— Вы ждали там прилета еще каких-нибудь самолетов? — спросил я, указывая на долину, которую только что покинул.

— Да, еще нескольких, для смены контингента. Должен вам заметить, что вы довольно дорого обходитесь Девяти.

— Для них не существует цены. Подождите меня здесь. Я скоро вернусь.

Я пошел за графиней. Во время ужина, которым мы занялись, вернувшись с Кларой на поляну, разговор продолжился, напряженный и нервный, полный скрытого внутреннего сопротивления. Муртаг, правда, несколько раз пытался поставить мой авторитет под сомнение. Было видно, что он никак не может примириться с мыслью, что уже не он командует операцией. Мне приходилось осаживать его и ставить на место. Но, щадя его самолюбие, я принял некоторые из его предложений.

Впрочем, вполне толковые.

Ночь уже была в полном разгаре, когда все наконец стали устраиваться на отдых. Я бы мог вновь вернуться с Кларой в лес, чтобы быть абсолютно уверенным, что никто не набросится на нас во время сна, но боялся, что мои только что обретенные союзники расценят мой жест как бестактный и обидный.

Лучше было быть готовым расторгнуть наш договор при малейшем признаке предательства, чем открыто показывать им, что я считаю их отношение ко мне подобным тому, как действует леопард, затаившийся в тени и поджидающий, когда я окажусь на расстоянии его прыжка.

Несмотря на усталость во всем теле, я долго не мог заснуть.

Быть может, из-за Дика. Я все еще не знал, что мне с ним делать. Нечего было и думать забрать его с нами в Англию.

Обритый, одетый и избавленный от клыков, он все равно не станет незаметным и лишь привлечет к себе, а значит, к нам, излишнее внимание со стороны окружающих. А я не мог себе этого позволить. Оставить его в джунглях — означало обречь его на голодную смерть или на сумасшествие от одиночества.

Будь у меня достаточно времени, я научил бы его охотиться, строить хижины, в которых он мог бы прятаться от холода и сырости, особенно в период дождей. Самка, которую я видел около года тому назад, быть может, все еще бродила в пред-., горьях Уганды. Мы могли бы найти ее, и у Дика тогда появилась бы подруга. И, кто знает, это послужило бы, быть может, началом рождения нового Племени. Но все это было напрасными мечтаниями, и я это прекрасно понимал. Привычки Дика питаться определенной пищей, увы, были уже неисправимы. Он никогда не сможет адаптироваться к меню, которое джунгли могут предложить ему: сочные личинки, различные грызуны, птичьи яйца, орехи, ягоды и сырое мясо, не все всегда первой свежести, к тому же под влажным и часто холодным пологом леса он часто будет подхватывать простуды, что закончится когда-нибудь тяжелой пневмонией и смертью. Можно было бы переместить его ближе к побережью, в Габон, например, где места посуше и лес пореже, но, боюсь, на это не согласилась бы его самка.

Хотя, как он сам рассказывал мне во время нашего короткого периода совместного проживания в каньоне, Дик, воспитанный и выросший среди людей, желал иметь только человеческую самку. Последняя представительница свободного Племени показалась бы ему такой же отвратительной, как мартышка человеку.

Я был совершенно спокоен в том, что касалось его отношения ко мне. Мы оба помнили, что он пытался убить меня, выдавая при этом себя за моего сообщника. Но это была обычная военная хитрость, к которой во время войны прибегают солдаты с обеих сторон. Поэтому я был не в претензии на него.

Потом мне вдруг стало очень тоскливо на душе. Во мне внезапно родилось желание немедленно оставить все, чем я занимался последние годы: мне надоело вести непрестанную борьбу. Хватит убивать — убегать — атаковать. Я знал, что в конце пути меня поджидает если не смерть, то уж неврастения, это точно. С каким удовольствием я бросил бы все это к черту, оставив здесь этих людей и человекообразных, и навсегда скрылся бы в могучем девственном лесу! Я жаждал жить обнаженным, охотиться на диких свиней и антилоп лишь с помощью моего ножа. Я устроил бы себе огромное роскошное гнездо в густой кроне какого-нибудь патриарха леса и упивался бы там тишиной под его сумрачным таинственным сводом.

Я не хотел больше видеть ни одно человеческое существо И, думаю, еще очень долго не захочу. Я хотел быть свободным, отчитываться лишь перед самим собой. Я хотел общаться с животными, с природой, той природой, которую воспел в своих поэмах Уитмен. Цивилизация не будила во мне сейчас никаких других чувств, кроме дикой ненависти. Я ненавидел людей.

Я ненавидел города, особенно Лондон, и в нем больше всего к ненавидел его знаменитый туман, насморк и всегда промокшие ноги, галдеж и крики на улицах, уличные потасовки, толпу, толкотню, вечно спешащих куда-то прохожих, ощущение безумия и ненависти, отравляющих атмосферу города не меньше, чем выхлопные газы сотен тысяч автомобилей.

Не будь у меня жены и Калибана, я не медлил бы ни минуты и сразу же пустился бы в путь. Пусть оставшиеся сами решают свои проблемы. Лишь бы только Девять забыли о моем существовании. Большего мне не надо. Я прекратил бы свои розыски и тоже постарался бы забыть о них.

Но Клио скорее всего была в опасности. И Калибан, когдато мой самый страшный и опасный враг, ставший моим лучшим другом.

Я глубоко вздохнул, перевернулся на другой бок и попросил ночь успокоить мой мятущийся разум.

На следующий день первый же вопрос Дика был: собираюсь ли я взять его с собой в Англию. Я объяснил ему, почему вынужден сказать «нет». Похоже, он согласился с приведенными ему аргументами, но тут же спросил, что же ему делать дальше? Я посоветовал ему вернуться к приемным родителям, живущим на том же месте, у границы джунглей и саванны.

Однажды придет день, когда мы с Калибаном начнем операцию против Девяти, и тогда нам потребуется и он сам, и его несравненная сила.

Дик скривился и почесал повязку, прикрывавшую его пупок.

В следующий раз, когда он будет драться на ножах, он не забудет урока, полученного от меня. Он будет помнить, что нож может еще и летать, и больше не позволит застать себя врасплох.

Лезвие моего кинжала не глубоко проникло в его плоть, так как он все-таки в самом конце успел несколько ослабить силу удара, задев кинжал рукой. Руки его, кстати, были все в следах многочисленных ран и порезов, но целлюлярная псевдоткань, изобретенная Калибаном именно для таких случаев, сотворила свое очередное чудо, и все раны уже затянулись. То же самое было и с дыркой в животе, которой я удостоил его.

На данный момент Дик еще не мог полностью выпрямляться без риска, что от натяжения рана не откроется вновь.

Безумное преследование меня на джипе по изрытой ямами и трещинами долине было для него сущей пыткой. Но если не случится ничего непредвиденного, скажем, какого-то несчастного случая и раскрытия раны, через неделю он будет совершенно здоров. Когда я сказал ему, что все получается лишь у тех, кто умеет ждать, Дик покачал головой и вновь скривился в жуткой гримасе — зрелище, надо сказать, не для слабонервных. И такто он с его огромными, выступающими над дикими глазами аркадами надбровных дуг, иссине-черной кожей лица, выпирающей вперед челюстью с длинными заостренными клыками нo выглядел красавцем. Улыбка же делала его лицо еще более свирепым и диким.

Во время всей дороги, когда мы уже возвращались в долину, он хранил упрямое, угрюмое молчание и лишь коротко и односложно отвечал, когда кто-либо задавал ему вопрос.

Первое, что сделал Муртаг, когда мы вернулись к оставлен ным ими джипам, он связался по радио с лагерем на аэродроме.

Оператор, услышав его, не мог скрыть своего крайнего удивления. Он, как и все остальные, думал, что Муртаг если не убит в погоне за мной, то давно уже удрал, стараясь проложить как можно большее расстояние между собой и пославшими его на эту операцию Девятью.

— Я схватил лорда Грандрита, — доложил Муртаг офицеру, прибежавшему по вызову радиста. — Графиня тоже у меня. Сейчас я их вам доставлю.

Офицер, некий Ибн Кхалим, долго молчал, видимо, онемев от изумления. Я понимал его. Причин тому было несколько.