— Да, да, я читал, голубушка.

— Она здоровая была, нормальная.

— Помню. — Илиади озаботился. — Как же это с вами случилось, уважаемый, расскажите.

Полуголый Ручьев вздохнул:

— Только и делаю, что рассказываю. Все учреждения обежал, везде слушают и посылают дальше. Вы мне дайте бумажку, и я уйду. Объявление в газету надо, срочно!

— Вот осмотрим, установим…

В коридоре послышался шум, затем стук в дверь, и в кабинет ввалилась Смолькова.

— Во-от он где!.. Товарищ Ручьев, сколько же мне за вами бегать?! Уф-ф, господи…

Сестра выскочила из-за стола и кинулась выпроваживать непрошеную посетительницу.

— Вы не имеете права, — упиралась та. — Он бегает от меня… Ох!.. Мне бумажка нужна, он устно разрешил.

Сестра все-таки выжала ее за дверь, закрыла задвижку и вернулась к столу.

Илиади приложил к потной спине Ручьева старинную трубочку деревянного фонендоскопа:

— Дышите глубже.

Ручьев вздохнул:

— Господи, и за каким чертом я…

— Не разговаривать. Задержите дыхание. Так. Повернитесь.

Он долго слушал Ручьева, простукивал грудную клетку пальцами, заставлял сжимать и разжимать руки, раскрывать рот и показывать язык, оттягивал щеки, заворачивал веки покрасневших глаз, потом положил на кушетку и прощупал желудок, помял весь живот…

— Как же вы ее съели, уважаемый?

— С колбасой, тысячу раз говорил!

— У них колбаса такая. — Опять заслонила его сестра.

— Да, да. Мы столько актов на них составили, столько штрафовали… Поднимитесь…

— Это Башмаков довел… Что ему штраф, не из своего же кармана. Он эти штрафы даже планировал.

Ручьев благодарно посмотрел на свою заступницу и встал.

— Значит, напишете, доктор?

— Да, да. Если установим. Пожалуй, надо направить на рентген.

— Сегодня уже поздно, завтра, — сказала сестра.

— Завтра?! — взвился опять Ручьев. — У нас же все встало!

— Ну и что? — Илиади был невозмутим. — Это же не вилка, уважаемый, не какой-то посторонний предмет, это печать предприятия, молодой человек, печа-ать! А вдруг вы ее не съели, а потеряли и кто-то ею воспользовался? В своих корыстных целях…

— Но вы же видели язык, доктор!

— Видел. Но это еще не доказательство. Человек — сложное существо, и только в самом общем виде его можно представить состоящим из трех частей…

Ручьев взорвался:

— Вы что, смеетесь, черт побери! Дадите справку или нет?

Илиади опасливо отступил к столу.

— Не волнуйтесь, уважаемый. Вот пройдете завтра рентген…

— Это же целые сутки, соображаете! Я ведь не мертвый, желудок работает…

— Да, да, разумеется, но что же делать. Ничего не поделаешь. Такой у нас порядок.

— Порядок? Давайте справку, или я ни за что не отвечаю!

Ручьев шагнул к нему, но Илиади проворно спрятался за стол.

— Не могу, уважаемый, надо иметь соответствующие основания. У нас тоже свой порядок.

Ручьев схватил рубашку и пиджак и ринулся к двери.

— У них тоже порядок, они не могут! Никто не может, и везде порядок! У-у! — Он откинул задвижку и выскочил в коридор.

Посетители с усталой обреченностью ждали возвращения нового директора. Жара еще не спала, и в конторе по-прежнему было душно и тягостно. Федька Черт и Иван Рыжих от скуки ушли в сквер играть в «козла». Вера Куржак ворчливо их порицала:

— Новая мода — «козел». Целыми днями хлещут, доминошные те столы за лето в землю вколачивают.

— Говорят, шестичасовой рабочий день надо, — откликнулась Нина. — Что тогда будут, в чехарду играть?

— Мужики найдут занятие. Мой вон за мясорубками бегает… Господи, сколько же ждать, мочи больше нету!

— А меня ругали, понимаешь. На один день ушел, и, извини-подвинься, зашились, никакого порядку.

Никто не возразил Башмакову, не нашел подходящего слова. Что скажешь, когда все отупели от зряшной суеты и ожидания.

Сеня Хромкин поспешно подогнул вытянутые по полу ноги — в приемную вошли быстрые газетчики Мухин и Комаровский.

— Нам товарища Ручьева, — объявил Комаровский перевязанному Чайкину. — Надо уточнить кое-какие детали. Фельетон, который я…

— Почему «я» — мы! — перебил сердито Мухин. — Фельетон, который мы пишем, требует дополнительных деталей.

— О печати? — спросил Чайкин.

— О печати. Случай исключительный, и надо выявить его природу, корни. Вот у вас, товарищ Башмаков, ничего подобного, кажется, не случалось?

— У меня никогда ничего не случалось, понимаешь. У меня, извини-подвинься, порядок и дисциплина.

— А принцип, руководящий принцип?

— Принцип у него известный, — сказал Чайкин. — «Есть начальство — не думай, подумал — не высказывай, высказал — не записывай, записал — не подписывай, подписал — не заверяй печатью, заверил — не давай ходу, а жди приказа начальства и тогда дуй напролом, ты не отвечаешь!»

— По-моему, это не очень съедобно, — усомнился Комаровский. — Как вы считаете, товарищ Башмаков?

— Съедобно или нет, понимаешь, а печать была целая.

В приемную влетел радостный Куржак:

— Баржа села на мель, мы подъедем на моторке и возьмем. Сеня, ты ждешь? Очень хорошо! Ручьев тоже, у себя?

— Еще не приходил, — сказала Вера. — Брось ты свои мясорубки, Андрюшка, все равно не успеешь.

— Успею. Она села крепко, сама не сойдет.

Шкипер, видно, хотел план перевыполнить, нагрузил, как взаймы, и сел…

Из коридора в сопровождении Ивана Рыжих и Федьки Черта появился наконец-то Ручьев — рубашка расстегнута, пиджак везется безвольно опущенной рукой по полу. Разбитый, в тупом отчаянии, он сел у стола Дуси на подставленный Чертом стул и попросил закурить. Иван Рыжих достал папиросу, прикурил от зажигалки, сунул ему в губы. Ручьев торопливо затянулся, шумно выдохнул синюю душную струю.

— Все, товарищи, конец…

Газетчики рванулись к нему с приготовленными блокнотами:

— Пожалуйста, поподробней. Башмаков протянул акт:

— Подпиши, понимаешь. Печки на комбинате мы опечатали.

— Оно, может, и не ко времени мое недовольство, — сказал Чернов, вставая, — но больше ждать мне не с руки: машина хоть и крытая, а все не холодильник, портится мясо.

— Семеныч, мы успеем, стоит баржа! Ты дай бумагу, и успеем. А ты, Сеня, жди. Как привезу, сразу монтировать начнем.

— Минуточку, товарищи, минуточку! — вскочила Серебрянская, пряча книжку в сумочку. — Я первой была, к тому же я женщина…

Тут притащилась плачущая Антиповна, увидела Ручьева и заторопилась к нему:

— Сыночек, милый, что же это делается, а? Выбирали мы тебя, руки подымали, хлопали… Заступись, Христа ради… Михеича мово, роднова… не дышит совсем…

Вера с Ниной дружно кинулись к ней с сочувствием:

— Михеича? Такого золотого человека?…

Газетчикам понадобилось уточнение:

— Кто? За что? При каких обстоятельствах?

— Душа в душу жили, — причитала Антиповна перед глухим ко всему Ручьевым, — любили друг дружку, уважали…

Чайкин, пользуясь тем, что Антиповна отвлекла внимание собравшихся на себя, поспешил вызволить Ручьева:

— Разойдитесь, разойдитесь, обложили, как хищного зверя! Дайте вздохнуть человеку.

— Семеныч, как же с мясорубками?

Чайкин решительно отстранил и Куржака.

— Постой, Андрюшка, не до тебя. — И потряс за плечи Ручьева: — Да очнись же на минутку, Толя, не идиот же ты! Давай посмотрим еще раз хорошенько. — Он взял у него мятый пиджак, бросил на пол и, став на колени, начал разглаживать, прощупывать каждую складку.

В приемную, шумно дыша, вплыла, как нагруженная баржа, Смолькова и плюхнулась на стул у двери, сразу отыскав взглядом Ручьева.

— Ну теперь-то ты от меня не спрячешься!

Деловито, уверенной, важной походкой вошел Рогов-Запыряев, за ним банковские служащие с перевязанными головами и милиционер внесли сторожевую машину.

— Вот ты где, голубчик! — торжествовал изобретатель, чуть не споткнувшись о Сеню. — Значит, машину создавать вместе, а отвечать за нее я один?