Но в ту же минуту эти мысли оставили его. Таким, каким теперь лежал больной перед ним, нельзя было притвориться.

— Не думайте, что я желаю хитрить сейчас, — продолжил Кювье, как бы прочитав его мысли. — Уверяю вас, что я вижу свою смерть и хочу откровенно предупредить вас. Мне кажется, что сама судьба благоприятствует вам. Крыжицкий должен был остаться здесь, а я поехать в Париж и орудовать там. Но я заболел и был вынужден слечь, а Крыжицкий погиб страшной смертью… Но, когда меня не станет, не думайте, что вам некого будет бояться. Самый сильный из нас все еще остается в живых…

— Андрей Львович Сулима? — спросил Александр Николаев.

— Вы знаете его! Тем лучше! Берегитесь его! Теперь мне уже нечего больше бояться этого человека, но он много лет держал меня в своей власти и заставлял делать все, что он желал. Он узнал мою тайну и искусно пользовался этим. Он — один из главарей тайного общества…

— Какого? — нетерпеливо спросил Саша Николаич.

Кювье с трудом подвинулся на постели к Саше Николаичу и тихо ответил:

— «Восстановления прав обездоленных». Но об этих правах члены общества заботятся своеобразно, больше в свою пользу. Вы были одной из намеченных жертв. Теперь, когда вы предупреждены, поступайте как знаете…

— Благодарю вас! — воскликнул Николаев.

— Погодите! — перебил его больной. — Я не все еще сказал. Я предупредил вас, хотя и с искренним желанием помешать злу, но все-таки не совсем бескорыстно… Скажите, вы собираетесь назад, в Россию?..

— По всей вероятности, я поеду туда.

— Вы, наверное, поедете. Вы все-таки по воспитанию — русский, да и родились от русской. Все это скажется, вам не высидеть за границей Я это знаю по себе. Как, бывало, я тосковал и мучился, пока не получил возможности снова вернуться на родину!.. И вы, не сомневаюсь, захотите тоже… Ну, так вот, когда вы поедете в Петербург, исполните мою просьбу… Передайте… Мне трудно двинуться… Я не в силах… Под подушкой лежит небольшой портфель… Достаньте…

Саша Николаич поспешил исполнить желание больного и достал портфель.

— Передайте этот портфель, — продолжал Кювье все более и более слабеющим голосом, — моей дочери. Она не знает меня, как и вы не знали своею отца, но по другой причине… Ведь и ваш отец не мог видеться с вами и назвать вас своим сыном, но он любил вас. Так и я любил свою дочь… Кроме нее никого у меня не было. И я не мог видеть ее… потому что не знал, где она. Передайте же ей этот портфель. Здесь все, что я сумел сохранить для нее за всю свою жизнь. Пусть она хоть раз вспомнит об отце!..

Саша Николаич был повержен в полное недоумение, понятное нам, поэтому с удивлением спросил:

— Как же я передам, если вам самим неизвестно, где найти ее?

— Теперь мне известно это. Я узнал перед самым отъездом из Петербурга, но мне не позволили увидеться с нею, и я был вынужден уехать из города, не повидав ее. Впрочем, открыть ей тогда, что я — ее отец, едва ли я бы решился…

— Отчего же?

Оттого, что едва ли она бы захотела признать такого отца. Ведь я — бывший граф Сергей Савищев, грустная история которого вам, конечно, известна. Вы понимаете теперь, почему я вынужден укрываться под чужой мне фамилией Кювье… Сулима знал мою тайну и, владея ею, владел и мною…

— Так воспитанница Беспалова — ваша дочь?! — воскликнул Саша Николаич.

— Да, и передайте ей портфель от меня. Теперь я все сказал…

Умирающий тяжело, глубоко вздохнул.

— Еще один вопрос, — проговорил Саша Николаич. — Известно ли вам происхождение денег, которые оставил мне мой отец?

— Известно!

— Ради Бога, — начал было Саша Николаич, но не договорил, потому что больной заметался на подушке, захрипел и глаза его потеряли осмысленное выражение… Он впал в беспамятство и не приходил в себя до вечера, когда после тяжелой и мучительной агонии скончался, покончив со своей неправедной, мучительной земной жизнью…

Наступили длинные зимние вечера, выпал снег, каналы Голландии замерзли и на их льду показались конькобежцы, старые и малые, живо скользя и заменяя этим способом передвижения обыкновенную ходьбу. Оголенные, обледенелые ветки стучали за окном. В широком камине, похожем на старинный очаг, пылали дрова.

Саше Николаичу нравились эти скучные, однообразные вечера, хотя и были они тоскливыми и навевали невольную грусть. Но это соответствовало его настроению и он не тяготился своим пребыванием на мызе, главным образом потому, что это пребывание вовсе не было принудительным и он мог каждую минуту по собственной воле прекратить его. Он читал, курил, беседовал с Тиссонье и изредка бранился с Орестом, когда тот уж чересчур предавался своей слабости.

Однажды вечером Саша Николаич сидел в креслах и рассеянно следил за причудливыми извивами красно-желтого пламени в камине, дрожавшими, исчезающими и появляющимися вновь.

Орест лежал на ковре на полу и грелся, находя такое положение тела для себя наиболее удобным, ввиду отсутствия дивана.

— Знаете, что я вам скажу, гидальго, — лениво начал он, не подымая головы: — Мы, должно быть, имеем с вами преглупый вид жертв, обреченных на заклание. Не знаю, как я, а вы положительно похожи на унылого жертвенного теленка. Позвольте мне вас увенчать как жертву цветами моего красноречия? — Он приподнялся и сел на ковре, поджав под себя ноги по-турецки. — Позвольте мне сказать вам, — ударил он себя кулаком в грудь, — все, что накопилось здесь! Первое, что меня гложет, — тоска!

— По родине? — улыбнулся Саша Николаич.

— Нет, по бильярду!.. Пробовал я ее топить в вине, но не помогает. И, наконец, если всецело предаться вину, можно совсем спиться!

— Да вы уж, кажется, дошли до этого!

— Нет, гидальго, когда Орест сопьется, он чертиков ловить будет, зеленых крокодилов увидит… белых слонов… а пока еще сие приятное общество меня не посещало! Как можно спиться?.. Я ведь тоже с понятием потребляю спиртной напиток, отравляющий алкоголем!.. Так вот, если вы вникли в мое рассуждение, то почувствуйте силу моего предложения! Поедем в такой город, где есть бильярд!

— А в Россию вам не хочется?

— Видите ли, гидальго! — ответил Орест. — Я должен признаться, что в России не только лучшие бильярды, но и самая правильная игра!..

— Неужели? — спросил Саша Николаич.

— Уверяю вас! Там можно и кием вильнуть два раза, и шарик, в случае чего, рукавом задеть! А в заграничных палестинах из-за таких пустяков придираются! Я было попробовал в Германии…

— Ну, и что же?

— Чуть не побили!.. Конечно, антагонизм рас!.. Их было десять немцев, а я — один русский, и потом они в своей стране, а я — пришелец!.. По-моему, это было не гостеприимно!.. То ли дело в России!.. Там даже частного пристава обыграть можно!.. А, подумайте, какое высокое общество!.. Эх! — с некоторым вдохновением воскликнул Орест. — Теперь там, на далеком севере… В Петербурге щелкают в трактирчике шарики… Как это?.. Шар шаром дуплетом в угол!..

— Вам, значит, в Россию хочется? — спросил его Саша Николаич.

— А вам разве не хочется? Ну, побыли за границей… пожевали, да и за щеку!.. А теперь, по санному пути — расчудесное дело! И потом тоже, вы думаете, мне не тяжело?..

— Тяжело?!.

Орест средним суставом пальца ковырнул себе глаз, как будто там были слезы, и воскликнул:

— А родителя не видеть!..

— Да насколько я знаю, вам это все равно! — возразил Саша Николаич.

— Значит, этим я не смогу тронуть ваше чувствительное сердце? — спросил Орест. — Тогда наплевать!.. Мы и без родителя другие предлоги найдем!.. Я так полагаю, что вы, собственно, против поездки в Россию ничего не имеете… Только ваша инертность не позволяет вам решиться! Все со дня на день откладываете! Сколько раз я вам говорил, гидальго, что ваша инертность вас погубит!.. Бросьте, начните новую жизнь! Уж, хоть напейтесь как следует!.. Все-таки это будет порыв. Возьмите пример с меня… Хотите я напою вас вдребезги?.. Не желаете?.. Тогда одно средство!.. Я увожу вас в Россию! Завтра же вашим именем делаю все нужные распоряжения и прошу меня слушаться!.. Потом сами же меня благодарить будете!