Долго уламывали Алену: она встала на дыбы и ни за что не хотела просить прощения. Уперлась, как баран, и ничего не желала слышать. Тогда взялись за Гарика: он выполз из постели с высокой температурой и кинулся названивать строптивой девице, умоляя её о встрече. Та поломалась, но согласилась. Гарик укутался шарфом едва не по самые брови и рванул по морозцу на встречу с Аленой. Как там Гарик её уламывал, осталось тайной за семью печатями, только Алена пошла на попятный.

- Это оскорбление! Хамство! Тоже мне, интеллигент называется, небось перебрал дозу "высокого" в искусстве. Да, что я сделала-то? И вообще, ноги моей в вашей гребаной студии больше не будет! - выступала она приблизительно в этом духе.

Наверно, в итоге пересилило желание покрасоваться на сцене перед родными и близкими, и Алена смилостивилась: согласилась поговорить с Далецким и извиниться.

А между тем, пока длилась вся эта разборка, Маня решила осуществить свой план: тайком подобраться к зеркалу. В студии никого нет, репетиции отменили и этим надо воспользоваться - другого удобного случая в ближайшее время не будет...

Она сказала Але, что ей нужно кое-чего купить: вещички совсем износились, а Марк Николаевич накануне дал ей немного денег. Алька, конечно, тут же засобиралась сопровождать подругу в её нелегких странствиях по магазинам, но та замялась и сказала, что при ней будет стесняться.

- Чего тут стесняться-то, дурочка? - рассмеялась Аля.

- Ну, значит, есть чего. Характер у меня такой. Не могу я... белье при ком-нибудь покупать.

- Даже при мне?

- Не обижайся, Алюшка, - Маня чмокнула подругу и шепнула, одеваясь, я быстро!

Она в который раз подивилась, как меняется в театре ощущение времени: на улице ясно, солнечно и небо такое просторное, голубое, совсем весеннее. А тут... как будто времена года, день и ночь не властны над этим дремлющим молчаливым пространством, погруженным в полумрак и чуткую тишину... Сцена как будто прислушивается к чему-то, точно готовится впустить долгожданного гостя. Она всегда ждет гостей... Но Маше казалось, что гости эти совсем не актеры - они особенные. Может, они из иного мира...

Ключ она заранее потихоньку стащила у Вити-Мирона и сделала дубликат. "Как заправский воришка!" - хихикала Маня... но вообще-то ей было совсем не до смеха. По пути, в церкви Николая Угодника в Подкопаевском переулке купила две свечки. Постояла, помолилась... просила защитить их всех от той недоброй силы, которая затаилась где-то там, в зеркале... если все это, конечно, не бредни! Но нет, - Маша сердцем чуяла, что в самом деле их поджидает что-то грозное, жуткое, чему не найти объяснения и от чего не укрыться... С гулко бьющимся сердцем она вышла из храма и поспешила домой в студию.

Вот и сцена... Она зажгла в зале свет, потом включила дежурное освещение, а свет в зале выключила. Отдышавшись немного, - так она волновалась, - Маша подошла к зеркалу.

- Здравствуй! - прошелестел в тишине её шепот. - Ты мне не сделаешь зла? Я просто пришла поглядеть на тебя при свечах. Можно?

Задобрив незримые силы, таимые в зеркале, этой просьбой, она достала свечи, зажгла, а потом прошла за кулисы и выключила дежурный свет. Теперь в немой бархатной темноте горели два теплых живых огонька, колеблемые потоками воздуха. Маша, холодея от страха, подошла к зеркалу и поднесла к нему свечи. Увидала свое лицо с расширенными глазами, пустоту зала за спиной... ей показалось, что в зеркале мелькнула какая-то тень... и тут свечи погасли. Маня осталась наедине со своим страхом перед окном в иной мир!

Она так растерялась, что застыла на месте.

"Надо включить свет! Свет..." - билось в висках. Но она не могла пошевелиться от ужаса, точно её заколдовали. Что это? Как будто шаги? Точно, шаги, кто-то идет! Она едва успела спрятаться, проскользнув в узкое пространство между задником и зеркалом и, сжавшись комок, закрыла лицо руками.

В зале зажегся свет.

- Ну, вот оно, мое царство, - послышался голос Далецкого. - Прошу!

Марк Николаевич! И с ним кто-то еще: высокий сухой старик в черном костюме при бабочке.

Маня приникла к узенькой щелке-зазору между центральным зеркалом и одним из боковых. В этот зазор все было видно.

- Что ж, недурно, недурно! - прозвучал резкий звучный голос незнакомца. - Вполне приличный зал, да и сцена вовсе не так мала, как ты мне говорил. Есть где развернуться!

- Пройдем на сцену или устроимся в зале? - спросил Далецкий. - Тут вот мой режиссерский столик, он хоть и маленький, но за ним нам будет вполне удобно.

- Как скажешь, Марик, - голос старика звучал теперь не так энергично, он стал мягче, теплее. - Ну, побалуй, побалуй старика! Что ты там припас?

Марк Николаевич достал из портфеля бутылку коньяку, два яблока, апельсины, шоколад, тарелку и два свертка. Развернув один, он извлек две хрустальные рюмки, во втором оказались плоские золотистые пирожные, которые он разложил на тарелке.

- Ну и ну, неужели ты помнишь? Мои любимые берлинские пирожные! ахнул старик.

- Специально за ними в "Прагу" ездил! Настоящие берлинские пирожные только там, все остальное - гадость и пошлость!

Далецкий разлил коньяк, они подняли рюмки.

- За вас, мой дорогой, мой любимый учитель! - произнес он, его голос дрогнул.

- Ну что ты, что ты - за тебя! - протестовал старик. - За твое молодое дело, за эту студию! И пускай в ней всегда горит живой огонь!

Они выпили, закусили и пустились в воспоминания о днях своей молодости, когда старик возглавлял театр, а Марк Николаевич пришел туда совсем юным актером, только окончившим Щукинское училище... А потом Николай Валерьянович, - так звали старика, - начал обучать подающего надежды актера азам своего ремесла, приметив у того режиссерский дар...

Беседа текла, время тлело, и у Мани стали слипаться глаза. Ночью она почти не спала - все думала, как придет сюда и что будет... И совсем не заметила, как уснула на прохладных досках планшета, меж рисованным задником и загадочным зеркалом, отгородившим от мира...

- ... и я просто не понимаю, что делать! - услышала Маня, очнувшись, голос Далецкого - её пробудил резкий звук:

Она приникла к щели: Марк Николаевич поднимал упавшую зажигалку. Слава Богу, ничего страшного! Звук падения маленького предмета в гулком пустом пространстве спросонья показался ей громким, как выстрел. Маня протерла глаза и вся обратилась в слух. Похоже, разговор шел теперь о чем-то важном и неприятном, судя по напряженной позе Далецкого и сокрушенному виду старика. Коньяк почти весь был выпит: оставалось чуть-чуть на донышке, однако настроил он собеседников отнюдь не на веселье, а на весьма мрачный лад...

- Как же это произошло? - наклонясь к Марку и подперев щеку рукой, говорил старый учитель.

- Как? Не знаю. Я могу только предполагать. Она человек очень чистый. Она изо всех сил старалась быть, а не казаться. Не лгать. Ко всему относилась всерьез, может быть, даже слишком... - Далецкий говорил медленно, взвешивая слова, точно каждое слово решало в этот момент чью-то судьбу. - Я говорю им: идите от себя к роли. Представьте себя в предлагаемых обстоятельствах. Вот она и представила! Наташка попросту не способна кривить душой и быть хоть в чем-то непоследовательной. Она максималист! Вот она, так сказать, и вошла в роль: решила полностью, до конца проникнуться всеми мотивами роли, всем, чем жила её героиня, то есть, азартной игрой. Она пошла в казино. Не удивлюсь, если к этому приложила руку Алена - дочь нашего спонсора. Ведь у него целая сеть казино по Москве...

- Ты хочешь сказать, что в казино пускают несовершеннолетних? усомнился Николай Валерьянович.

- Она выглядит гораздо старше своего возраста. И потом ей уж скоро шестнадцать!

- Ну-ну... - покачал головой старик. - И что же?

- Она стала играть. И игра затянула её. Это как наркотик! - теперь Далецкий говорил зло, разрубая воздух рукой со стиснутым кулаком. - Наташа уже не могла остановиться: летела, как бабочка на огонь. Сначала, видно, выигрывала - это всегда так. Это у них, в казино специально подстроено, чтоб подцепить на крючок! Вот она и попалась... - он вдруг сморщился, как от приступа острой боли. - Бедная моя девочка!