— Что же вы молчите, трудно ответить? Или чем-то заняты?

Ручьев представил кокетливую Елену, подыграл:

— Занят: секретаршу свою целую. — И звонко чмокнул в трубку. — В обед собираемся пойти купаться.

— Возьмите меня. Я не уступлю вашей секретарше. В плавании, разумеется.

— Я подумаю и позвоню. — Ручьев презрительно придавил трубку.

В дверях Андрей Куржак, в забрызганном известью или цементом халате, торопливо вытирал руки бумажными концами. Вытерев, сунул скомканный пучок в карман, прошел к столу. Был он чисто побрит, из халата выглядывала белоснежная сорочка. Значит, помирился со своей передовой Верунькой и уже не торопится к новому директору.

— Помирился, — подтвердил Куржак. — Только запоздал я, Семеныч, не поэтому. Мы с Верунькой на час раньше пришли, фундамент под мясорубки в колбасном делали. Колбасники в прорыве, вот и решили подмогнуть. Если директор к нам лицом, то и мы будем рады помочь.

— Молодец. Только кто же будет подтягивать твое сосисочное отделение?

— Подтяну сам. Тут Сеню Хромкина надо, он по любым машинам молоток, да сейчас сторожевой автомат для банка заканчивает, после обеда обещал ко мне. Давай сперва с колбасниками. Я вот как думаю, Семеныч… — И, присев к столу, выложил свой план.

Думал Куржак правильно, дельно. На комбинат еще в прошлом году пришли новые мясорубки в комплекте с электромоторами, их и на склад не заносили, распаковали «оставили на улице — собирались смонтировать в январе, сразу после завершения годового плана, но так и не собрались. Башмаков требовал водрузить их на бетонный фундамент, а бетона тогда не было, строители помочь отказались. Вот теперь сделали сами, правда, не бетонный — кирпичный, но прочный вышел, постоит.

— Мы анкерные болты туда замастырили, — радовался Куржак. — Теперь ставь мясорубки и жми на всю железку. У них же производительность знаешь какая — запросто два нынешних плана дадим!

Ручьев тоже возрадовался, но тут же и озаботился: комбинат работает на местном сырье, новое оборудование надо еще суметь загрузить. Позвонил директору местного совхоза Степану Мытарину, и сразу удача: там четырех коров убило током и племенной бык ногу сломал — пять мясных туш бери хоть сейчас. Мытарин уже звонил на областной мясокомбинат, но там соглашаются взять только быка, хотя коровы освежеваны сразу после беды, их мясо можно использовать в пищу. Врачебную справку они предъявят.

— Везите! — сказал Ручьев с воодушевлением. — Если еще что-то такое будет, возьмем без разговоров. Производственные мощности теперь увеличились.

— Так я пойду за» мясорубками, Семеныч? — Куржак поднялся, натянул на лысеющую голову берет.

— Давай действуй. К вечеру поставите, и завтра с утра можно пускать. Месячный план, думаю, одолеем.

— Запросто! Только к этим мясорубкам парочку рабочих надо, хорошо бы мужиков. У меня лишних нет, у Веры если. Только уж ты сам, Семеныч, и на меня не ссылайся, а то опять мы с ней поругаемся до разводу.

— Хорошо, я с ней поговорю. Не придумаешь ли новое название комбинату?

— Не мастер я на такие дела.

— А ты подумай, подумай.

Куржак неловко постоял, переминаясь с ноги на ногу, предложил неуверенно:

— «Спокойная жизнь» — подойдет? — Увидел кривую улыбку Ручьева, развел руками: — Я же говорил, не мастер. Пойду…

О рабочих Ручьев договорился с Верой по селекторной связи. Хитрая, чертовка. Упиралась, набивала цену, жаловалась: у меня только два мужика, доску передовиков с вашей секретаршей сейчас устанавливают, но так и быть, не пожалею для родного комбината, отдам последних. А эти последние — Федька Черт да Иван Рыжих — известные выпивохи, нигде подолгу не задерживаются, кроме рыболовной артели. Что ж, пусть так. Возможно, в колбасном-то и приживутся: на новых машинах, если обеспечить полную нагрузку, заработки будут хорошие.

— Комбинат по-новому не наречешь? — спросил Ручьев в микрофон.

— «Дружная семья», — выдала с ходу Вера.

— Приятно слышать оптимистические речи. Молодчина.

Ручьев отключился, достал новую сигарету, прикурил и опять взял папку с годовым отчетом. Сдвинем мы свое дело, понимаешь, раскочегарим, и тогда уж, извини-подвинься, нас не остановишь!

После десяти, когда в учреждениях прошли оперативки и летучки, когда служилый люд настроился на очередные свои мероприятия и взялся за их выполнение, девятый вал текучки накрыл и подмял под себя именно Ручьева — пищекомбинат всегда стоял в центре забот самого широкого круга хмелевцев.

Телефоны будто озверели и хватали молодого директора то сразу оба, то напеременку, селектор мигал сигнальной лампочкой и кричал то женским, то мужским голосом, двери кабинета перестали закрываться, из приемной тоже доносились деловые голоса.

Такой вавилон бывал здесь не постоянно, а четырежды в году по нескольку дней, когда конец месяца совпадал с концом отчетного квартала, полугодия и года. Пощады в эти дни не было даже от самых мирных и терпеливых.

Председатель райпотребсоюза Заботкин, человек положительный, понимающий, хозяйственный, знал положение нового директора, но все равно нажимал на него по телефону, как обвинитель на преступника:

— Пойми, Ручьев, ты режешь всех без ножа. Мы должны обеспечить население мясными продуктами, а ты недодаешь и сосисок и сарделек. С нас требуют качества, а колбаса у тебя резиновая, не прожуешь и железными зубами. До конца полугодия осталось четыре дня, план по выручке трещит, а вы на три недели получку задержали. А знаешь кто виноват? Ты и твой бухгалтер.

Ручьев невольно стал оправдываться: это Башмаков, паразит такой… И смутился: в кабинет торопливо вошла Нина Башмакова с платежным поручением. Он быстренько закруглился:

— Зарплату сегодня выдадим. Не сердись и успокой своих продавцов. Не подскажешь ли новое название нашему комбинату?

— «Старая говядина». — И Заботкин бросил трубку.

— Вот здесь и здесь, — показала ноготком Нина. — И заверьте печатью. — Внимательно посмотрела на Ручьева, встревожилась: — Что-то вы бледный, Анатолий Семенович? Не заболели?

— Да накурился натощак, не завтракал, а тут звонят, кричат, минуты спокойной нет. — Он подписал поручение, пришлепнул печать, сунул резинку в карман. — В буфет бы сбегать, да недосуг. И что тут у вас такая суета?

— В конце отчетного периода всегда так. Я вам сейчас колбасы принесу. Отец в такие дни всегда здесь завтракал. Нарежет кружочками — в карман, сидит работает и достает по одному. Я сбегаю в цех за свеженькой…

В дверях она разминулась с небольшим, аккуратным мужчиной, отглаженным, в галстучке, с черной папочкой на молнии. Он прошел к столу, слегка поклонился:

— Взаимнообоюднов Дмитрий Семенович, инструктор райисполкома и внештатный лектор общества «Знание».

— Очень приятно. — Ручьев привстал. — Чем могу?

— Как инструктор я пока знакомлюсь, вхожу, так сказать, в курс… Я недавно из армии, по сокращению штатов… Там тоже занимался лекторской работой внештатно, и вот здесь ввели в районное отделение общества «Знание». Как вы, вероятно, догадываетесь, к концу полугодия у нас остались «хвосты» по отдельным темам. По атеистической, например.

— У нас больше молодежь, неверующие.

— Возможно. Но есть люди и старших возрастов, а поскольку атеистическая пропаганда является составной частью идеологической работы с массами…

Ладненький Взаимнообоюднов говорил приветливо, голос у него был звучный, приятного тембра, доверительный, — будущий Митя Соловей! — и Ручьев сдался, разрешил антирелигиозную лекцию на один час.

— Вы необыкновенно добры. — Взаимнообоюднов приложил руку к сердцу, — спасибо! Никогда не забуду! Но если бы вы разрешили еще одну лекцию. Как раз наступит обеденный перерыв, и они послушают.

— Обеденный перерыв предназначен, кажется, для обеда.

— Я не помешаю, пусть кушают. К тому же лекция интересная, научная: «Есть ли жизнь на других планетах?».

— На других планетах? — Ручьев усмехнулся. — Да у нас план горит, полугодие кончается…