Межов вышел и вскоре вернулся с быстрым, вожделенно потирающим руки Колокольцевым, который тоже слышал звонкий смех Балагурова, легко сопоставил его с вероятным проколом Ручьева (очень уж расстроенный вид имел молодой директор) и понял, что для газеты есть интересный материал.

Балагуров был серьезен и краток:

— Утеряна печать пищекомбината, дайте в своей газете объявление. Журналисты затевают фельетон — останови.

— Фельетон? — насторожился Колокольцев. — Разве тут есть материал для фельетона?

— К сожалению. Обстоятельства утери несколько курьезны: Ручьев нечаянно съел печать.

Редактор прыснул и, увидев строгое лицо Балагурова, зажал рот рукой. Успокоившись, сказал:

— Бывает. А объявление, Иван Никитич, зашлем сегодня же в набор. Только пусть заявит в милицию и сходит к врачу. Вдруг ее можно еще достать.

— Был я в милиции, — сказал Ручьев.

— Тогда сходи к врачу, а потом, если ничего не выйдет, к нам. Я сейчас позвоню в редакцию. Разрешите, Иван Никитич?

Тут ввалилась потная, как скаковая лошадь, Смолькова, с ходу стала объяснять то Балагурову, то Межову свои мытарства с металлоломом, и Ручьев поспешно выскользнул из кабинета и побежал в больницу.

У кабинета Илиади томилась очередь. Первыми возле двери сидели продавщицы Клавка Маёшкина и Анька Ветрова. Клавка сразу вскочила, заступив Ручьеву путь в кабинет.

— Там женщина? — спросил он, часто дыша.

— Женщина или мужчина, а очередь одна. Вон с того краю.

— Я с работы, Клава.

— А мы откуда? Мы, думаешь, специальный отгул взяли?

— У меня неотложное дело.

— Скажите пожалуйста! Неотложные дела, если хотите знать, бывают только у нас, да и то в роддоме. А-а, бабы?

— Не пускать! — зашумели в очереди. — Мы тут который час припухаем!

— Посидишь, куда денешься. Прием назначил с одиннадцати, а самого нет и нет. Он за санитарного врача сейчас.

— За себя-то не успевает, старый хрен, а берется еще за другого. Мне в магазин еще идти, в булочную… Весь рабочий день бегаешь не знай где.

— Не пускать! Ишь какой красивый явился!

— Да получка у нас сегодня! — крикнул Ручьев досадливо. — Без меня не дадут, а время видите сколько? — Он выкинул руку с часами Клавке под нос.

— Ты мне часами не тычь, — сердито отступила Клавка, — а попроси по-людски: пустите, мол, бабы. Неужто не пустим, когда такое дело. Тут и комбинатские есть, нам с Анькой тоже выручка нужна.

— Еще бы! — подхватила Анька. — Мы и магазин-то не закрыли бы, коли так. Дадут, и мы с премией. Пускай идет.

И когда из кабинета, оправляя ярко-цветастое платье, вышла Феня Цыганка, туда ворвался Ручьев.

— Мне справку, доктор. Побыстрее!

Илиади даже не поднял носа от бумаг, молодая медсестра тоже невозмутимо писала. Как в конторе.

— У меня нет времени, доктор. Или это трудно понять? Там же люди ждут, все встало!

Илиади поправил на носу круглые старомодные очки, закончил писать, не спеша сунул ручку в чернильницу и промокнул написанное канцелярским пресс-папье. Затем поднял величественный нос с очками на Ручьева:

— Садитесь.

Ручьев в изнеможении опустился на кушетку, бросил рядом мятый пиджак.

— Итак, на что жалуетесь?

— Не жалуюсь, доктор, здоров я.

— Принесите его карточку, — сказал Илиади сестре. Та бесшумно, как белый дух, исчезла.

— Какую карточку, зачем? — удивился Ручьев.

— Медицинскую, учетную, с историей ваших болезней.

— Да не болен я! И в больнице сроду не был.

— Возможно. Однако вот пришли, и значит, больны. Наше учреждение существует не для выдачи справок, а для лечения и предупреждения болезней. Кстати, у вас болезненный вид, бледность, тремор верхних конечностей. Положите руки на стол. Видите, даже на столе дрожат!

Ручьев встретил в переулке бородатого священника отца Василия. И говорили они в самом деле о названии комбината. В спешке он столкнулся с ним носом к носу, извинился, а отец Василий спросил:

— О чем закручинился, молодой человек?

— О названии своего комбината, — сказал Ручьев, часто дыша. — Не знаю названия, батюшка. Не подскажете ли? Вот так надо! — И чиркнул рукой по горлу.

Отец Василий, в мирской легкой одежде — брюках и рубашке с коротким рукавом, в сандалиях, — невольно улыбнулся. Он слышал, что директором пищекомбината назначен комсомольский секретарь Ручьев, знал прежнего директора Башмакова, упорного, забористого в казенном словолюбии человека, которого давно надо было сократить, и вот, стало быть, его сократили, а молодого поставили. Но неужто молодой Ручьев не знает такой малости, как название своего комбината? А по виду трезвый, только замученный и глаза горят, как у тронутого разумом.

— Новое название велели придумать, — разъяснил Ручьев, видя недоумение священника. — Сам начальник управления приказал. Лично.

Отец Василий склонил седую косматую голову, стал думать. Если лично начальник, надо думать.

— Скорее, батюшка, тороплюсь.

Отец Василий покивал, поднял на него умные глаза:

— Хорошо название «Слава богу!», но вам, неверующим, думаю, не подойдет. Можно — «Сытная пища», но это хуже, это — мирское.

— Плохо, — махнул рукой Ручьев и, хромая, побежал дальше.

— «Румяные щеки»! — крикнул поп вдогонку.

Ручьев не оглянулся.

В райкоме его встретили с веселой сердечностью. Как раз начался перерыв, все члены бюро и приглашенные курили в коридоре, и появление Ручьева сразу было замечено.

— Привет и горячие поздравления, коллега! — Громадный Мытарин сгреб его за плечи, ^ потряс и подтолкнул к Заботкину.

Этот сразу захлопотал о своем:

— Ну как с деньгами? Выдали получку, нет?… Что же ты, разбойник, делаешь? Мы же план по выручке завалим!

Но Заботкина ловко оттер редактор Колокольцев:

— Был у моих ребят? Материал в завтрашний номер им вот так надо. Интервью хотели дать, а по Башмакову — фельетон. Утром они бегали к тебе, да что-то неудачно. Ты почему не стал с ними разговаривать, загордился?…

Межов заметил, что новоиспеченный директор не в себе, взял его под руку, повел в кабинет Балагурова, участливо спрашивая:

— Что стряслось, Толя? На тебе лица нет, хромаешь, перевязанный… И на бюро опоздал.

— Да печать все, замучился…

— Печать? Какая печать, местная?

— Да вы же дергали меня весь день, закрутили совсем, курил много…

— Я вас не дергал, товарищ Ручьев, я требовал соблюдения санитарных правил на комбинате. А вот вы, молодой человек, заставили меня дважды заходить к вам, и оба раза без толку. У меня даже акт до сих пор вами не подписан.

— Подпишу. Дадите справку, и сразу подпишу.

Вошла белым привидением сестра:

— Его карточки нет, я принесла бланки.

— Заполняйте.

Сестра села сбоку стола, взяла ручку:

— Ручьев Анатолий Семенович, так?

— Да вы что в самом деле!

— Разденьтесь до пояса, — приказал Илиади.

— Зачем? Мне же только справку. Я нечаянно съел печать, и нужна справка о том, что съел.

Сестра и врач вопросительно посмотрели друг на друга, потом на Ручьева, потом опять друг на друга.

— Снимите рубашку, — повелел Илиади.

— Черт знает что! — Ручьев стал раздеваться.

— Возраст? — спросила сестра, продолжая писать.

— Двадцать шесть. Не судим. За границей не был, и родственников там нет.

Илиади вышел из-за стола, ласково положил руку на голое плечо Ручьева:

— Очень кстати, о родственниках. Скажите, у вас в роду никто не страдал нервными заболеваниями? Душевнобольных не было?

— Вы что же, подозреваете, что я сумасшедший?

— Это для истории болезни, — успокоил Илиади.

— Да не болен я, сколько говорить!

— Возможно. Однако выяснить мы обязаны. Случай, видите ли, несколько необычный, редкий. Вы согласны, Зина?

— Согласна. — Сестра посмотрела на замученного Ручьева и пожалела его: — В третьем годе одна молдавская колхозница вилку столовую случайно проглотила, об этом в «Огоньке» писали, портрет ее поместили.