— Не переживай, Славик. Все это прошлое. Штангист в могиле, бог, как видно, и впрямь, не фраер… — утешительно произнесла Лера, хотя вообще-то она Вячеслава не очень жалела. Надо было тех «дураков» жалеть, которых кинули благодаря этому самоуверенному молодому болвану.

— Нет, Лера, я это прошлое никуда не дену. Мне Штангист с братвой до сих пор снится. Когда они меня увезли и для острастки побили — несильно, можно считать, «погладили», я в прямом смысле штаны намочил. Никогда этот страх не забуду! И стыд — тоже. Они из меня, хоть и молодого, но уже уважаемого человека, на которого сотни людей работали и беспрекословно слушались, за пять минут сделали тварь дрожащую. Понимаешь? И дали понять, что для них я — пустое место. Я все подписал, все, что подсовывали. Если б они догадались, что я уже все отдал и у меня больше ничего нет — они бы меня придавили как муравья. Да еще и заставили бы написать: «В моей смерти прошу никого не винить». Но Штангист думал, что у меня еще заначка есть. И срок назначил, когда я ему должен еще двести тысяч баксов принести. А у меня уже ни копейки не осталось. Ни квартиры, ни дачи, ни машины — все им отдал. Когда они меня оставили на дороге, мне некуда идти было, представляешь? Я тогда и утопиться хотел, и под машину броситься — но не смог. Слишком любил себя родного! Ушел куда-то в лес и повеситься хотел. Тоже не решился. Упал прямо в сырую траву и решил лежать, пока не помру. Заснул, кажется, проснулся утром — и почуял себя свободным! Ты не поймешь, ей-богу, это странное чувство, но прекрасное. Меня нет! Я умер! Идите, получите должок с покойника! — и Вячеслав нервно захохотал.

«Псих он все-таки, — подумала Валерия, — неужели я сумею выдержать тут эти сутки с гаком?»

Но вслух она сказала совсем другое:

— И об этом ты в свою тетрадь напишешь?

— Это я уже написал. Только плохо. Не те слова, совершенно не те! Понимаешь, есть какие-то затертые, замученные штампы. Эти слова профессиональные журналисты старой школы, вроде твоего знакомого Слуева, всю жизнь проработавшего в провинциальной печати, придумали для того, чтоб невзначай не сказать чего-нибудь оригинального! Потому что оригинальность во времена оны не поощрялась. И эти писаки путем многократного повторения настолько прочно ввели в обиходную речь свои дежурные выражения, что они так и липнут к языку. Не хочешь, а повторяешь!

— По-моему, вода закипела… — Валерия осторожно перебила разгорячившегося однокашника. — Пора кубики бросать и макароны.

— Да, верно… — кивнул Вячеслав. — Мне надо изредка напоминать, что, кроме всяких там эмпиреев, продолжает существовать самая низменная проза жизни. Ведь если б ты сегодня не пришла — я, наверно, мог бы с голоду умереть. Даже сегодня ночью, во сне.

— Теперь не умрешь, надеюсь, — улыбнулась Валерия. — Если меня не найдут и не убьют здесь вместе с тобой.

— Я понимаю, что это не мое дело, — нахмурился Вячеслав, — но может, и ты объяснишь, хотя бы вкратце, какими проблемами маешься?

— Славик, давай я лучше обедом займусь? — дипломатично произнесла Лера. — Зачем загружать твои мозги моими проблемами?

— Как скажешь, — вздохнул экс-бизнесмен. — Хотя, возможно, тебе стало бы легче. В конце концов, никто не мешает тебе наврать с три короба. Я же не стану бегать по городу и проверять истинность того, что ты мне сообщишь.

— Все! — жестко сказала гостья. — Я варю суп!

Пока Валерия возилась с кастрюлькой, кубиками и макаронами, царило мрачное молчание. Похоже, Вячеслав расстроился. Возможно, ему было обидно, что школьная подруга не стала откровенничать в обмен на его душеизлияния. Валерия, бросив несколько взглядов на задумчивую физиономию Славика, забеспокоилась. Она слышала, что даже у самых безобидных шизофреников случаются припадки. Кроме того, в психиатрии Валерия совершенно не рубила и точного диагноза Вячеславу поставить не могла. Но в том, что он псих, была убеждена на сто процентов.

А вдруг ему взбредет что-нибудь в башку, и он за топор схватится? Даст по башке — и все. Просто так, от большой тоски по маме, как принято выражаться. И тогда все, чем жила Валерия в течение последних месяцев, строя свои планы и надежды на лучшее будущее, обратится в прах, в ничто. Из-за того, что в сдвинутых по фазе мозгах бывшего «олигарха областного масштаба» что-то там коротнуло! Господи, неужели и здесь ей покоя не будет?!

Тут у Леры появилась очередная жестокая мысль. А не всадить ли ей этому другу иголочку? В конце концов, он ей не сват, не брат и даже не любовник. Просто сидели когда-то в школе за одной партой, ходили в кино и болтали на всякие умные темы. Даже не целовались, не говоря уже о том, чтоб трахаться. На выпускном балу покружились, а потом дорожки разошлись до тех пор, пока случайно не встретились, когда случай привел Валерию на рынок, в «Парк Горького пьяницы». Нипочем бы не узнала, когда Вячеслав у нее подаяние попросил. А он узнал, хотя, наверно, мог бы постесняться своего вида… Удивительно, как она только решилась пройти с ним до его жуткой халупы! Не побоялась, что Вячеслав ее там зарежет и ограбит. К тому же тогда вид у него был отвратительный — типичный заросший бородой много лет немытый бомж! Хотя надо заметить, что вони от него шло меньше, чем от Цигеля, располагавшего квартирой и ванной.

Да, бывший бизнесмен Вячеслав Аркадьевич Чеграшов пытается мыслить, одержим какими-то философскими идеями, пытается что-то писать в тетрадки, молится не то Христу, не то Ленину, но тем не менее он уже сейчас, будучи еще жи-, вым, по сути дела, пустое место. Так, одна видимость, что че-; ловек. Ни дома, ни семьи, ничего… Да, но ведь у него здесь, в городе, живут родители! Лера много раз бывала у них в гостях, правда, еще в школьные годы. Им еще не так много лет, даже шестидесяти не исполнилось. Вряд ли они умереть успели…

— Славик, — поставив кастрюльку на конфорку «буржуйки», спросила Лера, — а ты что, за все эти годы так и не заходил к родителям?

— Нет, — ответил бомж, еще больше насупившись. — И страшно, и стыдно… Они же знают только то, что в газетах писали. Что, мол, Вячеслав Чеграшов, похитив семь с половиной миллиардов рублей, скрывается от правосудия. Какой-то щелкопер даже придумал, будто меня на Кипре видели. Ну, я и порадовался тогда! Пусть, думаю, и менты, и Штангист меня за кордоном ищут. Да и у родителей на душе полегче будет. Конечно, им, наверно, тоскливо знать, что сын у них — аферист международного масштаба, но небось куда неприятней было бы, если б мой труп где-то нашелся, верно? Опять же, представь себе их лица, если б они меня увидели таким, какой я сейчас! Наконец, я боюсь их подставить. Конечно, Штангиста уже нет, да и менты, наверно, наблюдение с их квартиры сняли, но все-таки… Соседи ведь заложить могут, тем более что в нашем подъезде почти все влетели с этими моими акциями.

— Интересно, почему Штангист до них не добрался? — заметила Валерия. — Ведь мог бы, наверно, и им сказать: «Ваш сынок мне задолжал двести тысяч — вы его родили, значит, вы в ответе!»

— Я об этом тоже думал, — кивнул Чеграшов. — Но позже догадался, что их Штангист трогать не рискнет.

— Почему? Ведь твой отец, по-моему, не бог весть кто — простой профессор. Тебя, большого туза, знакомого с губернатором и прочими чинами, — тронули, а родителя — побоялись?

— Меня-то, между прочим, — грустно хмыкнул Вячеслав, — «тронули» именно потому, что я слишком хорошо знал губернатора. Превентивный удар, так сказать. Побоялись, возможно, что я на его место прицеливаюсь. Хотя я и не думал об этом. Просто обмолвился насчет своих «пожертвований». А у них мозги приучены варить в определенном направлении… Мерзость!

— Ну, это я уже поняла. А вот почему Аркадий Андреич был Штангисту не по зубам — нет.

— Потому что за моим отцом стоял Курбаши, — нехотя произнес Славик. — Слышала о таком, наверно?