И дает мне - вы не поверите - тысячу рублей, сотенными бумажками.

Я прямо обомлел. Это ж, сами понимаете, чуть не месячную шабашку в один день огрести.

- И это все мне? - глупо спрашиваю.

- А кому ж еще? - усмехается она.

- А если... это... - я замялся. - Если ещё что отрабатывать, так не нужно?

- Завтра подойди, - она сказала это, не оглядываясь на меня, она какие-то свои проблемы решала. - Может, и понадобишься.

- Понял... - говорю я. - Понял!

И, значит, бочком, бочком, и к выходу. Ох, и дунул я из этого дома! И, главное, бегу и зарок даю себе, больше с этой "шабашкой" не связываться ни за что, несмотря на любые деньги. Но слаб человек!.. То есть, не то, чтоб слаб. Я бы на тысячу загулял, и никакие бы проблемы меня не касались, но получилось так, то я и не связывался, оно само со мной связалось, если можно так выразиться..

Но вы послушайте, что дальше было.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Я, значит, рванул оттуда - сам не помню, как все эти тропинки и выкрутасы Старых Дач преодолел - и прямым ходком назад на кладбище. Сел у вырытой могилы, лопату в руки взял, и вид у меня такой, будто только что эту могилу закончил.

Где-то с полчаса прошло, а тут и дедка везут - Николая Аристарховича, значит. Автобус появляется со стороны моста, о котором я вам говорил, и, поскольку погода сухая и автобусу ездить ничего не мешает, все наши земляные дороги твердыми стоят и только пыль от них поднимается, при сильном их впечатлении, то автобус прямиком почти до могилы доходит, без всяких проблем.

И первым делом, конечно, дочка Николая Аристарховича появляется и другие родственники, и внимательно все осматривают, а я жду, с замиранием сердца жду. Но ничего, понравилось им место.

- Спасибо, - говорит дочка. - Это ты правильно придумал, чтобы сместить могилу на пять метров дальше. С этого нового места вид открывается лучше, на всю излучину реки. Видно, что не равнодушно ты подошел, что любил моего отца...

"Эх! - подумалось мне. - Знала бы она!.."

Но сам только в затылке почесал и промямлил:

- Да ладно, чего уж там...

- Еще раз спасибо, - говорит дочь и дает мне семьдесят рублей. - Тебе и твоему напарнику. Все правильно?..

- Правильнее некуда! - отозвался я.

И скромненько пристроился в сторонке. Жду, когда понадоблюсь могилу закапывать.

И все протекло, как положено. Дочка всхлипывала, кто-то короткие речи говорил, а у меня голова была платком повязана, от солнца, так я платок снял, как гроб стали заколачивать и в землю опускать.

Невольно, признаюсь, и о собственных похоронах подумалось. И как-то не чувствовал, что жалко себя, что жизни мало осталось, одна главная мысль сквозь все полезла, будто шилом мыслишки помельче прошивая: дай-то Бог, чтобы хорошо меня проводили, чтобы деньги у них были на хороший стол и поминание, не только на самогонку, блины и пироги с капустой, но и на колбаску и прочие городские деликатесы. Чтобы мои проводы надолго всем запомнились, и чтоб говорили потом: вот, хорошо человек ушел.

А тут все бросили по комку земли, и пришло мне время могилу закапывать. Я за лопату взялся, приналег, быстро управился, вот так свежий холмик и образовался, а дочка Николая Аристарховича достала из автобуса деревянный крест с табличкой, с моей помощью этот крест и укрепили.

- Это временный крест, - говорит мне она. - Пока земля не устоится и можно будет постоянный ставить, кованый или мраморный. Кстати, через месяц уже можно ограду делать, так ты подсобишь?

- Всегда подсоблю, в чем вопрос, - отвечаю я.

- Тогда, - говорит, - садись с нами в автобус, проедемся до нашего дома, там рюмку за упокой отца выпьешь.

Словом, по людски обходится, не то, что некоторые. Ну, у них семья порядочная, сразу наши, местные корни узнаются. А так, чего ж не поехать. Сажусь в автобус, и езды-то всего пять минут, и вот мы уже у дома Николая Аристарховича, где многое моими руками сделано. И забор, и новый рубероид на крышу я клал... только в прошлом году. Вот, подумать, буквально вчера мы с этим рубероидом возились, и говорили о том, что крепко сделано, лет двадцать менять не придется, так говорили, будто и мне, и Николаю Аристарховичу эти двадцать лет отпущены, и он, когда по новой крышу придется ремонтировать, только меня призовет, никого другого... Теперь, значит, в раю призовет, если и там дачку отхлопочет.

А так, прикидываю я не без удовольствия, дачка, и моими стараниями тоже, в полном порядке содержалась, справная дачка. Захотят её продать максимум возьмут по здешним ценам, если, конечно, о здешних ценах говоря, можно слово "максимум" употреблять.

А в передней комнате уже длинный стол разложен, и бутылки водки стоят, и по тарелкам - бутерброды с колбасой и с копченой рыбкой (я сразу отметил, что копченую рыбку у Лехи Иноземцева брали, я ведь продукцию каждого на глаз узнаю, а Леха, к тому же, в отличие от многих, по-особому зелень в выпотрошенное брюхо кладет, готовя к копчению, и по душку этой зелени его товар сразу узнается - а могли бы, честно говоря, и у меня взять, я бы и дешевле продал,, и качество у меня получше; хоть я зелени и не кладу, но я при копчении чуть-чуть можжевельника к ольхе добавляю, и получается так, что никакой пахучей зелени не надо, да и не портится дольше) и всякая зелень со своего огорода. Налили, выпили в поминание, я бутербродиком с колбасой свой стопарь перехватил - и откланялся, чтоб не смущать. Ведь родные, все-таки, собрались, а я так, сбоку припека, хоть и чин чином приглашенный. И потом, я ж понимаю, что для престижа похорон надо по-городскому водку ставить, вроде как не с руки самогонку брать, но мне-то самогонка больше по сердцу. Она и крепче - в водке больше сорока не бывает, а самогонка иногда до семидесяти доходит - и, кажется мне, чище магазинного товара, особенно в последнее время. То есть, если б я на нуле был, я б, наверно, остался, и немало водочки вылакал, но я ведь богач сегодня, гуляй не хочу, и мне к чужому застолью можно и не присасываться. Тем более, у меня перед глазами изуродованная "таджичка" стоит, как ни гоню этот образ, и ещё - новая владелица старого дома, с её белоснежным костюмчиком, убойной красотой и таким ледяным взглядом, словно она сама - покойница, из гроба вставшая. И все это мне надо продумать. А думать на людях не очень-то получается, всякие отвлечения надо от себя отсечь, чтобы разобраться в той путанице, которая в голове воцарилась, тем более, такие отвлечения, которые со смертью связаны - путешествием, так сказать, в мир иной.

И вот откланялся я, со всеми подобающими словами, и прямиком до наших лучших самогонщиков двинул. А у них, надо сказать, своя странность имеется. Если человек трезвый приходит, и, вообще, по всему, клиент знатный, то ему роскошное пойло нальют, не только тройной очистки, но и с отдушкой - иногда карамельной, иногда травками, а если клиент на бровях приползает или просит в долг отпустить, потому что душа горит (они в долг отпускают, потому что уж им-то долги все гасят!), то ему такую гадость нальют, что святых выноси! Говорят, на этот случай они попросту технический спирт с водой разбавляют и с половину ампулки жидкого димедрола в бутылку вытряхивают, для обалдения. Так ли, не так ли - не знаю, и врать не буду, за руку их не ловил. Но что иногда, когда у них с большого звону прикупишь, голова потом болит так, что на самое дрянное похмелье не похоже, это факт.

Но я-то при деньгах теперь, и трезвый, в общем. Поэтому являюсь я к ним и говорю:

- Давайте мне самого вашего лучшего, и побольше!

И сотенной бумажкой гордо размахиваю.

Взял я у них, в итоге, полуторалитровую бутыль, в пластик из-под "Угличской" они мне под горлышко налили, понимаете, и сдачу они мне отсчитали до копеечки, а я из того исходил, что одна поллитра - это мало, две тоже - ни то, ни се, наверняка сорвусь и пойду загружаться по-крупному, а вот полтора литра, это самое оно, если несколько часов до вечера потягивать, ещё и на опохмелку останется, и ноги отнимутся так, что только домой доползти захочется, в другую сторону, за добавочной порцией, не свернешь.