- Папа, ты любишь носить меня на руках?

- Еще бы, - насмешливо отозвался Маколи. - Обожаю. Ну, поехали.

Он не прошел и полмили, как их догнал грузовик и остановился рядом. Маколи узнал грузовичок Уигли, тот, в котором он ездил в Даббо на выставку овец.

Краснолицый шофер в кепке, с выпирающими, лошадиными зубами крикнул ему:

- Эй! Сигай сюда.

Маколи закинул свэг в кузов и сел в кабинку. Постреленка посадил между шофером и собой. Когда машина тронулась, он украдкой оглядел сидевшего за рулем работника, заметил комбинезон, грязные сапоги.

- Ты что, не собирался в Колли? - спросил он.

- На кой черт, - водитель удивленно повел головой. - Мне там делать нечего. Это Уигли велел догнать и подвезти тебя.

Маколи откинулся с чуть заметной довольной улыбкой.

Он шел по улице, освещенной закатным солнцем, как вдруг увидел впереди Люка Суини. Тот все так же сутулился, так же держал в карманах руки, приподнимая полы поджака, так же припадал на ногу, где таскал в память об Армантьере шрапнель, так же упрямо бычил голову, хотя у него это было просто признаком задумчивости.

Маколи ускорил шаг и, подойдя почти вплотную, гаркнул:

- Эй ты, мешок с костями, что потерял?

Люк Суини повернулся, решив, должно быть, что какой-то хулиган мальчишка смеха ради крикнул басом. Но едва он убедился в своей ошибке, сердитые глаза засветились изумлением. Он радостно тряс руку Маколи со всей энергией, на какую был способен.

- Провалиться мне на месте, ну и чудеса! Мы с «коровушкой» только вчера тебя вспоминали. Так давно тут не показывался, мы уж решили, ты дуба дал.

Каждый новый знакомый Люка знакомился и с Беллой еще задолго до ее появления. Люк то и дело повторял:«Она у меня этакая, понимаете?» А если кто не понимал, то, по мнению Маколи, лишь до тех пор, пока ее не видел.

Ее тело было как континент, изгиб объемистой груди напоминал очертания Большого Автралийского залива, мощный зад - горы Южной Виктории. Ноги - две скалы Эйре. Она поглощала мужа, впитывала в себя его трогательную хрупкость, жизненные соки, превращая его в измочаленное иссохшее существо с темными впадинами щек. От него остался лишь сухой, как мертвое дерево, остов. Он похож был на чахлый дичок, задавленный ее неуемной страстностью и грозным напором жизненных сил. Но он души в ней не чаял; упивался половодьем ее любви; смаковал эту любовь с гордостью, наслажденьем, озорством.

- Давно ты здесь?

- Да нет, - ответил Маколи. - Прямиком из Колли, один малый нас подвез. С комфортом прибыли, на мягких сиденьях. Как Белла?

- Коровушка-то? Стала еще толще, чем была, и по-прежнему любит меня, как сумасшедшая. Знаешь, я думаю, если я окочурюсь, она тотчас же отравится мышьяком. Не то чтоб я мечтал о смерти, но скажу откровенно, парень, нелегкое это для меня занятие - жить. - Глаза Люка смешливо блеснули. - Каждый вечер ожидаю, что к утру подохну. - Он расхохотался. - А тут еще сны. Замучили, проклятые. Чудится мне, к примеру, что я сплю на горном склоне. Что я медведь. Просыпаюсь, лезу вверх. И вдруг жуть меня охватывает, начинаю визжать. Оказывается, я не один. За спиной у меня здоровенная медведица.

Он оглушительно расхохотался и захлопал в ладоши.

- Уф-ф! - успокоился он наконец, - Нужно же хоть иногда немного пошутить. А где ты обзавелся этим? - Он показал на Пострела.

Шагая рядом с Люком, Маколи рассказал, что случилось с ним и как он здесь оказался.

- Я не люблю навязываться с просьбами, Люк, и если бы не припекло, не обратился бы к тебе за помощью.

- Вот вздор-то, а на кой тогда друзья?

- Докатился до того, - сказал Маколи, - что готов стрельнуть у тебя фунт.

Люк Суини поднял брови.

- Вот этого я не переживу, - сказал он трагически дрогнувшим голосом. И тут же, засмеявшись, хлопнул Маколи по плечу. - Диву даюсь, как ты выдавил из себя такие слова, гордец несчастный.

Маколи и сам удивлялся себе. Он не представлял, что может выговорить такое. Но он тут же решил внести полную ясность.

- Я бы вывернулся, будь я один. И, пожалуйста, не думай, я не насовсем прошу. Просто в долг. Наладятся дела - отдам.

- Не дрожи, в этом никто не сомневается. Прекрасно помню, как ты выручил меня тогда на Кряже.

- Ты ничем мне не обязан, - сказал Маколи.

- Я всем обязан тебе, о чем ты говоришь? Если бы не ты, мы с супругой давно бы снялись с места. На кой черт нам было торчать в этой богом забытой дыре и выкладываться за здорово живешь. Это ты уговорил нас остаться, ты привел меня к той выработанной шахте и посоветовал в ней пошуровать. Помнишь?

- Помню.

- И что же? - продолжал Суини. - Я нашел камень в пятьсот фунтов ценой. Нашел «Черную Красавицу» и с тех пор меня уже не тянуло бросить разработки. Счастливчик Люк - так называли меня. Стоит мне спуститься в шахту да повернуть лебедку, опалы так и лезут мне в руки. - Он хмыкнул. Потом, прищурившись, испытующе поглядел на Маколи. - Знаешь, я не раз подозревал, что ты сам подбросил мне этот камешек.

- Сдурел ты, что ли? Стану я вышвыривать пятьсот кусков, когда еле на жизнь наскребаю.

- Больно уже все складно вышло; уже очень легко, хотя я знаю, что в нашем деле сплошь и рядом так бывает: камень лежит под самым носом, а ты его не видишь.

- Чепуху городишь, - сказал Маколи. - На солнце, что ли, перегрелся?

- Ладно, что ты мне мозги вправляешь, у меня ведь своя голова на плечах, - сказал Суини. - Как бы там ни было, у нас все с тех пор перевернулось. Стали жить как не мечтали раньше. Чего у нас только нет. И пансионат этот, и разное другое.

- Ты же своим трудом все нажил, - сказал Маколи.

Пансионат представлял собой двухэтажное продолговатое бревенчатое здание, верхний этаж которого был опоясан балконом. В ту пору, когда лошади играли большую роль в жизни людей, пансионат был гостиницей, чему осталось немало доказательств, начиная с того, что располагался он на перекрестке. На просторном заднем дворе все еще сохранились конюшни. Заново окрашенные в зеленый и желтый цвета, они выглядели как новенькие.

Маколи и Суини вошли через ворота в огороженный высоким забором, изрытый колеями и колдобинами грязный двор. Они прошли к задней веранде, и С.уини заглянул в обтянутую сеткой кухонную дверь.

- Эй, Белл! - крикнул он. - Иди взгляни, кого я встретил.

Дверь распахнулась и, заполняя весь проем, на пороге появилась пышная женская фигура. Это и была «коровушка», как называл ее Суини. Тугая бочкообразная грудь, словно вымя, выпирала из яркого ситцевого платья, расписанного желтыми и красными цветами. Янтарного цвета шарф был повязан тюрбаном вокруг головы. Цветущая мясистая физиономия с до того заплывшими чертами, что казалось, будто одно лицо наложено поверх другого, отличалась неуловимой и смутной кукольной миловидностью.

При виде Маколи она охнула, ошеломленно заморгала и залилась светлым потоком слез. Она разом обняла и его с Пострелом и все, что под руки попалось, и прикосновение ее лица к его обветренной щеке было как прикосновение пуховки. Да что ж он делал, долдон этакий, и где он пропадал, и откуда у него эта малышечка? Она засыпала его вопросами, взвизгивая от радости, хлопая его ладонью, подталкивая, тыча кулаком в бока с резвостью встретившей долгожданную родню слонихи. Затем она немного отступила, блестя смеющимися и счастливыми глазами, и словно не зная, как еще выразить свой восторг, обхватила сдобной рукой голову Суини, чуть не сбив его с ног и прижав его физиономию к своей так крепко, что у него перекосился глаз, а рот открылся, как у рыбы.

- Ну, как тебе показался мой Люки? - с нежной гордостью воскликнула она, звонко чмокнув мужа в нос. - Правда, отлично выглядит?

Люк вырывался, словно кошка, голова которой застряла в банке из-под рыбных консервов, но был выпущен, лишь когда Белла обрушила свое внимание на Постреленка, которая, стоя рядом с отцом и задрав голову, смотрела вверх с таким видом, словно ей явилось некое ужасное знамение на небе. Суини поправил шапку, привел в прежний вид перекошенную физиономию и долго не мог отдышаться.