— Скромняга! Но неужели ты думаешь, что с башмаковскими «планами» я поеду в управление?

— Проформа. У них свои планы.

— Но работать-то нам, Сережка! Зачем же нам прошлогодние руководящие бумажки?… — Он смял потухший окурок в пепельнице, достал новую сигарету. — Неси годовые отчеты за последнюю пятилетку и липовые ваши анализы. Как-нибудь разберусь. И составлю реальные планы, новые.

— Новые! Ничего не изменилось.

— А кто виноват? Мы же сами и виноваты — переписываем прошлогоднее старье, втираем очки самим себе. Хватит! Сыты!

— Хватит так хватит. — Чайкин неохотно поднялся. — Только сейчас не до анализов. Мне зарплату вот надо рабочим выплатить, а ты гони процент, занимайся текучкой, иначе запаришься и ничего не сделаешь.

— Сделаю, неси. — Ручьев щелкнул зажигалкой, прикурил сигарету и, проводив взглядом недовольного Чайкина, вызвал по селектору Куржака. Вчера из-за первенства с женой разводился, деятель, а нынче глаз не кажет.

В кабинет вбежала радостная Дуся, за ней крупный Иван Рыжих и кривоногий коротыш Федька Черт втащили злополучную доску из колбасного с новой красной надписью по черному полю: «Наши лучшие люди». Значит, Дуся проявила творческую инициативу и самостоятельность.

— Не пойдет, — забраковал Ручьев безжалостно и вышел из-за стола. — Я же просил, Дуся, — «Наши передовики». А лучше было бы так: «Наши передовые производственники». — Заметил ее огорчение, пояснил: — Нельзя оценивать человека только процентами плана. Выполнил, и лучший. А другие люди что же, худшие? Вот Иван Рыжих, например, перекрыл сегодня норму, а Федор Фомин не дотянул. Значит, одного на доску, а другой в худших походит, так? — Он требовательно посмотрел на рабочих. — Или не так, «стакановцы»?

— Не так, — сказал Черт обиженно. — Не на что пить-то.

— У меня жена родила, в больнице лежит, яблок просит, — пожаловался стоящий боком Иван Рыжих. — Зарплату нынче дадут, нет ли?

— Дадут. Тащите доску обратно и напишите, как я велел.

— Хорошо, — прошептала сконфуженная Дуся.

— Нам все одно, — сказал Черт. — Нам и наступать — бежать, и отступать — бежать. Я правду говорю. Я в кулак шептать не люблю.

Они шумно выволоклись со своей доской в приемную, грохнули дверью. Зачем тащились три человека? Видно, Дуся хотела показать свое радение, а мужики — справиться о получке. Оба, кажется, страдают с похмелья.

Красный телефон заливисто вернул Ручьева за стол. Звонил сам Балагуров, поздравлял с началом новой самостоятельной работы.

— День у тебя важный, торжественный, но все же не забудь: сегодня в четырнадцать ноль-ноль очередное заседание бюро, не опаздывай, а то выведем из состава… Не закрутился еще?

— Нет, пока все спокойно, спасибо за внимание.

— Перестройками не увлекайся, гони план, а то и районную сводку испортите, не только свою…

Будто все дело в отчетной сводке.

Пришел в сопровождении своей счастливо-воздушной Нины Сергей Чайкин с ворохом папок, свалил их на край директорского стола, а Нина положила перед Ручьевым финансовые документы для Госбанка.

— Подпишите вот здесь, здесь и еще здесь, — потыкала она красным лакированным ноготком. — И поставьте, пожалуйста, печать.

Ручьев подписал, достал из кармана резиновый черный кружочек, а из ящика стола — фиолетовую штемпельную подушку, потер по ней печатью, потом оттиснул на бумагах, где показывала Нина.

— Взяли бы вы ее, ребята, а то еще потеряю.

Они дружно отказались: не положено, что ты! Разве что секретарше Дусе, но она работает без году неделя, приглядись сначала. Потом Нина церемонно пригласила на свадьбу:

— В воскресенье мы с Сережей сочетаемся законным браком, просим вас пожаловать к двенадцати часам дня на свадебный обед.

— Ух ты! — восхитился Ручьев. — Так торжественно меня еще не приглашали. Обязательно приду! Но при одном условии: подумайте над новым названием комбината. Начальство приказало доложить к концу дня наши предложения.

— «Золотое кольцо», — выдала Нина близко лежащее.

— Это скорее для молодежного кафе.

— Почему? — заступился за невесту Сережка. — Колбаса же кольцами, кругами.

— А почему «золотое»? Колбаса желтая или себестоимость высокая? Да и выпускаем мы не только колбасу. Думайте еще.

Они заторопились к себе, а Ручьев раскрыл одну из принесенных Сережкой папок, но тут вошла директриса Смолькова:

— Здравствуйте, товарищ Ручьев!.. Как вы, вероятно, помните из вчерашнего разговора, я за разрешением собрать металлолом. Вы великодушно обещали, и вот я сама, лично взяла грузовик и приехала со школьниками. Необходима бумага, письменное распоряжение на предмет осмотра вашей территории и сбора металлолома.

Ручьев соединился по селектору с проходной:

— Антиповна?… Пусть школьники соберут железки вокруг складов, цехов и мастерской. Они на грузовике номер… Какой номер вашей машины? — спросил он Смолькову.

— УЛБ 12–15, — недоверчиво подсказала та.

— УЛБ 12–15, — повторил Ручьев в микрофон. — Не задерживайте, они со своим директором.

Ручьев опять придвинул раскрытую папку, взял лист бумаги, карандаш, но Смолькова глядела на него с удивлением и ждала. Не верилось, что дело, тянувшееся полгода, новый директор решил так легко и просто.

— Один звонок, и все? — недоумевала она.

— Все, — сказал Ручьев.

— А бумагу?

— Да вы что в самом деле, не верите?

— Верю, товарищ Ручьев, но у меня школьники, и без бумаги нельзя. Воспитание молодого поколения должно быть наглядным и идти в направлении уважения к порядку. — Увидела, что Ручьев нетерпеливо поморщился, зачастила: — Я объясню, объясню. Если, допустим, я выйду к ним без бумаги, без документа, возникнет нежелательная вольность, они увидят, что нас пропустила простая старуха Антиповна.

— Так я что, ворота вам должен отворять? У меня несколько другие обязанности.

— Извините, товарищ Ручьев, не ворота, дайте только бумагу. Молодое поколение должно наглядно видеть официальное воплощение власти, иначе оно приучится к самовольству… Надо написать — где, что и сколько лома собрать, а потом, на основании этого документа, проверить путем взвешивания на автовесах.

Ручьев потерял терпение:

— Послушайте, у меня нет времени. Потом поговорим, позже.

— Всегда ценю и уважаю время, но вы могли бы говорить с женщиной более вежливо. — Она вышла, предварительно пропустив в кабинет банковского служащего с белой перевязанной головой.

Служащий остановился на почтительном отдалении и сообщил:

— Управляющий нашего банка товарищ Рогов-Запыряев договаривался с вами насчет резинового шланга и вот прислал меня…

Ручьев опять отодвинул рабочую папку, позвонил в винный цех, велел дать полметра или метр — сколько скажет банковский посыльный — резинового шланга. А потом втолковывал посетителю, что дело пустячное, что шланг б/у свое отработал и не стоит ни копейки, а посетитель долго не верил и тоже просил бумагу. Но у этого хоть повреждена голова, причина уважительная…

— Что у вас с головой?

— Управляющий сторожевую машину на нас испытывает, вот и повредило. Говорит, с резиновым шлангом мягче бить станет, оглушать только, а ран никаких.

— Весело. Не подскажете ли новое название нашему комбинату?

— Нет. Управляющий об этом ничего не говорил.

— Так я говорю. Прошу!

— Вы не мой начальник.

— Ладно, будьте здоровы.

И едва проводил этого, едва взялся за папку — телефон. Объединенный профком районной промышленности интересовался вопросами условий труда и отдыха, соблюдения распорядка дня, графика отпусков, выполнением плана культурно-массовых мероприятий. Конец полугодия, нужно для отчета.

— Придите да проверьте, — сказал Ручьев профсоюзной даме, — у меня нет времени.

— А чем вы занимаетесь, если не секрет? — спросила та игриво.

По голосу Ручьев узнал веселую Елену Веткину, своевольную жену инженера РТС, которая работала в райплане. Сейчас она, видимо, замещала штатную профдеятельницу — время летних отпусков, суетное время.