Человек в свободных черных одеждах жителей пустыни скользил по прохладному ночному песку. Именно скользил, подобно тому, как жители северного Готланда катаются на коньках по гладкому льду.

Он без труда нагнал упорно бредущую вверх по склону пологой дюны фигуру в длинном сером покрывале, замедлил темп своего скольжения и некоторое время двигался рядом, не произнося ни слова.

Звезды и узкий серп умирающей луны скрывали собою облака, дразнившие засушливый Турракан обещанием дождя, однако почти никогда этого обещания не сдерживавшие. Узреть в темноте пустыни что-либо способны были разве что обладающие зрением кошки, волка или дракона. Тем не менее, идущие в ночи без труда узнали друг друга.

Голос человека в черном был напряжен, и немудрено: в стихотворных поединках, столь популярных у певцов, бардов или менестрелей всех времен, он никогда не участвовал. Поднапрягшись, он мог сочинить четверостишье-другое, мог и ответить на рифмованный вопрос – но он не был поэтом, и прекрасно сознавал это! И все же, только так он мог попытаться переломить судьбу.

Мгновение спустя раздался ответ женщины в сером:

Шорох песка под двумя парами ног.

Единственными зрителями (точнее, слушателями) здесь были только проснувшиеся от этого шороха пустынные змеи и ящерицы. Однако те, кто по-настоящему углубляются в Искусство – будь то умение нанизывать жемчужины слов на нить сюжета, способность изображать одним росчерком грифеля тончайшие оттенки чувств или дар делать из мертвой глины живую статую, – не нуждаются в зрителях.

Жизнь – театр, сказал кто-то из мудрецов прошлого. И каждый из живущих – не зритель, но актер. И не ради аплодисментов зрителей истинный актер раз за разом выходит на подмостки…

Не ради внимания посторонних слушателей говорили и они.

Горько рассмеявшись, женщина ответила без промедления:

Они шли в темноте, и ночь за их спинами мерцала призрачными образами прошлого, которого могло и не быть…

"Природа не знает ни Зверей, ни Монстров. Монстры созданы нашей фантазией, чтобы их можно было убить.

Это ведь так приятно – создать кого-то, на ком можешь выместить свой страх, гнев, «темную сторону Силы». И уничтожить «в процессе», после чего с очищенной от грязи душой следовать дальше.

Вот только рано или поздно появится монстр, сравнимый по силам с создателем. И кто возьмет верх тогда?

Монстры созданы нашей фантазией, потому что мы должны убивать, чтобы не быть убитыми.

Нет, не так.

Монстры созданы нашей фантазией, чтобы мы могли убивать – и не быть убитыми.

Сон разума рождает чудовищ. Сон разума – это торжество эмоций, победивших здравый смысл, торжество чувств над логикой. Спящий разум – чудовищен. Спящая совесть – всего лишь бесчеловечна.

Монстры созданы нашей фантазией, пытающейся одержать победу над разумом – любыми средствами, как то всегда было и будет в войне.

И когда мы видим монстра в себе и себя в монстре – мы все равно остаемся собой. Ибо не можем быть кем-то другим."

Истребитель Нечисти по прозвищу Оранжевый поставил точку, подождал, пока чернила высохнут, и запечатал свиток.

– Зачем тебе все это? – спросил Синий, наставник новичка-Истребителя. – Странное хобби. Особенно – для одного из нас.

– Это не хобби. Это – долг.

– Долг кому? Все, что было у тебя в прошлом – там и осталось. У НАС прошлого нет.

– Ты прав, Синий. Но все же я должен оставить это. Как напоминание тем, кто идет следом.

– Не забывай, Оранжевый, – с нажимом проговорил старший Истребитель, – следом за НАМИ идет лишь Зверь.

Оранжевый вздохнул.

– К сожалению, Зверь – не следует за нами. Он УЖЕ в нас.

– Иногда, – молвил Синий после затянувшейся паузы, – нам приходится сражаться оружием противника, чтобы победить.

– Именно так, – кивнул Оранжевый. – А иногда мы и побеждаем-то лишь потому, что проиграть не имеем права.

– Ты потому и стал Истребителем?

Вопрос был из тех, которые редко задают, и еще реже надеются на ответ. Однако, на сей раз ответ прозвучал.

Правда, ответ этот был не из тех, которые что-либо проясняют.

– Я должен вернуть долг, – сказал Оранжевый, обращаясь скорее к себе, чем к собеседнику.

Затем, как всегда, передал свиток вместе с парой монет мальчишке-посыльному и приказал отнести в библиотеку ближайшего храма.

Они шли по прохладному, мягко шелестящему песку, и ночь перед ними была ночью, а позади – предрассветными сумерками.

Джафар в очередной раз попытал счастья – не потому, что надеялся на успех, а потому, что не мог, не умел сдаваться и отступать, пока еще был на что-то способен:

Аджан, как и прежде, быстро парировала – ей стихи давались куда легче; и с каждым новым четверостишьем, с каждой новой строкой ее голос, чуть севший от долгих ночных (и дневных) разговоров, становился все четче, все более живым…