- Сами уходили?

- Нет. Первых двух уволил хозяин. Люди были недовольны, говорили: не еда, а помои, у них, мол, от нее понос. Чушь, конечно, выдумки. Господи, да я готов есть, что дадут, а они все крутят носом: подавай им самое лучшее.

- А другие два?

- Джимми Эббот продержался неделю. А потом высказал им все, что о них думает. Дал им жару. Заявил, что не собирается им прислуживать, что за двадцать долларов в неделю он будет в Сиднее готовить для людей, а не для таких козлов, как они. А второй парень - забыл, как его звали, - тот просто в одно прекрасное утро снял свой фартук и сказал, что уходит. Он пробыл у них недели две. И знаешь, что главное?

- Что?

- Все было бы еще полбеды, если бы можно было просто уволиться и уйти, так нет, куда там. Все эти ребята, эти повара, им всем пришлось оттуда драпать. Ни один не ушел не побитым. Говорю тебе, там одни бандиты, их бы в всех надо перестрелять.

- Зато не соскучишься, - заметил Маколи, поднимая на плечо свэг. - Пока.

- Счастливо, приятель, - сказал туземец. И крикнул вдогонку: - Спасибо за табак. Ты настоящий джентльмен.

Маколи и Пострел расположились на ночлег немного в стороне от поселка. Он проснулся первым и к тому времени, когда девочка открыла глаза, уже развел костер. Проснувшись, она прежде всего поглядела, здесь ли Губи. Потом вскочила, сна как ни бывало… Маколи, присев на корточки и держа в руке осколок зеркала, брился тупой бритвой. Когда он кончил, лицо его было красным. Чтобы смягчить кожу, он втер в нее кусочек сливочного масла.

- Напомни мне купить сегодня несколько лезвий, - велел он девочке.

Он ел медленно, задумчиво. Пострел поела, накормила Губи и осталась очень довольна. К девяти они уже шли обратно в поселок. Тени на дороге еще не просохли. На улице не было никого, кроме человека в красном свитере, который поливал из шланга дорожку перед пивной.

Маколи сидел на своем мешке у дверей конторы подрядчика и смотрел, как просыпается поселок. Из пекарни вышла девушка и стала переходить улицу. Он увидел, как колышется ее грудь и покачиваются при ходьбе бедра, и в нем проснулось желание. Он не мог разглядеть ее лица, когда она повернула голову в его сторону, но яркость ее губ и белизна кожи разбередили его. Он не знал ее, не был с нею знаком; она была никто для него, но это была женщина, а сколько времени прошло уже с той поры, как он был с женщиной. И сколько прошло с той поры, как он был женат.

Через несколько минут девушка пошла обратно, и Маколи следил за ней взглядом, пока она не скрылась в дверях пекарни.

Пострел пристроилась на обочине. Он посмотрел на ее спину, которая была не шире его руки, на тонкую шейку, на голову, склоненную над игрушкой. И собственные мысли почему-то показались ему глупыми и грязными.

Высокий светловолосый человек отворил двери конторы. Маколи вошел, однако пробыл он там недолго. Человек записал его имя, но сказал, что сам не может нанять работника. Придется ему поговорить с О'Харой. Правда, О'Хара еще не вернулся. Его ждут не раньше обеда.

Человек сообщил ему некоторые подробности: где находится лагерь, сколько времени примерно продлится работа, что за нее платят.

Вернувшись на место ночлега, Маколи лег на землю, подложил под голову мешок и принялся думать.

- Губи хочет гулять, папа.

- Еще нагуляется, - ответил он.

Можно недурно заработать. И еды будет вдоволь. Кроме того, это перемена в жизни, оседлое житье, в каком-то смысле. Запасы их уже кончаются. А деньги с неба не падают.

- Губи говорит, что ему что-то нужно.

- Ладно. Только отведи его подальше.

В последний раз он заработал, когда ставил с одним приятелем забор. А перед этим копал ямы с двумя другими землекопами из лагеря. Хоть и нелегко было с напарниками, но при ребенке это все-таки лучше, чем ничего. Напарников же своих он видел насквозь и знал им цену.

- Губи все сделал, папа.

- Хорошо. Надеюсь, ему полегчало.

Идет, скажем, человек работать в лагерь стригалей. Стригали, разумеется, не учителя воскресной школы. Грубый народ. Но можно ли остаться приличным человеком, живя среди бандитов? Он не такой, как они. Он скорее вроде Джимми Эббота. Но отступать и пускаться в объяснения, как Джимми, не станет. Либо им это понравится, либо придется с ним примириться. Он лучше швырнет им в морду жаркое, но уступить не уступит. Он не сбежит, как Джимми. Его могут уволить, но сдаться не заставят. Он их научит уважать себя. И продержится на этой работе, сколько захочет.

Маколи в себе не сомневался. Ему столько раз приходилось туго, что он не испытывал страха перед тем, что ему предстояло. Правда, раньше он был один, вот в этом разница.

Сейчас с ним ребенок, и с этим приходится считаться. Все дело только в ребенке, нечего сказать, навязал он себе камень на шею. Нужно заботиться о ней и о себе, то есть нести двойной груз. И между собой они связаны. Стоит, например, девочке лишь испуганно вскочить ночью со сна, разбудив остальных, как начнется скандал. Вздумай он покориться, их старшой с него шкуру спустит. Припугнуть старшого, тогда, чтобы отомстить Маколи, они станут вымещать злость на девочке. Игральные кости не на месте, свеча опрокинута, девочку обвинят в том, что она ходит по баракам и подглядывает. Что-нибудь пропадет, скажут, она украла. Конца этому не будет, и ему придется за все расплачиваться, терпеть унижение, трепать себе нервы, бороться не на жизнь, а на смерть, черт бы все это побрал.

Нет, сколько тут ни думай, все упирается в ребенка, и Маколи понимал, что с затеей этой пора кончать. Ситуация была ясна и безнадежна. Он не может работать у стригалей.

- Губи хочет тебя поцеловать.

Она поднесла к его лицу игрушку.

- Забери ты от меня эту дурацкую штуку, - отмахнулся он, и игрушка упала.

- Не смей! - выкрикнула она и погрозила кулачком. Глаза ее заблестели гневом. Через мгновенье она успокоилась и подняла игрушку с земли. - Губи будет плакать.

- Заткнись и пошли. Вот что из-за тебя… А… - он беспомощно махнул рукой и двинулся вдоль улицы. Она шла сзади, успокаивая Губи.

Маколи не спешил. Он считал, что решение принято, но с каждым шагом, приближавшим его к главной улице, неуверенность его росла. Неоспоримые суждения утрачивали свою ясность. Что-то восставало в нем, ему не хотелось приводить свой приговор в исполнение, ибо это означало сдаться, признать себя побежденным, не потерпев поражения, подчиниться решению, независимо от того, верное оно или нет. Униженность, которую он испытывал, была ему не по душе. Он начал было даже размышлять о том, а не придумал ли он сам все эти трудности, желая убедить себя в правильности своего решения и доказать, что отказ от работы вызван вовсе не трусостью.

Он решил оставить пока вопрос открытым с тем,. чтобы прийти потом к окончательному выводу и удостовериться, что поступает правильно. Шагая по улице, он увидел, как на противоположной стороне из конторы подрядчика вышли два человека. Остановившись на обочине, они смотрели на него. Маколи прищурился. В них было нечто, вызвавшее в нем тревогу. Он не знал, что именно. Однако он знал, что его разглядывают не из чистого любопытства, не так, как смотрят слоняющиеся по улицам города бездельники или женщины, которым нечем заняться и которые жаждут хоть какого-нибудь отвлечения от тоскливой повседневности. Эти люди разглядывали его по-другому. Они стояли молча, не сводя с него глаз, в их пристальном взоре было что-то угрожающее. Они походили на одетых в штатское полицейских, участвующих в облаве.

Маколи остановился, снял с плеча свэг и поставил его на обочину. Потом достал табак и принялся свертывать самокрутку. Голову он наклонил, но следил за ними из-под полей шляпы.

Один из них, повыше, был хорошо одет по местным понятиям: коричневый в узенькую полоску костюм и сдвинутая набок, тоже коричневая, с узкими полями и высокой тульей шляпа, похожая на болванку для шляп. На висок падал клок рыжих волос. Уголки воротничка его рубашки были аккуратно прихвачены булавкой, которая пряталась под узлом галстука, а сам галстук полукругом высовывался из-под жилета. На ногах красовались черные лакированные туфли с острыми носками. У него была квадратная челюсть, рыжеватые волосы и слегка усыпанная веснушками синевато-молочная, цвета бланманже, кожа.