Другие видят только поразительно красивого мужчину, созданного по подобию Бога.

Я вижу фасад и его гнилую суть, и все же я потрясена.

Моё тело жаждет подойти к нему; мои руки зудят от необходимости прикоснуться к его коже, мои губы покалывает только от одного желания прикоснуться к его губам.

Я — Белоснежка, а он — отравленное яблоко, и, несмотря на это знание, прямо здесь, прямо сейчас я умру только за один его кусочек.

— Фей.

Мое имя на его губах звучит так неправильно.

Так и должно быть.

Это — Тьма и Свет.

Мягкая, пухлая нижняя губа приоткрывается, пока его глаза буквально пожирают меня — это открытое обещание развратных действий, которые ждут меня.

Все же моё тело подчиняется его силе.

Его тени взывают к моей невинности подобно песне сирены.

— Подойди.

Он протягивает руку, раскрывает ладонь, но это не просьба, это — требование, и как хорошая девочка, я повинуюсь.

Прямо в руки ангела.

Ангела смерти.

— Подойди.

Она подчиняется.

Хорошо обучена, кроткая, покорная, но при этом смелая.

Её глаза прикованы к моим — это тревожное чувство; как будто она не просто смотрит на меня — она смотрит внутрь меня.

«Она видит зверя под симпатичной внешней оболочкой?»

«Она может услышать острый лязг зубов, пока он пытается выбраться на поверхность, требуя кусать, рвать, и жаждет отметить её нетронутую плоть?»

Её разноцветные глаза многими воспринимаются как изъян. Они не должны усиливать ее красоту, но они это делают. Они ― слой её божественного совершенства на краю неизвестного.

«Она легко сломается?»

«У меня будут часы, дни или месяцы, чтобы подчинить её моей воле, или она распадется на мелкие кусочки сегодня же вечером?»

До встречи с ней мне было глубоко плевать, но теперь, теперь я надеюсь, что она сильна. Я надеюсь, что она будет бороться со мной с каждым тихим дыханием её цветущего тела. Я не хочу ее, скулящую у моих ног, в то время как эти гипнотические глаза будут спокойны, когда я запихну свой член глубоко в её горло. Я хочу видеть искру, пламя, лесной пожар — требование, угрожающее её ненавистью ко мне, чтобы я наказал её и одновременно осмелился проверить её пыл.

Мой член болезненно пульсирует от желания ощутить ее ненависть.

И ей также предстоит возненавидеть меня.

Она может быть только пешкой в этой игре, средством достижения цели, но она моя, и я буду наслаждаться каждой секундой её уничтожения. Она станет подходящей закуской перед крахом Короля.

— Подойди.

Толпа исчезает в тумане, рука моего отца выпускает смертельную власть надо мной, предлагая меня моему новому владельцу. Капелька пота скользит вниз по моему позвоночнику, оставляя холодный след, она скользит достаточно медленно, чтобы я смогла прочувствовать её спуск по каждому тонкому волоску на всем пути.

Первое прикосновение кожа к коже — его рука захватывает мою. Осознание этого несется по моим венам. Голос священника воспринимается бормотанием на заднем плане, подобно белому шуму, объявляя наш священный союз перед его праведной паствой, а в моём разуме продолжается гонка образов, чтобы показать воспоминания, которые не является моими, а принадлежит Коулу. 

Кровь. Смерть. Пытка.

Я вижу маленькую руку ребенка не старше восьми или девяти лет: большой нож крепко сжат в его ладони, побелевшие костяшки пальцев, решительную руку — не дрожит, ни малейшего колебания в его действиях, когда я наблюдаю последующее кровопролитие. В моем видении я — тот ребенок, я вижу то, что видят они, я слышу то, что слышат они, я чувствую то же, что чувствуют они, и подавляющая эмоция — это апатия. Не ненависть, не страх, только безразличие.

Темноволосый мужчина растянулся обнаженным на кровати с женщиной-блондинкой, она расположилась около него. Оба блаженно спят и не обращают внимания на то, что зло преследует их. Ребенок не колеблется — нет ни тени сомнения, прежде чем он поднимает руку, и она резко опускается вниз, зазубренный нож погружается прямо в яремную вену мужчины. Он использует всю юношескую силу, чтобы вонзить лезвие в его плоть в зверской попытке обезглавить.

Даже когда мужчина клокочет и барахтается, как рыба без воды, задыхаясь без воздуха, который никогда снова не поступит в его легкие, а женщина неистово визжит, ребенок не колеблется. Его взгляд поднимается к лицу безумной женщины: её ноги запутались в простынях, которые пропитываются кровью её любовника. И после одного решительного движения ее крики замолкают, когда то же лезвие перерезает ее горло.

Ребенок не остается и не наблюдает за их смертью. Он не упивается смертоносным буйством, которое спровоцировала его рука. Он просто выходит наружу через дверь спальни, вниз по коридору в комнату, декорированную игрушечными поездами. Ночник окутывает синюю комнату успокаивающим светом, и ребенок замирает на мгновение в нерешительности, его глаза следуют от кровати до смежной двери. 

Мой сердечный ритм ускоряется в груди; я не хочу видеть то, что находится за той дверью. Я пытаюсь забрать свою руку у Коула, чтобы разорвать связь, надеясь закончить видение, но его рука мучительно захватывает мою. И я стою неподвижно в большой комнате, окруженная толпой людей, но всё же мои глаза могут видеть только белую дверь, которую толкнули, чтобы открыть, и абсолютный яркий свет обжигает мою сетчатку глаз. 

Появляется маленькая стерильная ванная, безукоризненно чистая и, к счастью, пустая, ребенок с оглушительным лязгом бросает нож в раковину. Кровавая капля на заостренном конце стекает с металла на фаянс. Ребенок наклоняется, открывает небольшой шкафчик, и кровавые руки хватают бутылку с отбеливателем. С кончика ножа без усилий всё удаляется, а густая жидкость булькает, стекая по лезвию, омывая его и рукоятку, в то время как маленькие детские ручки льют жидкость, не жалея.

Красный цвет становится розовым, пока отбеливатель делает свою работу и смывает прочь свидетельство резни, которая произошла дальше по коридору. Ногти вычищаются до красной раны, а маленькие руки выглядят болезненно, но крайне чистыми. Нож угрожающе блестит, когда ребенок использует верх своей пижамы в изображениях супергероев, чтобы вытереть оружие. Как только задача выполнена, я вижу пронзительные глаза этого ребенка, уставившиеся в зеркало над раковиной. Кристально чистый светло-голубой цвет глаз на ангельском лице, он спокойно смотрит на своё отражение. Золотистые волосы небольшими волнами завиваются у шеи. Этот ребенок красив, но даже в зеркале я вижу зло, которое вьется вокруг него, лаская мягкую, юную кожу, как любящая рука матери.

Видение о Коуле.

О его первом убийстве.

Первом из многих.

— Я провозглашаю Вас мужем и женой. Можете поцеловать невесту.

Самое удивительное, что не слова священника вывели меня из тёмных глубин моего разума, а вежливые неуместные хлопки толпы.

В моем мысленном взоре постепенно угасает образ белокурого мальчика, и я сосредотачиваюсь на безмолвном ожидании, которое буквально наполняет воздух. Груз предвкушения гостей практически обрушивается на мою спину, и я вынуждена выпрямить свои колени, чтобы они перестали подгибаться.

«Чего они ждут?»

Мой взгляд задерживается на священнике, и я замечаю искру волнения, отражающуюся в его равнодушных зеленых глазах. Его рот складывается в почти маниакальную усмешку, прежде чем он искоса смотрит на меня и повторяет свои последние слова:

— Вы можете поцеловать невесту.

Поворачиваю голову направо и смотрю на мужчину, стоящего рядом, — моего мужа.

Он впивается взглядом своих сощуренных ледяных глаз в слугу Божьего, который практически пускает слюни от предвкушения стать свидетелем какого-нибудь распущенного инцидента. Жесткая хватка на моей руке усиливается. Я втягиваю воздух и подавляю хныкающий звук, который просится вырваться из моих уст, когда чувствую, как тонкие косточки моей руки стиснуты, угрожая сломаться. Затем он резко поворачивает голову ко мне, и я желаю, чтобы боль усилилась. Я нуждаюсь в возможности сосредоточиться только на ней, а не на бледно-голубых глазах моего суженого; глазах, которые и ужасают меня, и всё же поймали меня в ловушку.