— Бей их, бей!!.. — вопил последний, суча кулаки неведомо против кого.

Жестокая и столь же неизвестно чья плюха скосила его как косой; окончательно разъяренный неаполитанец вскочил как кошка и дал в ухо ни в чем не повинному зрителю-соседу; тот, сочтя автором удара Марка, влепил ему кулаком под глаз; кто-то третий засветил ему же с другой стороны. Марк рассвирепел и, не разбирая виновных, принялся крушить налево и направо кого подвернется; драка охватила всю площадь, зрители и бойцы смешались в одну кашу. Еще несколько минут и студенты врассыпную кинулись в бегство; со всех сторон стал доноситься бурный смех — экстаз драки превратился во всеобщее веселье: хохотали победители, хохотали побежденные.

Преследования дальше конца площади не полагалось. Среди нее появилось и чуть заколыхалось на высоком алом древке зелено-красно-белое знамя университета — знак окончания распри. Профессора торжествовали; некоторые, особенно уставшие, тут же снимали с себя тяжелое вооружение и передавали его служителям.

Марк и Луиджи, оба раскрасневшиеся и запыхавшиеся, встретились на окраине площади. У Марка были подбиты оба глаза; Луиджи отделался благополучнее, но тем не менее одна скула у него сильно вспухла.

— Молодцы профессора!!. — в полном восторге воскликнул неаполитанец. — Здорово учат… скамейками!!.

Марк чувствовал некоторое смущение.

— Из-за чего вся история вышла?.. Что такое случилось?.. — спросил он, недоумевая и ощупывая глаза, начавшие превращаться в щелки.

Луиджи пожал плечами.

— Всякому иногда бывает приятно подраться!.. — ответил он. — Кровь полируется!..

— Да нет!.. — вмешался в разговор какой-то незнакомец, совсем сторонний университету. — Сказывают, правила какие-то новые утверждали!..

На улицах, выходивших на площадь, царило оживленье; многих профессоров тесными кольцами стали окружать их возвращавшиеся ученики; некоторых молодежь подхватила на плечи и понесла по улицам; загремел только что народившийся «гаудеамус-игитур».

Марк и его приятель пробрались через толпу зевак и поднялись в его каморку.

— После удовольствия — дело!.. — сказал Луиджи.

За кружками вина он вкратце поведал озадаченному Марку о бывших с ним приключениях и о своем намерении спасти беглецов, выдав их за студентов. О полученных деньгах не упомянул ни словом.

— От тебя нам надо людей, человек пятнадцать!.. — закончил Луиджи. — Открывать им ничего не нужно, а потом те, которых нам поручат, отстанут где-нибудь в пути, а я с вами дальше пройдусь по монастырям… иногда необходимо помолиться!

— Мы только что вернулись?.. — в раздумье проговорил Марк, покручивая отросшую светлую бородку. — Не знаю, с кем бы сговориться!

— Неужели ты до сих пор дружбы ни с кем ни свел?.. — воскликнул неаполитанец. — Вот северный медведь!

— Да есть двое… попробую с ними потолковать!.. Скажи, а разве здешний епископ плохой человек, что ты против него пошел?

— Сам сатана!!.. — воскликнул Луиджи. — Весь город его не терпит. Надо действовать немедленно! И помни — тайна это величайшая. Пронюхает этот бес, без вертела жаркое из нас сделает?!. Скажи своим, что хорошо заплатят!

Марк кивнул головой и, раздумывая о слышанном, поспешил в свое общежитие.

До позднего вечера все кабачки были переполнены студенчеством и профессорами, распивавшими вино и обнимавшимися друг с другом; раздавались песни и выкрики, здравицы, хохот. А поздно ночью давно уже спавшие обыватели вскакивали и выглядывали из окон: на черном лоне улиц-ущелий пылали красные факела, виднелись носилки с неподвижно распростертыми телами, перекатами раздавался «гаудеамус» — это толпы студентов разносили по домам своих профессоров.

Пыль и песок нес и крутил смерчами южный ветер по улицам Болоньи на следующий полдень. Площади казались завешенными туманом, все живое попряталось по домам; окна всюду были закрыты и только ватага студентов, закутавшая плащами лица по самые глаза, направлялась, кляня погоду, к восточным воротам. Шло человек около двадцати; у всех были торбы, двое имели лютни, каждый опирался на длинную палку с острым железным наконечником, которую мгновенно можно было превратить в короткое копье.

Пятеро передовых сразу бросались в глаза особенным цветом волос: это были Марк, два быкообразных усача и еще двое таких же рыжеволосых человек, гораздо поменьше их ростом; Луиджи забрался в самую середину ватаги и то и дело кидал вперед беспокойные взгляды: уже показалась башня Феррарских ворот; сверх обычая они были закрыты и в полутемном пролете их виднелись вооруженные сторожевые.

Завидев приближавшихся, несколько человек выступили им навстречу и алебардами преградили дорогу. Все остановились.

— Мы артисты… — прогудел Мартин. — Что надо?

— А вот мы разберем, кто артист, кто нет!.. — грубо ответил старший из караульных. — Эй, где Виталиус?..

На окрик из башни показался невысокий пожилой человек в коротких коричневых штанах и пестром жилете, поверх которого был надет серый камзол.

У Луиджи перехватило дыханье — он узнал одного из тюремщиков епископа.

Виталиус только мельком взглянул на передовых и маленькие глазки его, с большими коричневыми мешками под ними, пытливо устремились на остальных.

Закрываться плащом значило обратить на себя особенное внимание; Луиджи смекнул это, снял шляпу и начал обмахиваться ею, как веером. Взгляд Виталиуса задержался на миг на его лице и скользнул дальше; радостное чувство всколыхнулось в груди неаполитанца, но тут же погасло: глаза сыщика опять вернулись к нему.

— Кто ты?.. — спросил он Луиджи.

— Артист!.. — ответил тот. — А что, крестили мы с тобой где-нибудь?..

— Глаз-то у тебя почему запух?..

— Сегодня полгорода с синяками ходит: вчера диспут был!..

— Верно!.. — поддержал старший. — Вон они, ученые билеты под глазами у всех наклеены!

Стража захохотала.

— А куда идете?

— Петь по монастырям… — Сперва к его святости епископу в загородный дворец зайдем!

Тюремщик внимательно осмотрел остальных и махнул рукою.

Алебарды опустились: в воротах отворилась калитка и ватага гуськом выбралась за черту города.

Несмотря на жару и пыль, неаполитанцу захотелось кувыркаться, запеть, выкинуть что-нибудь необыкновенное, но сторожевая башня была еще близко и Луиджи преодолел искушение и сделался чрезвычайно важным; только единственный глаз его, горевший огнем, выдавал его переживания.

Благодаря повороту дороги ветер стал дуть путникам в спину; идти сделалось легко.

Луиджи поравнялся с передовыми.

— Зачем ты соврал, что мы идем к епископу?.. — вполголоса спросил Марк.

— Вдохновение, брат!.. — воскликнул неаполитанец. — Без этого пропадешь!

Болонья мало-помалу стала сливаться с далью; пыль над нею стояла облаком.

Под вечер ветер утих. На гребне увала, несколько в стороне от дороги, открылась колоннада и какие-то древние развалины; Луиджи пытливо всмотрелся в них и что-то шепнул Мартину; тот, шедший за вожака, свернул к ним со своими спутниками.

— Здесь заночуем!.. — объявил он во всеуслышание.

Развалины оказались храмом; к нему вела мраморная лестница из семи широких ступеней. Сохранилась большая часть свода и под ним на невысоких постаментах белел полукруг из мраморных статуй; две или три лежали на полу, разбитые на куски; разрушение и запустение глядели со всех сторон.

Несколько человек отправились собирать дрова; неподалеку отыскался ручей.

В самой глубине храма, поодаль от статуй, артисты развели на мраморном полу костер и принялись стряпать ужин из вареных бобов. Эхо отзывалось на каждое движение и слово.

Луиджи несколько раз выходил наружу и вглядывался в начавшую густиться темноту. Скоро прямо против входа в развалины на небе засквозило синеватое сияние: всходил месяц — огромный, круглый, багровый и не светящий; будто пожар вспыхнул где то в черной дали.

Артисты очертили углем место, избранное для ночлега, закрестили его, подмостили под головы мешки и улеглись спать. Немцы-студенты расположились отдельно, около второго бокового выхода, и тихо беседовали.