Рымова подернуло.

- Я давно уж отстал и отвык, - произнес он.

- Не беспокойтесь, я эти вещи очень хорошо понимаю, - художник до самой смерти остается художником.

- Я не знаю-с, могу ли теперь за себя ручаться.

- Опять повторяю: не беспокойтесь! Мы имеем для вас превосходную роль. Это, знаете, этакого дикого, застенчивого мужчину в пиесе "Женитьба", из которой дано будет несколько явлений. Сколько я могу вас понимать, то эта роль будет вам очень по характеру, и вы отлично ее выполните.

Рымов бледнел и краснел, как будто бы в эту минуту решалась участь его жизни. Он ничего не находился говорить и только перебирал дрожащими руками петли своего пальто.

- Я очень люблю театр, - сказал, наконец, он.

- Это я вижу по вашему лицу, - заметил Аполлос Михайлыч, - вы даже теперь взволнованы.

- Большой будет спектакль? - спросил хозяин, утирая катившийся с лица пот.

- Спектакль будет довольно большой и прекрасно составленный: в первую голову моя комедия: "Виконт и гризетка, или исправленный повеса", необыкновенно живая пиеска, из французских нравов. В ней всего три действующие лица: молодой виконт, которого я сам буду играть и который есть чистый тип шалуна-парижанина, и еще две женщины - одна из них гризетка, а другая маркиза. В первом действии он влюблен в гризетку и ненавидит маркизу, а во втором влюбляется уже в нее. Гризетка это узнает, застает его у маркизы, укоряет его; сама маркиза над ним смеется. Он сначала теряется, потом раскаивается и предлагает гризетке руку, а маркизе объявляет, что это ее побочная дочь. Пиеса эта, я, не хвастаясь, могу сказать, неоцененная вещь для благородных спектаклей, потому что актеры не могут иметь тех манер, которые нужны для сен-жерменских баричей. Потом "Женитьба", - об этой комедии, если хотите, я ничего не скажу особенного: написана она в очень тривиальном духе; я видел ее в Москве и, конечно, как знаток и судья строгий в этом деле, нашел в ней много недостатков, но при всем том хохотал до невероятности. Мы ее дадим для райка; у меня хоть и домашний спектакль, но публика будет всех сортов, потому что я это приятное удовольствие хочу разделить со всем городом, для которого оно может служить эрою воспоминаний.

- Я знаю-с эту пиесу.

- Знаете? И прекрасно!

- Это гениальная комедия.

- Ну уж и гениальная, - высоко взяли, Виктор Павлыч! Впрочем, сейчас видно артиста в душе. Мне очень приятно это от вас слышать, хотя я и не согласен с вами; я классик, и гениальными творениями называю только классические пиесы.

- Она классическая.

- Ну что ж в ней классического? Классического-то в ней ничего нет. Во-первых, главного правила классицизма - единства содержания, в ней не существует; а без этого, батюшка, всякая комедия, как тело без души. Сведено несколько смешных, уродливых лиц, которые говорят между собою и, конечно, заставляют смеяться, но и только; эта пиеса решительно не для знатоков. Вы, впрочем, пожалуйста, не принимайте этого никак на свой счет, потому что, хоть и будете играть в этой комедии, но и в ней можете показать свой талант - золото видно и в грязи.

- Я очень рад играть в этой пиесе.

- А я более вашего.

На этом месте вышла Анна Сидоровна. Она все подслушивала. Лицо ее покрылось багровыми пятнами; кашемировый платок был надет как-то совсем уж накось. Гостю она присела, а на мужа взглянула: тот потупился.

- Итак, - проговорил Дилетаев, вставая, - когда же мы увидимся? Не могу ли я вас просить пожаловать ко мне сегодня вечером. У меня будет маленькое испытательное чтение: мы потолкуем, продекламируем наши пиесы и прочее. Вы не поверите, как хлопотливы эти театры! Его даже по одному этому можно назвать великим делом. Я про себя, например, могу сказать, что с молодых лет был поклонником Мельпомены - знаток и опытен в этом; но признаюсь, иногда голова идет кругом, особенно трудно ладить с участвующими; всем хочется сделать по-своему, а сделать-то никто ничего не умеет. Есть у меня сосед и приятель, Никон Семеныч Рагузов, страстный театрал; но, к несчастию, помешан на трагедиях. Вчера даже сделал мне сцену: требует всё драмы; успокоили только тем, что ставим на сцену "Братья-разбойники". Однако до свиданья, проговорил гость, раскланиваясь и пожимая у комика руку. - Надеюсь, сударыня, - прибавил он, обращаясь к хозяйке, - что и вы пожалуете посмотреть на наш спектакль и полюбоваться вашим супругом.

Анна Сидоровна ничего не отвечала; полная грудь ее колыхалась, или, лучше сказать, она вся была в сильном волнении.

Дилетаев заехал от Рымовых к Юлию Карлычу. Хозяин выбежал его встречать на крыльцо и, поддерживая гостя под руку, ввел на лестницу и провел в гостиную.

- Я отыскал вашего комика, - начал Дилетаев.

- Изволили отыскать? - воскликнул хозяин. - Простите меня великодушно, - продолжал он умоляющим голосом, - я сейчас было хотел, по вашему приказанию, ехать к нему, да лекаря прождал. Клеопатра Григорьевна у меня очень нехороша.

- Ничего, я уж съездил. Какая, однако, странная семья: в доме грязь... сырость... бедность... жена какой-то совершенный урод, да и сам-то: настоящий уж комик... этакой уморительной физиономии я и не видывал: оборванный, нечесаный, а неглупый человек и буф должен быть отличнейший.

- Я докладывал ведь вам: необыкновенный, говорят, актер.

- Это видно даже по любви его к искусству. Представьте себе, только что я намекнул о театре, побледнел даже весь как полотно, глаза разгорелись и говорить уж ничего не может.

- Скажите, пожалуйста! Ну, да, впрочем, и честь для него велика - из каких-нибудь писарей быть приглашену в благородное общество - и это не безделица.

- Конечно. Приезжайте обедать.

- Клеопатра Григорьевна очень больна.

- Ну, что же такое? Вы не поможете.

- Конечно, Аполлос Михайлыч, - приеду-с.

От Вейсбора Дилетаев проехал к Матрене Матвевне, о которой я уже упоминал и с которой у него, говорят, что-то начиналось. По его назначению, она должна была играть в его комедии маркизу, а в "Женитьбе" сваху.

При всех своих свиданиях Аполлос Михайлыч с Матреной Матвевной имели всегда очень одушевленную беседу, потому что оба они любили поговорить и даже часто, не слушая друг друга, торопились только высказать свои собственные мысли.

Едва только гость появился в зале, где сидела Матрена Матвевна, сейчас же оба вместе заговорили.

- Вхожу в храм волшебницы, с преклоненными коленами, с мольбою и просьбою, - произнес Аполлос Михайлыч.

- Это я знаю... все знаю... согласна и рада!.. Извиняюсь только, что вчера не могла приехать, потому что была в домашнем маскараде.

- Вы еще похорошели, Матрена Матвевна.

- А вы еще более стали льстец!

- Нет, какой я льстец - старик... хилый... слабый... я могу только в душе восхищаться юными розами и впивать их дыхание.

- Не старик, а волокита, льстец и повеса.

- Не верю, не верю обетам коварным, а буду умолять вас принять на себя роли, которые вы, конечно, превосходно сыграете, потому что отлично играете стариками. Я их сам для вас перепишу.

- Давайте, я все выучу и сыграю. Когда вы состареетесь?

- Я уж и теперь старик!

Матрена Матвевна покатилась со смеху.

- Ха, ха, ха... Он старик! Актер... поэт... он старик! Совсем всё устроили?

- Почти совсем.

- Дарья Ивановна была?

- Да, - вчера была.

- Она играет?

- Должна.

- Она влюблена в вашего Мишеля.

- Она замужем.

- Что ж такое! Ах, каким постником притворяется, а сами что делаете?

- Я вдовый.

- Ну да, конечно, это оправдание. Отчего Фанечку не выдаете замуж?

- Женихов нет!

- Ну, что это вы говорите, - выдавайте!.. Право, грешно так девушку держать.

- Я, с своей стороны, согласен хоть сейчас; но никого в виду нет.

- А Рагузов! Она вам, право, связывает руки.

- Конечно, но он не сватается, да и чужды они как-то очень друг друга; может быть, теперь сблизятся. Он будет читать "Братья-разбойники", пресмешной человек... О чем вы задумались?