Сердце бешено колотилось, его сердце. Во рту все пересохло и болело. Кто-то подал ему предмет — стакан, пластиковый, с отверстием для питья. Он выпил. Вода. Нет, чай. Стало хорошо.

— Я думаю, на сегодня хватит, — сказал мужчина в белом халате. Он врач. — Ему нужен покой.

Мужчина в черной куртке что-то ответил. Казалось, что он недоволен. Но свет потух, и исчезли все, кроме одной девушки с белокурыми кудрями и румяными щеками, которую он видел здесь и до этого. Она присела на стул рядом с ним и улыбнулась.

Было очень странно сидеть напротив человека, за которым она ухаживала годами и в котором ни разу не замечала ни малейшего признака жизни. Видеть, как он двигается и говорит. Для Ирэны Кочич это было похоже на детскую мечту, в которой любимая кукла оживала. Она никогда в такое не верила, но это произошло.

Интересно, он помнит что-нибудь из того времени, когда находился в коме? Знает, кто она такая и что заботилась о нем? Такое случалось. По крайней мере, она читала об этом.

Возможно, он и узнал ее, но не подал виду. Если, конечно, не считать признаком узнавания то, что он не возражал против ее присутствия. Спинка кровати была поднята, под больным лежало пять подушек, а он сидел и разглядывал свою правую руку: медленно поворачивал ее и рассматривал со всех сторон. Его пальцы дрожали, и движения были неуклюжими, но уже получалось лучше, чем раньше.

Внимание пациента привлекло золотое кольцо у него на безымянном пальце.

— Что это такое? — спросил он.

— Ваше обручальное кольцо, — ответила Ирэна.

— Что это значит? — хотел узнать он, но что-то в нем нашло ответ. — Я женат. Ведь так? У меня есть… жена.

Она кивнула.

— Да. Она придет завтра. — Заметив изумленное выражение в его глазах, Ирэна Кочич переспросила: — Вы помните свою жену, господин Абель?

— Нет, — сказал он, покачал головой и сразу поправил себя: — Да, я все-таки помню. Просто… — Он зажмурился и провел языком по губам. — Это мое имя? Абель?

— Да. Бернхард Абель.

На его лице появилось выражение ужаса. Он пристально смотрел в одну точку в изножье кровати, но не так, будто видел там нечто конкретное, — скорее всего, он мог бы смотреть в любую другую точку в этом помещении, — а как будто услышанное не давало ему покоя. Несколько жутких секунд она боялась, что опять потеряет его, что он вновь попадет в мрачную темницу, в которой провел последние четыре года. Но наконец он моргнул и тяжело выдохнул.

— Абель, — повторил он.

— Именно так.

Он посмотрел на нее.

— Это… странно, — он искал подходящие слова. — Что-то не удалось.

В том, как он это сказал, было что-то зловещее. Ирэне Кочич стало неприятно и захотелось прогнать недоброе предчувствие.

— Почему вы думаете, будто что-то не удалось? — спросила она.

— Потому что я уверен: это не мое имя, — сказал он. — Я не Бернхард Абель.

— Я думал, что твой муж бросил тебя.

— В принципе, он так и поступил.

— Ну уж извини. Перенести инсульт и впасть в кому — не то же самое, что бросить жену.

Эвелин Абель опустила солнцезащитный козырек и посмотрелась в маленькое зеркальце в нем. В десятый раз с тех пор, как они остановились.

— Для меня это не играло роли.

— Ты должна была сказать мне об этом.

Она откинула козырек обратно и взглянула на вцепившегося в руль Вольфганга. Его подбородок слегка дрожал.

— Пойми, я просто не хотела больше о нем думать. — Эвелин глубоко вздохнула. — Сначала они обнадеживали меня. Пару недель, — говорили они. Потом недели превратились в месяцы, а я все ждала. В конце концов один врач объяснил мне, что Бернхард, скорее всего, не проснется, если пролежит в коме больше года. И даже если проснется, то наверняка будет умственно отсталым. Я более чем уверена, что Бернхард возненавидел бы такое состояние, и подумала: наверное, лучше так, как есть. Лучше пусть он останется в таком состоянии и когда-нибудь умрет.

Вольфганг с ужасом взглянул на нее.

— Ни фига себе! — пробормотал он каким-то сдавленным голосом. — Я думал, если человек впадает в кому… то его в любом случае как-то спасают…

— Вот-вот. Но ты неправ. Они способны на многое, но далеко не всегда действительно знают, что делать в такой ситуации. Они даже не могут предсказать, придет ли пациент в сознание или нет. В первый год я как будто бы поступила на медицинский факультет. Вегетативное состояние, аноксия мозга, ЦНС.Я сидела у его кровати и читала ему его компьютерные журналы. Их не переставали присылать, так как я не могла заставить себя отказаться от них. Медицина и вправду способна на многое, только и стоит это, соответственно, дорого. — Она поправила прическу. — Я чуть в обморок не упала, когда пришел счет.

— А разве он не был застрахован?

— Ну да, конечно. Безумно дорогая частная страховка, но они его быстро объявили неизлечимо больным и стали оплачивать лишь уход за ним. А это гроши! — В голосе Эвелин чувствовалась дрожь, что-то между порывом гнева и отчаянием. — Ты знаешь, я ведь не всегда жила в дешевой трехкомнатной квартире в доме у шоссе и работала в парфюмерном магазине. Бернхард неплохо зарабатывал. Он был компьютерным специалистом и ездил по всему миру — в Саудовскую Аравию, Японию, США. Первым делом я продала его «Мерседес». Машины быстро падают в цене. Этих денег как раз хватило, пока я искала покупателя на наши апартаменты в Аликанте. Я всегда надеялась, что хоть дом останется. — Она выдохнула, и дрожь в ее голосе перестала быть заметной. — Потом я была вынуждена продать большую часть мебели: на шестидесяти шести квадратных метрах ведь все не уместишь. — Чтобы не разрыдаться, она прикрыла рот кулаком. — И вот сейчас, когда кончились последние деньги, он вдруг приходит в себя!

Некоторое время царила тишина. Было слышно, как работает двигатель. Вольфганг с тревогой посмотрел на Эвелин.

— Мне приходить сегодня вечером? — спросил он. — Или все?

Она опустила взгляд на свои руки и внимательно посмотрела на тонкое кольцо с бриллиантом, которое ей подарил Бернхард, когда у них родилась Тереза. Сегодня она надела его впервые с тех пор, как распрощалась с их домом. Тогда же она в последний раз приходила в больницу. Эвелин оплачивала все счета — эти умопомрачительные суммы — и, несмотря на угрызения совести, надеялась, что ее муж умрет до того, как кончатся все деньги.

— Я сейчас зайду туда, — произнесла она с нехорошим предчувствием, — и скажу ему, что подаю на развод.

Она стояла перед дорожкой, выложенной серой плиткой, по которой ходила так долго и на которой так давно уже не была. Все выглядело по-старому. Как и тогда, печальное здание клиники выделялось на фоне окружающих его особняков, потонувших в деревьях и кустах, и Эвелин Абель казалось, что долгие годы ее самостоятельной жизни были всего лишь сном.

Она сделала первый шаг, потом еще один и еще один, пока не дошла до главного входа. Раздвижная дверь открылась с характерным стоном, который Эвелин могла распознать среди всех других звуков этого мира. На мгновение уличный аромат цветов смешался с запахом больницы и зловонием дезинфицирующих средств и испарений человеческих тел, и она почувствовала, что возвращается назад. В то время, когда ее жизнь была в беспорядке, но полна надежды.

«Сегодня как раз все наоборот», — призналась она себе с чувством острой боли.

Она смогла бы пройти тут и с завязанными глазами. Мимо приемной, через застекленный коридор в низкий флигель, который, несмотря на желтые стены, был похож на тюрьму. Отделение «С1». Здесь было так же тихо, как и тогда, когда она приходила, чтобы поговорить с Бернхардом, дотронуться до него, проделать с ним странные манипуляции под руководством санитаров. Она накладывала шины ему на ноги и с помощью персонала поднимала его, или осторожно, пальцем, открывала ему рот и дотрагивалась до десен, языка и внутренних сторон щек. Тогда Эвелин не призналась в этом даже себе, но ей казалось, что она возится с трупом. Забота о бездушном теле. Это постоянно преследовало ее в снах, но она считала: рассказать кому-нибудь о том, что ее мучит, — предательство.