Кириллу я больше не звонила, поклялась, что больше никогда звонить не буду. Как только мысли о нём появлялись, я старалась избавиться от них, начинала думать о скором переезде, о жизни, которая начнётся, пыталась представить, в каком состоянии получу свою квартиру, когда квартиранты наконец съедут. Не дай бог ремонт придётся делать.

- Фаина Александровна, скажите вы ей. – Тося накрывала стол к завтраку, на меня посматривала и хмурилась. – Ну, куда она поедет? Одна будет жить!.. Пусть здесь останется.

Фая на меня взглянула, спустив очки на кончик носа, что рассмотрела – не знаю, но отмахнулась от домработницы достаточно небрежно.

- Не выдумывай, всё у неё нормально.

Я поспешила кивнуть.

- Правда, Тося, всё хорошо.

Но она меня словно и не слышала, на хозяйку смотрела достаточно возмущённо.

- Совсем вам не жалко девочку!

- А ты думаешь, я позволю ей остаться, чтобы ты её жалела бесконечно? Хватит ей рыдать.

- Я не рыдаю.

- Вот ещё больше рыдать не будешь. Ты им ещё всем нос утрёшь.

- Нужны они мне… Причём, все.

Фая усмехнулась.

- Посмотрим, насколько тебя хватит.

Я чай помешала, и вдруг сказала:

- У меня такое чувство, что не две недели, а год прошёл. Всё с ног на голову перевернулось.

- Вот и не торопись, - вновь встряла Тося. – Тебе успокоиться надо.

- А я торопиться не собираюсь, - с лёгким вздохом проговорила я, разглядывая янтарную жидкость в фарфоровой чашке. – Некуда мне торопиться. Надо жизнь налаживать, а это дело суеты не терпит.

Через несколько дней, оказавшись в своей квартире, пусть маленькой и непрезентабельной на первый взгляд, я с благодарностью вспомнила первого мужа. Всё-таки добрейшей души человек, вот с ним разводиться было приятно. Надо не забыть поздравить его с днём рождения в этом году. Я даже некоторое воодушевление почувствовала (наконец-то!) оказавшись здесь, и ощущение такое, словно помолодела на несколько лет. Я снова одна, в своей квартирке и передо мной все дороги открыты. Я молодая, свободная и только немножко несчастная, как впрочем, и положено романтически настроенной особе лет восемнадцати. Но у меня вся жизнь впереди и это успокаивает.

Правда, настроение моё никто разделить не желал. Фая с Тосей по-прежнему приглядывались ко мне с беспокойством, а моё явное нежелание говорить о Филине, их не на шутку тревожило. Не находили они успокоения в моих улыбках и развитой бурной деятельности, связанной с началом новой жизни, моей же.

- Хоть покричи, поругайся, - говорила Фая, наблюдая, как я вещи собираю. – Скажи, что он сволочь и предатель, что ненавидишь… Хочешь, дам тебе пару тарелок разбить.

- Не хочу.

- А ненавидишь?

- Нет.

Она вздохнула и на кровать присела.

- И что с тобой делать?

Я только плечами пожала и улыбнулась.

- Понятия не имею, что со мной делать.

Фая посмотрела со значением.

- Знаешь, мне даже любопытно стало. Что это за прекрасный принц тебя сразил?

- Он не принц, - возразила я вполне беззлобно. – И уж тем более не прекрасный.

- Да? Тогда брось страдать по нему.

- Брошу. Скоро совсем.

- Или встреться с ним. Пусть в глаза тебе скажет, что дурак и слепой, и ты ему не нужна.

- Вот уж встречаться я с ним точно не буду, - тут же возмутилась я. – Может, я и дура, что сама ему о своей любви говорила… - Поморщилась с досады, не смогла удержаться. – Но навязываться точно не собираюсь, у меня гордость есть.

- Гордость, - неожиданно печально повторила за мной Фая и поднялась. – Гордость – это не всегда плюс.

Я нервно усмехнулась.

- Да? Ну что ж, припишу себе ещё один минус. И никакой трагедии.

В конце концов, все вокруг из минусов состоят. Вот взять хотя бы Витьку. В нём тоже гордыня взыграла со страшной силой. Он не то что встречаться со мной не желал, но даже не звонил, хотя бы для того, чтобы развод обсудить. Не могу сказать, что его молчание меня расстраивало, скорее уж настораживало. До того, что в голову начала лезть всякая чепуха, и по улицам я теперь ходила оглядываясь. Правда, потом решила, что мания преследования мне совсем ни к чему, и плюнула. Пусть всё идёт, как идёт.

Но, как выяснилось позже, молчал Витька совсем по другой причине. На третий день, как я от Фаи съехала, и только-только начала вспоминать, что такое жизнь в одиночестве, позвонил Мишка Романов, и голосом, глуховатым и неуверенным, сообщил, что все мои оставшиеся вещи перевезёт из Витькиной квартиры к моей матери. Я, признаться, удивилась.

- А мне помнится, что я не с тобой развожусь, - сказала я, но Романову, видимо, было не до шуток, он что-то пробурчал в ответ и отключился. А я, недолго поразмыслив, поехала к матери. После ссоры у Фаи, я с ней больше не виделась, мы даже не созванивались, и поэтому этот визит был для меня вдвойне неприятным. Даже втройне, если отчима вспомнить.

Я когда к дому матери подошла, то сразу увидела Мишкину семёрку, из багажника которой он доставал набитые сумки. Я мысленно даже подивилась: неужели у меня вещей столько? Ведь это уже второй заход, так сказать. Три сумки уже на асфальте стояли, внушительного такого размера, Мишка достал четвёртую, но, кажется, ещё что-то было на заднем сидении. Я подошла и в машину заглянула. Какие-то пакеты и чехлы для одежды. В зелёном шуба моя, в синем новое пальто. Сама весной их убирала.

Мишка меня увидел, но молчал, здороваться не спешил, только разглядывал меня. Хмуро так, с напускной неприязнью, а сам взглядом по моему лицу шарит, шарит, видимо, ущерб оценить пытается. Дружок-то ему, наверняка, похвастался. Но я улыбнулась вполне лучезарно, мысленно пожелав им всем удавиться.

- Привет.

Кивнул, хоть и нехотя.

- Привет.

- А почему сюда привёз?

- Куда попросили, туда и привёз.

- Ясно. – Я на сумки посмотрела. – Даже интересно, что он туда напихал.

- Кто?

- Мой пока что муж.

Мишка как-то замялся, крышку багажника захлопнул, потом сказал:

- Вещи мама твоя собирала. Витька, он…

- Что? После того, как бить меня прекратил, руки с мылом вымыл?

Романов тут же вскинулся.

- Знаешь что, ты сама виновата!

Я с готовностью кивнула.

- Конечно.

- Ника, хватит. Ты сама всё прекрасно понимаешь. – Он окинул меня долгим взглядом, а после тише добавил: - Надо было головой думать, а не другим местом.

Он, скорее всего, рассчитывал меня обидеть этими словами, но я ему такого удовольствия решила не доставлять, и лишь ещё раз кивнула.

- Ты прав, надо было. Но я не думала, и что самое странное, не жалею. Не зря же говорят: хочешь узнать какой у тебя муж – разведись с ним. – Я изобразила улыбку. – Вот так вот, Миша, проверяю опытным путём.

- Ты ведь не только его предала, ты же нас всех…

- Вот только не надо опять о милицейской чести рассказывать, - взмолилась я. – Меня за три года от этих разговоров тошнит. Не верю я в эту самую честь, не верю. Если я много улыбалась и молча вас слушала, то это совсем не значит, что я дура, Миша. Так что давай без прикрас и рассказов о «милицейской» семье. Я просто хочу знать, когда он мне позвонит. Мне развод нужен.

Мишка всерьёз насупился, оскорблённый в своих лучших чувствах, а на меня смотрел так, словно я с ним разводиться собралась.

- Он сейчас не может. Он в больнице.

Я заинтересовалась. Романов же помялся, но, в конце концов, отрывисто сообщил:

- Несчастный случай. У него обе руки в гипсе.

Я сначала на Мишку глаза вытаращила, а потом не удержалась и фыркнула. Мишка тут же озлобился, а я поспешила отвернуться. Ну а кто бы на моём месте удержался? Есть всё-таки на этом свете справедливость, есть!

- И что же с ним, интересно, приключилось?

- Я же тебе сказал!.. И прекрати улыбаться, Ника.

Я брови сдвинула, покивала с серьёзным видом, но потом всё равно рассмеялась, чем вызвала у Романова просто бурю негодования.

К матери я подниматься не стала. Только глаза к окнам её квартиры подняла, а потом такси вызвала. Мишка уехал, разозлённый моим весельем и несправедливым, как он считал, отношением к его лучшему другу, с которым я поступила так недостойно, и соответственно, даже не подумал помочь, оставил меня у подъезда с кучей вещей, самой разбираться со своими проблемами.