удалось бы, но у меня ничего путного не получилось.

— Стой! Так, парень, ты далеко не ускачешь! — услышал я позади хрипловатый голос Миши Лобова. — Лучше чеши пешком. Или нет… Давай-ка на мои становись, вместе доберемся.

— Ничего… Скоро привал. Доберусь как-нибудь.

— Ты что, соображаешь?! „Как-нибудь“… Становись, говорят тебе! Ну?!

Пришлось послушаться. Я уцепился за его вещевой мешок, встал сзади на его лыжи. Мы тронулись. Правда, останавливались часто: ноги мои срывались с лыж. Но все-таки догнали пеших. Многие ничего не заметили. А когда, обгоняя колонну, прошел адъютант командира и приказал: „Подтянуться! Скоро привал!“ — мой напарник остановился, сказал, тяжело дыша:

— Ну а теперь слезай! Видать, понравилось?

Вокруг слышались сдержанные смешки. Некоторые ребята видели, как мы с Михаилом Лобовым „мчались“ вдвоем на одних лыжах, и слышали, как он „подбадривал“ меня не очень-то ласковым словом.

Небо на востоке светлело. Наступало утро 4 апреля. Отряд медленно втянулся в глубь векового хвойного бора.

Готовились к дневке. Под развесистой елью расположилось отделение старшего сержанта Моргунова. Ребята убрали снег, разгребли толстый слой хвои, накопившейся под ней, сверху настелили лапника. (Спали обычно по двое — валетом. Ноги прятали под полушубки друг друга.) Командир отделения внимательно наблюдал, чтобы места для отдыха были удобными. Когда все было готово и бойцы стали развязывать вещевые мешки, Моргунов спросил, прищурив свои голубые глаза в лукавой усмешке:

— Парни, а кого это из вас я по спине огрел?

— А когда это было? — спросил Валентин Хохлов, не поднимая головы от банки с тушенкой.

— Сегодня ночью… У шоссе.

— А чем огрел-то?

— Палкой.

— Не лыжной ли?

— Точно. Лыжной, — подтвердил Моргунов, косясь на него.

— А-а, — протянул Хохлов безразличным тоном. — Наверное, кого-нибудь не из нашего отделения.

— Да нет, Валя, из нашего, — возразил Моргунов, еле сдерживаясь, чтобы не засмеяться.

Хохлов пожал плечами, поднял, как бы раздумывая, светлые брови, аккуратно отрезал кусочек мерзлой говядины, сунул в рот, посмаковал и спросил:

— А за что огрел-то?

— Да за то, что целился в проходивший транспорт противника, когда делать это строго запрещено!

— Ну, за это, конечно, стоит! — отозвался Хохлов „сурово“ и нахмурился.

Ребята смеялись, давно догадавшись, о ком идет речь. А кто-то заметил:

— Чует кот Васька, чье сало съел.

— Да что вы, ребята? — возразил Хохлов, изображая на лице полную невинность. — Командир, скажи им, что это не меня!

Моргунов назидательно сказал:

— На этот раз замнем. Но смотрите, ребята, чтобы подобные глупости больше не повторялись. Понятно?

До цели похода оставалось всего восемнадцать километров. Но они стали самыми трудными за весь наш рейд. Нам предстояло форсировать реку Березину.

Обсудив все, решили оставить часть ВВ и противотанковых мин где-нибудь в глухом месте. Для тайника выбрали густой молодой ельник, в глубь которого было трудно пробраться. Ящики с толом сложили в яму от свежего выворота толстой сдвоенной осины. Мины разложили в один слой по земле. Сверху тайник забросали прошлогодними листьями, лапником. На соседних деревьях оставили заметки. Освободившиеся волокуши разобрали. Лыжи дали тем, у кого их не было. И двинулись дальше…

Наконец отряд остановился на берегу Березины, покрытой полуразмытым льдом, — предательски чернели полыньи. Разведчики Владимир Крылов, Иван Келишев, Павел Маркин сняли лыжи, легли на них и, отталкиваясь руками, таким образом „поехали“ через реку.

Получив от них сигнал, что на противоположном берегу путь свободен, отряд тронулся через реку. Под тяжестью людей и грузов слабый лед трещал, оседал. Через полыньи выплескивалась вода. Промокли до нитки, но переправились.

Наступил пасмурный рассвет. Растянувшаяся колонна отряда входила в густой лес. Я шел последним, подбадривал отстающих, хотя и сам едва держался на ногах. Теперь снег за ночь не промерзал. Тонкая корка льда легко ломалась. Под ней была рыжая, пропитанная лесной настоянной на листьях и траве водой снеговая каша. Волокуши оставляли за собой темную дорожку воды. И я шел, чувствуя, как вода проникает в сапоги и холодит стертые ноги…

— Сто-о-ой!

Георгий Иванович Иванов (известный до войны футболист, успешно игравший в командах мастеров „Шахтер“, „Трактор“, „Торпедо“, награжденный орденом Красной Звезды) подошел ко мне, отбросил капюшон, оперся на палки. Устало сказал:

— Товарищ комиссар, вас к командиру отряда! Когда я подошел к старшему лейтенанту Бажанову, он рассматривал карту, светя себе электрофонариком.

— Ну, комиссар, кажется, пришли, — поднял он голову и лихо сдвинул на затылок шапку-ушанку.

Наконец-то окончился наш тяжкий путь. Я осмотрелся. Лес. Вековые сосны, толстенные ели, березы. Под ногами снег с талой водой. „Вот тут, товарищи, и будет ваша основная база. От нее и разворачивайте боевые действия“, — вспомнил я слова, сказанные на совещании в штабе полка. Как ни старался я тогда, но представить себе эту нашу „основную базу“ не мог. Как-то не предполагал, что „база“ окажется такой неуютной и неприветливой. Тем не менее я был несказанно рад, что путь закончен. Люди целы, в строю. Чувствовалось, что все мы стали ближе друг другу, как говорят, притерлись…

— Чего задумался, комиссар? — спросил Бажанов. — Не нравится?

Я неопределенно пожал плечами. Он нахмурился.

— Ничего, брат, не поделаешь. Придется довольствоваться тем, что есть. — Приказал адъютанту: — Рогожин, передай людям, чтоб располагались на отдых.

Словно выточенный из куска дерева крепкой породы, невысокий, но широкий в плечах и необыкновенно сильный, Рогожин мощно оттолкнулся палками и рванул с места. Со стороны казалось, что у Ивана, прекрасного лыжника (за первый поход награжденного медалью „За отвагу“), нет ни одного лишнего движения: все рассчитано до сантиметра.

Бажанов кивнул вслед своему адъютанту:

— Надо же! Столько пройти, а ему хоть бы что!